– Так я и сделаю. Но сперва пошли за Сорли. У саску дары для него… и просьба.

Подошедший Сорли заулыбался при виде пирогов из молотого зерна, сладких свежих корней, редкостного драгоценного меда. Озабоченные лица мандукто прояснились при виде улыбки, не сходившей с его лица, когда он заглядывал в корзины.

– Добрая еда после зимы. Но зачем эти дары?

– Я объясню, – серьезно ответил Керрик, указывая на дары и мандукто. – Только не смейся и не улыбайся. С точки зрения этих людей, речь идет об очень серьезном деле. Вспомни-ка о еде, которую они нам дарили… и подарят еще. Ты слыхал, что они с величайшим почтением относятся к мастодонтам?

– Да. Я не понимаю причин, но они, конечно, есть, иначе эти люди так не поступали бы.

– Есть, и очень важные. Если бы не мастодонты, они бы не стали нам помогать. И мандукто пришли сейчас с просьбой. Они хотят, чтобы ты позволил отогнать самку по имени Дооха в долину, чтобы слоненок родился именно там. Они обещают кормить ее и обихаживать все это время. Ты согласен?

– Они хотят забрать ее? Я не позволю.

– Они не собираются забирать ее. Просто она побудет среди них, пока не родится детеныш.

– В таком случае – пусть. Какая разница, где он родится!

– Скажи это значительным тоном, как ты умеешь. Они слушают.

Сорли медленно повернулся к обоим мандукто и поднял руки ладонями вверх.

– Да будет так, как вы просите. Я сам отведу ее сегодня в долину.

Керрик повторил эти слова на сесеке, и оба мандукто почтительно поклонились.

– Поблагодари саммадара, – сказал тот, что постарше. – Скажи ему, что наша благодарность будет жить вечно. А теперь мы должны отнести это слово саску.

Глядя им вслед, Сорли покачал головой.

– Не понимаю и не пытаюсь понять. Но мы будем есть их пищу, а потому воздержимся от вопросов.

Потом начался пир, все саммады попробовали свежей еды. Керрик, просидевший на кушаньях саску целую зиму, не притрагивался к ним, а с удовольствием жевал жесткое копченое мясо. Когда с едой было покончено и раскурили каменную трубку, Керрик с наслаждением потянул дымок.

– Это место лучше старого? – спросил он.

– Пока лучше, – ответил Херилак. – Звери здесь лучше пасутся, но охота такая же неверная. Чтобы найти дичь, приходится уходить в горы, а это опасно – там всегда могут оказаться темнокожие.

– А что будем делать потом? Пусть охота плоха, еды хватит – саску дадут.

– Хватит на зиму, но не на всю жизнь. Тану охотники, а не попрошайки. Можно было бы попытаться поохотиться южнее, но путь туда преграждают голые и безводные холмы. Быть может, придется попробовать.

– Я разговаривал с саску об этих холмах. Там есть долины, где неплохая охота. Только там всюду каргу – так они зовут темнокожих. Эта дорога закрыта. А на запад вы не пытались проникнуть?

– Однажды мы зашли в пустыню на шесть дней, но пришлось возвращаться: в песках растут только колючки.

– Я говорил с саску об этом. Они сказали, что за пустыней леса, надо только суметь добраться до них. И, по-моему, они знают путь через пустыню.

– Тогда расспроси их об этом. И если мы сумеем перебраться через пески и найдем края с доброй охотой, где нет мургу… что же, мир опять станет таким же, каким был до наступления холодов, до нападения мургу. – При этих словах лицо Херилака помрачнело, и он уставился невидящими глазами в потухший костер.

– Забудь о них, – произнес Керрик, – им сюда не добраться.

– Если бы они могли уйти из моей памяти… Во сне я вновь вижу свой саммад. Слышу и вижу охотников, женщин, детей, огромных мастодонтов, впряженных в травоисы. И мы смеемся и едим жареное мясо. А потом я просыпаюсь и вспоминаю… все они мертвы, и кости их белеют в песке на далеком берегу. И когда мне снится такое, вот эти саммады становятся мне чужими, и я хочу только идти и идти, туда, за горы, и отыскать мургу и убивать их… чтобы убить побольше, прежде чем сам умру. Быть может, среди звезд я обрету покой. Тхармы не видят снов. И муки воспоминаний закончатся.

