Венценосец взглянул в сторону Еремайла, но, видимо, не узнал его.

Еремайл вздрогнул под его торопливым яростным взглядом. Венценосец сильно постарел за последние три года, однако сейчас этот процесс, казалось, пошел быстрее: он стал каким-то бесцветным, одряхлевшим и болезненным, кожа высохла, глаза потускнели. Ему можно было дать лет сто, а ведь они с Еремайлом ровесники, и Еремайл, мужчина средних лет, хорошо помнит день, когда Властитель Стиамот взошел на трон и дал обещание покончить с безумием войны, нескончаемой войны с метаморфами, подчинить древних обитателей планеты, изгнать с территорий, где обосновались люди. Всего тридцать лет, а Венценосец выглядит лет на пятьдесят старше; но все свое царствование провел он в боях и походах, чего не делал до него ни один владыка Маджипуры и, вероятно, ни один не сделает впредь. Воевал в Долине Клайга, в знойных землях юга, в непроходимых чащобах северо-востока, в плодородных саваннах Залива Стойена, год за годом окружая метаморфов своими двадцатью армиями, загоняя их в лагерь для интернированных. Теперь он почти завершил свой труд — свободными оставались лишь несколько отрядов Меняющих Форму на северо-востоке. Постоянная борьба, долгая неистовая жизнь войны наложили свой отпечаток, и едва ли теперь он, вернувшись в ласковую весну Замка Горы, мог в полной мере насладиться привилегиями, даруемыми троном. Время от времени Еремайл задумывался, как поступит Венценосец, если умрет Понтифик и его призовут на иную вершину, заставив занять место в Лабиринте. Откажется он и оставит себе венец Властителя, чтоб продолжить походы, или нет? Но Понтифик, судя по сообщениям, находился в добром здравии, а перед Еремайлом стоял сейчас Властитель Стиамот, постаревший и усталый. И Еремайл вдруг понял, что Айбилу Каттикауну не достает понимания, почему Венценосец так стремится закончить войну, невзирая на цену.

— Кто? — спросил Венценосец. — Финивэйн?

— Еремайл, господин, командующий зоной эвакуации.

— Еремайл?.. Да, Еремайл. Я помню. Подойдите, капитан. Мы возносим благодарность Дивине за окончание войны. Эти люди прибыли к нам от хранящей наши сны моей матери, Властительницы Острова Снов, и мы хотим провести ночь, восхваляя Дивине. К утру огненный круг будет замкнут. Подойдите, Еремайл, присоединяйтесь к нам. Вы ведь знаете песнопения Властительнице, не так ли?

Еремайл в ошеломлении слушал дребезжащую речь Венценосца. Эта увядшая сухая ниточка — все, что осталось от его величественного голоса; герой, полубог иссох и угас в долгих походах; ничего не осталось, тень самого себя. Вглядываясь в него сейчас, Еремайл поражался и не мог вспомнить, был ли Властитель Стиамот в его памяти могущественной фигурой или только мифом…

Венценосец кивнул. Еремайл подошел ближе. В своем воображении он уже выстраивал слова, которые намеревался сказать, оказавшись в палатке: «Господин, на линии огня стоят владения человека, который не двинется с места и не позволит увести себя силой. Он может уйти только мертвым, и, господин, он слишком хороший человек, чтобы погибнуть так. Я прощу вас, господин, остановите летателей. Может быть, можно выработать какую-нибудь иную стратегию, чтобы разгромить метаморфов, когда они начнут спасаться бегством из зоны огня, но нет нужды простирать разрушение дальше той точки, до которой мы уже добрались…»

Но теперь Еремайл видел, что невозможно просить Венценосца отложить окончание войны хоть на один час. Ни ради Каттикауна, ни ради Еремайла, ни ради священной Властительницы — своей матери он не может остановить летателей в эти последние часы, и возможность окончания войны попирала все остальное. Еремайл мог своей властью попытаться задержать летателей, но ни просить Венценосца, ни требовать он не мог.

Властитель Стиамот наклонился к нему:

— Что с вами, капитан? Что вас беспокоит? Станьте-ка рядом. Помолитесь с нами, капитан, присоедините свой голос к благодарности Дивине.

