— В подветерье! Прийт, в подветерье! Шкоты отпустить! — орал Аадам, помогая поворачивать штурвал.

В последнюю минуту успели все же отвернуть, и мимо, всего в каких-нибудь двух метрах, накренившись на левый борт, прошуршал горделивый океанский парусник. Верхушки мачт «Евы» едва доставали до его верхней марсовой реи.

— Аландец, дьявол полосатый! — ворчал Аадам, тыча подзорной трубой в сторону удалявшегося барка. — Думал, нет уже на Балтийском море, кроме нашей «Евы», парусников, — пароходы, те ходят другим курсом, — а вот видишь! Тут его, проклятого, и несет!

И разгневанный Аадам погрозил «полосатому дьяволу» кулаком. Шкипер сердился больше всего потому, что оборвался важный разговор. Ну как теперь заведешь его, опять на колу мочало — начинай сначала?..

Матросы снова закрепили шкоты, и Андрес вместе с Пээтером отправились в кубрик, чтобы завалиться на боковую. Прийт стоял за штурвалом, моторист спустился в машинное отделение, а Йоспель потел в камбузе, сгоняя с себя лишний жир. Словом, все как обычно.

«Им-то все равно, какая власть — новая или старая, белая или красная», — думал Аадам и понял, что эту тяжелую ношу ему все же придется нести одному.

«Так в Таллин или куда?..» Сколько Аадам ни взвешивал, до ответа он так и не добрался. «Ева» брела против ветра, сбиваясь на этот раз к немецкому берегу, и, словно нехотя, задирала то нос, то корму, но одолеть волну не могла, подвигалась черепашьим шагом. Ночью, правда, при попутном ветре с суши, ее вынесло чуть ли не до Сандхаммера, но сейчас вновь дуло навстречу, и, что хуже всего, к смене обеденной вахты вообще установился штиль.

Так продолжалось несколько дней. Упираясь животом в низкие поручни, шкипер без конца насвистывал, вызывая, по морскому поверию, ветер. Но молитва его до управителя шторма не доходила. Большую часть времени паруса «Евы» висли тряпкой, а если и порхал ветерок, то прямо в лицо.

Ну что ты, душа, поделаешь! Было бы хоть побольше горючего, можно бы запустить мотор, но хозяева не позволяли брать с собой больше полтонны, а этой малости с горем пополам хватало лишь на то, чтобы выбраться из гавани и подойти к причалу. Когда зимой Аадам заговорил об этом с хозяевами и потребовал, чтобы ему и в море дозволили пользоваться машиной, то главный пайщик, сам бывший капитан, сказал:

— Слушай, Аадам, уж столько времени у тебя есть, чтобы деньги брать из моря…

Это должно было означать, что хотя на даровом ветре и сделаешь меньше рейсов, чем с мотором, но по доходам все же выходило прибыльнее.

Другой пайщик поучительно добавил:

— Тогда что, не работа — праздник! А подумал ты, сколько машина съедает: разок чихнула — цент, другой — опять цент… Нет уж, ходи лучше под парусами…

Табачный голод начал всерьез донимать команду «Евы». Матросы шарили под койками и в ящиках столов, выискивая окурки, крошили старые прокуренные трубки и сворачивали из этого дерьма самокрутки. Юку исчезал каждый день после вечерней вахты в машинном отделении и что-то делал там. А когда выходил оттуда, в зубах у него всегда дымилась толстая цигарка. У Марта курево, видно, еще было, он делился со всеми, но вряд ли и его запасов могло надолго хватить.

О, если бы у Аадама были одни свои заботы. Отвечать приходилось за всю команду. Сейчас над матросами навис табачный голод, который поджимал уже и самого шкипера. И он докуривал старые огрызки сигар, которые Йоспель еще не догадался отыскать под койкой и скамьями в шкиперской каюте.

Вечером Аадам снова вышел на палубу и опять засвистел. На этот раз краешек неба зачернел. Знать, и ветерок там есть, подумал шкипер и начал свистеть еще усерднее. Ночью задул сильный бриз, который к утру вынес «Еву» почти что к южной оконечности Эланда. Однако утром ветер снова повернул навстречу и — что хуже всего — начал крепчать. Паруса у старушки «Евы» были штопаны-перештопаны и уже успели возле заплат продраться. Даже мало-мальского шторма они бы уже не выдержали. Остаться же посреди Балтики без парусов — все равно что какому-нибудь пароходу очутиться в озлившемся море с заглохшими двигателями.