И рослый охотник в бессильном гневе сжимал кулаки. Керрик понимал его, он и сам ненавидел иилане. Но сейчас, когда рядом Армун, когда вот-вот должно появиться на свет его дитя, он не мог пожелать для них троих ничего лучшего, чем жить среди саску. Он не мог забыть иилане, но они были где-то там, в прошлом, а сейчас он хотел только жить.

– Пойдем со мной к саску, – проговорил он. – Побеседуем с мандукто. Они знают о многом, и если есть путь через пустыню, то они знают о нем. Если саммады уйдут за пустыню, то она и горы двойной оградой отделят тебя от мургу. И ты сможешь позабыть о них.

– Хотелось бы… Ох, как хотелось бы! Больше всего я хочу забыть мургу, не помнить их днем, не видеть во сне. Да, пойдем говорить с темноволосыми.

В отличие от многих охотников, Херилаку не были смешны мужчины саску, работавшие в полях, сильные мужи, что копались в грязи, как женщины, вместо того чтобы преследовать дичь, как подобает охотникам. Он ел их еду целую зиму. И когда Керрик показал ему, как выращивают урожай, Херилак внимательно смотрел и слушал.

Он увидел, как сушат тагасо, как стебли с початками подвешивают к деревянным рамкам. Здесь повсюду водились крысы и мыши, которые вовсю жирели бы на даровых кормах, если бы не бансемниллы – длинные остроносые твари, на спинах которых частенько сидели малыши, цепляясь за хвост матери своими хвостишками. Они подстерегали вредителей в темноте и пожирали.

Охотники остановились, чтобы поглядеть, как женщины извлекали из початков сухие зерна и дробили между камнями. Грубую муку мешали с водой и пекли над огнем. Гостям предложили горячего хлеба. Херилак съел пару лепешек, обжигая пальцы и обмакивая хлеб в мед. Когда на язык попадались перчинки, на глаза набегали слезы блаженства.

– Хорошая еда, – похвалил он.

– И всегда в избытке. Они сеют, собирают и хранят зерно, вот и все, ты сам видел.

– Я видел. И я понял, что поля тоже зависят от них, как и они от полей. Они должны оставаться на одном месте всю жизнь. Такое подходит не каждому. Если однажды я не смогу свернуть свой шатер, чтобы отправиться в путь, зачем мне жить?

– Может быть, они думают о тебе то же самое. А им, возможно, каждый вечер хочется возвращаться к своему костру, каждое утро видеть все те же поля.

Подумав, Херилак кивнул.

– Да, быть может. А ты, Керрик, умеешь на все поглядеть другими глазами, наверное, потому, что столько лет прожил среди мургу.

Вдруг раздался чей-то голос, звавший Керрика. Одна из женщин-саску торопилась им навстречу и что-то кричала пронзительным голосом. Керрик прислушался.

– Ребенок родился! – радостно воскликнул он и бросился вслед за женщиной.

Оставшись один, Херилак неторопливо продолжал путь.

Керрик волновался, потому что Армун в последнее время очень расстраивалась. Она каждый день плакала, вновь ожили все ее прежние страхи: дитя их окажется девочкой и будет похоже на нее, и над ребенком станут смеяться, как смеялись над нею. Керрик не в силах был успокоить ее, опасения могло развеять только рождение ребенка. Среди здешних женщин есть искусные повивальные бабки, говорили ему, и, карабкаясь вверх по бревну, он искренне на это надеялся.

Лицо жены было красноречивее всяких слов. Все было в порядке.

– Погляди, – произнесла она, разворачивая белую ткань, укутывавшую младенца. – Погляди. Мальчик. Таким может гордиться каждый отец. Красивый и сильный.

Керрику еще не приходилось так близко видеть младенца. Дитя оказалось морщинистым, лысым и красным. Ничего похожего на себя молодой отец решительно не видел, но у него хватило ума не высказать свое мнение.

– И какое ты дашь ему имя? – спросила Армун.

– Какое хочешь: вырастет – получит имя охотника.

– Тогда назовем его Арнхвит. Я хочу, чтобы он вырос сильный, красивый и свободный, как эта птица.

– Хорошее имя, – согласился Керрик. – Ведь арнхвит еще и хороший охотник, у него острый глаз. И только арнхвит может замереть в воздухе, а потом камнем упасть на добычу. Наш сын начнет жизнь с таким именем.