Начался новый гимн. Такой мелодии Еремайл не знал; он подпевал, импровизируя. Затем последовал второй гимн, третий — этот Еремайлу был знаком, и он запел, но без души и немелодично. До рассвета оставалось совсем немного. Он быстро отодвинулся в темный угол и выскочил из палатки. Да, солнце близилось — зачинавшиеся на востоке первые зеленоватые проблески играли на склоне Хайемон; пройдет еще час или немного больше, пока лучи поднимутся по горной стене и осветят обреченное ущелье на юго-востоке. Еремайл почувствовал, что валится с ног, он уже давно мечтал выспаться. Он высмотрел адъютанта и спросил:

— Отправите мое сообщение офицеру на Зугнорском Пике?

— Конечно, капитан.

— Передайте ему, пусть летатели действуют по плану. Я останусь здесь на день и вернусь вечером, когда немного отдохну.

— Хорошо, капитан.

Еремайл отвернулся и посмотрел на запад, все еще укутанный ночным мраком, исключая те места, куда падал отсвет ужасной огненной сферы. Вероятно, Айбил Каттикаун всю ночь был занят тем, что поливал из шлангов и насосов свой дом и землю. Разумеется, это ничего не изменит: огонь такой силы пожрет все на своем пути и ничего не оставит. Айбил Каттикаун сгорит в своем доме, и нет никакой возможности помочь ему. Еремайл мог бы спасти его, рискнув отдать приказ действовать силой, рискнув жизнями ни в чем не повинных солдат, но, скорее всего, и тогда не сумел бы. Спасти Каттикауна он мог бы лишь в одном случае: решившись, хоть ненадолго, игнорировать приказ Властителя Стиамота. Но он не посмел. Теперь Каттикаун погиб. После девяти лет, проведенных в походах, подумал Еремайл, я все-таки убил, убил одного из своих…

Он продолжал стоять. Усталость давила на плечи, но еще час или чуть больше не мог уйти и стоял до тех пор, пока не увидел первые всполохи пламени в предгорье подле Бизферна или, может быть, Домгроува, и не понял, что летатели отправились в утренний полет, начав прокладывать огненную линию.

Война скоро кончится, сказал он про себя. Последние из наших врагов бегут сейчас к побережью, где будут интегрированы и отправлены за море. В мире вновь воцарится спокойствие.

Он почувствовал жар летнего солнца на спине и жар, вдруг прильнувший к щекам. В мире вновь воцарится спокойствие, подумал он еще раз, и пошел искать место, где можно было бы спокойно поспать.

Вторая летопись сильно отличалась от первой, как и его восприятие. Хиссун теперь меньше расстраивался и меньше удивлялся; это был живой и печальный рассказ, но он не так глубоко затронул душу, как объятия женщины и чаурога. Тем не менее; Хиссун почерпнул множество не известных ему раньше подробностей: об ответственности, о конфликтах, возникавших между разными людьми, из которых никто не признавал правоту другого. Еще он открыл для себя кое-что из области мифотворчества. Во всей истории Маджипуры не было более богоподобной фигуры, чем Властитель Стиамот, воин — Венценосец, сломивший силу зловещих метаморфов; восемь лет поклонения превратили его во внушающее благоговение существо колоссального величия и силы. И хоть миф Властителя Стиамота продолжал жить в сознании Хиссуна, но теперь он смотрел на него глазами Еремайла и лицезрел усталого, бледного, морщинистого, постаревшего раньше времени, сжегшего в сражениях душу. Герой? Конечно, для всех, кроме метаморфов. Но полубог? Нет, просто человек, обычный человек со всеми человеческими слабостями и недостатками. И это важно, об этом никогда не следует забывать, твердил себе Хиссун, начиная сознавать, что именно краденые минуты в Счетчике Душ дарят ему подлинное знание жизни.

Прошло довольно много времени, прежде чем он почувствовал себя готовым вернуться к летописи, тем более что пыль налоговых архивов глубоко засосала его бытие и он страстно желал новых приключений.

Очень хотелось уточнить другую легенду: когда-то давно снаряженное судно вышло под парусами в кругосветное путешествие через Великое Море. Безумие, конечно, если безумие можно замыслить и спланировать. И Хиссун жаждал узнать, что происходило с экипажем. Недолгие поиски открыли ему имя капитана — Синнабор Лавон, уроженец Замка Горы. Хиссун легонько коснулся пальцами ключа, набирая дату, место, имя, и устроился поудобнее, готовый выйти в море.