- Понятия не имею, док.

   - А мне показалось, как перед боем вы смотрели на часы...

   - Если вы хотели знать, когда начался абордаж, так это случилось в половине третьего. Но сколько прошло времени с тех пор, я не знаю. Тогда я остановила часы, на них до сих пор два часа и тридцать минут.

   - Но зачем? - Ларри уставился на Шивиллу с таким недоумением, словно она только что призналась, что намазывает маслом хлеб не с верхней, а с нижней стороны.

   - Я всегда так поступаю перед боем, - абсолютно серьезно ответила девушка, задумчиво вычерчивая пальцами какие-то невидимые узоры на красном шелковом рукаве, - на случай, если меня убьют. Если такое вдруг случится, то соратники смогут забрать мои часы, на которых навсегда сохранится день и время моего последнего боя... Об этом знают те, кому надо... И вы теперь тоже знаете. Только не делайте такое лицо, прошу вас, доктор. Меня ведь еще ни разу не убили, - она коротко рассмеялась, только вот смех у нее вышел каким-то невеселым...

   Пусть бой удачно прекратился, но трудности этого дня еще не думали заканчиваться. Топорами рубились канаты, отцеплялись абордажные кошки, ломались и скидывались прочь мостки... Отважные матросы, которые оттолкнули пиратскую посудину баграми, получили тогда на прощанье огнестрела едва ли не больше...явно больше, чем за время самого сражения.

   Мало было отвязаться от морских разбойников, нужно было еще отойти от них на безопасное расстояние. И пусть погони опасаться было нечего, но пираты не ограничились парой "ласковых" слов, а послали вдогонку капитану Гайде, кроме громких проклятий, еще и пушечный залп. Правда с запозданием, так что лишь два ядра достигли цели и лишь слегка оцарапали борт (и так понятно, к какому неудовольствию Шивиллы). Капитанша не рвала и не метала в обычную силу только потому, что была сильно измотана боем, но на то, чтобы подгонять уцелевших и трудоспособных, ей энергии было не занимать. Ведь "Золотой Сколопендре" нужно было задать очень хорошую скорость, и Шивилла утверждала, что хотела бы при этом обойтись без помощи черепахи, "которая и то быстрее будет шевелиться, чем вы все вместе взятые"... Тем же, кто не был занят постановкой парусов, капитан приказала обойти палубу и отыскать всех тяжелораненых. Своих положено было доставить в судовой лазарет, а "чужих" - добить и скормить рыбам...

   Примерно спустя минут сорок после того, как "Сколопендра" стряхнула с себя вцепившегося в ее лоснящийся борт стальными крючьями паразита, когда пираты, которым больше не нужно было притворяться, что они потерпели крушение, так как теперь они его действительно потерпели, были оставлены позади, на капитанский мостик поднялся боцман Кайрил для того, чтобы доложить обстановку.

   - Что ж...начнем с хорошего, - проговорила Шивилла, пыхтя курительной трубкой. - Скольких пиратов мы прикончили?

   - Десятерых, мадам капитан. Это если считать только тех, кто остался лежать на нашей палубе.

   - Мало... - Гайде поморщила нос. - А есть ли потери с нашей стороны?

   - Да, мадам... Двое матросов погибли...

   - Много... Это слишком, непозволительно много.

   Гибель двоих человек оказалась для "Золотой Сколопендры" невосполнимой потерей. И не потому, что то были какие-то особенные люди...обыкновенные матросы, ничем не хуже, но и не лучше большинства... Просто, когда речь идет о смерти, не бывает поправимого ущерба. Те двое несчастных доверились своему капитану и погибли, оправдывая доверие, оказанное им. Это все было как-то, на первый взгляд, нелогично, они не должны были умирать так потому, что шли совсем не на войну... Но и в мирное время всегда, и на суше, и на море, случаются нападения разбойников, охочих до наживы, от злого умысла никто не застрахован даже в своем собственном доме. Так что, единственное, что сейчас могла сделать капитан корабля для восстановления справедливости, это достойно похоронить матросов в море и выделить круглую сумму, чтоб выплатить компенсацию их семьям. Так она и поступила.

   Элоиз, который негласно обязан был выполнять на судне функции еще и "гробовщика", выкроил и сшил покойникам парусиновые саваны, и каждому в ногах закрепил пушечное ядро, чтобы его тяжесть тянула ко дну... Пусть мастеру парусов и самому досталось в драке, но, по сравнению с некоторыми, он еще легко отделался, так что исполнял свою работу быстро, добросовестно и даже не пытаясь на что-то пожаловаться. Заупокойную мессу служила мадам Гайде, вернее, она просто произнесла небольшую речь, как обычно, без излишнего пафоса. И каждый член команды мог попрощаться с бывшими боевыми товарищами так, как считал нужным. Только вот судовой врач на похоронах не присутствовал. Не то, чтобы ему было нечего сказать из-за того, что он действительно не очень хорошо знал погибших... Ни в коем случае он не хотел проявить неуважение. Но доктору было просто катастрофически некогда, потому как почтению к мертвым он предпочел интересы живых. Лазарет ведь мгновенно наполнился ранеными, и каждому нужно было оказать необходимую помощь, чтобы не потерять ни минуты драгоценного времени.

   Если раньше кто-то и мог иногда недовольно заикнуться о том, что, мол, не зря ли судовой врач получает такое высокое жалование, но при этом никакой бурной деятельности с его стороны не наблюдается - только хомячит казенный паек да по полдня дурака валяет, то теперь ни у кого уж точно не осталось сомнений, что каждую отправленную в его карман монетку доктор Траинен отрабатывает сполна. В ночь после стычки с пиратами Лауритц ни на минуту глаз не сомкнул, у него не то что поспать, а даже присесть нормально, поесть и просто передохнуть времени толком не было. От подмастерья врачу оказалось совсем не много пользы. Сначала Олли, собрав все мужество в детский кулачок, помогала доктору в меру своих скромных сил - одно подавала, другое уносила, пыталась отстирывать окровавленные тряпки... Но девочка так дрожала и бледнела, наблюдая очередное извлечение пули, зашивание раны или другую хирургическую операцию, что Ларри сам ее освободил от принудительной помощи себе и отпустил, а та тут же радостно сбежала, сделав своим временным убежищем камбуз и открыв активную пропаганду в защиту морских черепах.

   Немного подремать на рабочем месте, прежде чем снова возвращаться к своим пациентам, доктору удалось только под утро, но "завтра", как оказалось, не отличалось кардинально от "вчера", и новый день не принес ничего радужно-хорошего. На корабле объявили однодневный траур - никто больше не пел песен, не рассказывал анекдотов, и даже по палубе не слонялся без дела. Потому что слоняться было некому. Каждый, кто уцелел, работал теперь за двоих - необходимо было с удвоенной силой швабрить палубу, чтобы избавиться от въевшихся пятен крови, и следить за тем, чтобы корабль шел по курсу, не сбавляя скорости, вне зависимости от попутного ветра. Дух преследования не оставлял моряков, и, хоть за ними никого не было, ощущение того, что на хвосте вот-вот покажется неприятель, не оставляло. Им еще повезло, что они хоть запас пресной воды успели пополнить, иначе им пришлось бы совсем туго. И, благо, море практически не волновалось, так что флейт возможно было поставить на весло. Рабочих рук не хватало настолько, что колесо, приводившее в движение механический мотор "Сколопендры" вращали все, кто твердо стоял на ногах, и у кого руки были на месте. И малолетний юнга, и даже сам доктор Лауритц стали к валу, чтобы отработать смену в четыре склянки...