Прикинув все это, Аадам решил укрыться от разгулявшегося норд-веста у шведского побережья. Пустившись по ветру и сделав приличный переход, он подошел к довольно скалистому берегу и приказал Андресу отдать якорь. Паруса подвязали к гафелям, и «Ева» задергалась на якоре под завывающим с побережья ветром, рыская носом то вправо, то влево.

Время было послеполуденное. Спешных дел не имелось, и все, кроме Йоспеля и шкипера, отправились в кубрик резаться в карты. Табак оставался только у Марта Сыэля, который и скрутил на четырех одну цигарку и пустил ее по кругу. Сосали до тех пор, пока не стало жечь губы. Пришедший с камбуза Юку остановился в дверях и жадным взглядом следил, как другие курят. Но раньше, чем от окурка не осталось на ползатяжки, ему не дали. Раззадоренный Йоспель готов был за трубку табаку хоть черту душу заложить.

— Март, сегодня тебе помочь? — спросил он.

— Ах, справлюсь сам, — беспечно ответил моторист, делая вид, что не понимает Йоспеля.

Юку вздохнул, проглотил слюну и вернулся в камбуз, где уселся на чурбак, на котором рубил мясо, и о чем-то глубоко задумался.

Укрыв «Еву» в затишье, Аадам выпил пару бутылок пива, улегся на койку и забылся глубоким сном, который унес с собой все его тревоги и земные превратности.

На палубе «Евы» никого не было. Вообще-то на вахте должен был стоять Пээтер, но пошел дождь и никому не хотелось без особой надобности мокнуть на палубе. Потому-то никто и не заметил, что ветер вдруг стих и «Ева» развернулась кормой к берегу, будто хотела поскорее уйти в море. Те, кому надлежало поднять якорь, резались в карты, шкипер спал, а с Йоспеля, который хотя и маячил то тут, то там, спроса никакого не было.

Кто знает, как бы долго разыгрывали в кубрике марьяж, если бы неожиданно не пошли с моря тяжелые донные волны и «Ева» не стала бы черпать бортами. Матросы выскочили на палубу, и все мигом стало ясно.

— Паруса поднять, якорь выбрать! — крикнул Андрес Прассь и побежал к брашпилю. Остальные кинулись к парусам.

— Йоспель! Где ты, черт побери, шляешься! Беги разбуди старика!

Юку появился из-за бака с перепачканным и испуганным лицом и заторопился в шкиперскую каюту.

Покряхтывая и подтягивая штаны, появился на палубе Аадам. В этот момент налетевший с моря шквалистый ветер подхватил распущенные паруса и так рванул их, что затрещали швы. У шкипера неприятно екнуло сердце. Корма «Евы» находилась в опасной близости от рифов, о которые с грохотом, пенясь, разбивались волны. Если не успеют выбрать якорь до того, как паруса ухватят ветер, — пиши пропало, уже не уйдешь от берега…

— Март! Март! — закричал Аадам мотористу, который помогал ставить паруса. — Заводи скорей мотор, не то окажемся на рифах!

Март побежал на корму и прямо-таки провалился в люк машинного отделения. Медлительного и неуклюжего Аадама нельзя было узнать. Он носился, тряся толстым животом, между кормой и носом и без конца отдавал распоряжения.

— Ну, ну, Прийт, что ты зеваешь! Закрепить шкоты! Йоспель, где твоя сила? Андрес, якорь, якорь поднять!

Впятером сдвинули барабан брашпиля, бренча и грохоча, начала наматываться цепь, однако она то натягивалась, то снова обвисала — было ясно, что судно относит к берегу.

— Какой дьявол велел мне подходить так близко! Не мог, что ли, в море постоять! Того и гляди выкинет на камни, какой я тогда, к черту, хранитель народного добра! — клял себя Аадам, налегая на рычаг лебедки так, что лицо его лоснилось от пота.

— Еще подумают, что нарочно! — вздохнул Андрес.

— И Март что-то возится с машиной! — ругнулся Прийт, бросив взгляд на корму.

И тут же подбежал моторист, побелевший с лица, испуганный.

— Мотор не заводится! Какой-то черт выпустил из бачка воздух, вентиль был открыт!..

Объяснений не требовалось. Все знали, что двигатель заводится лишь с помощью сжатого воздуха, и если давления не было, никакая сила оживить мотор не могла.