— И теперь он Ри, — сказала Брангин. Дайд кивнул. Он вынес из фургона гитару и спел ей «Три Дрозда», балладу, которую он сочинил сам и в которой описывалось, как Майя заколдовала Лахлана и его братьев.

Энит и Нина подхватили печальный припев чистыми, как у жаворонков, голосами:

О, куда же вы улетели, мои чернокрылые птицы,

Оставив меня одного?

О, куда же вы улетели, мои чернокрылые братья?

Где же вы, братья мои?

Брангин прочистила горло и тайком смахнула слезу, а Дайд еще долго молчал.

Ко всеобщему облегчению, огры им не встретились, но дракон летел с ними несколько дней, заставляя всех нервничать. Дональд был очень осторожен и не убивал никого больше кролика или птицы, чтобы приготовить ужин, и внимательно следил за лошадьми, которых на ночь стреноживали и оставляли в кругу фургонов. Наконец они покинули территорию драконов, и все облегченно вздохнули.

На следующий день рельеф стал более мягким, превратившись в холмы, а дорога пошла вдоль белого пенящегося потока реки Бан-Баррах. Сквозь молодую зеленую листву пробивалось солнце, и повсюду заливались птицы, множество которых буквально облепило крышу повозки Энит. Внезапно птицы захлопали крыльями и взлетели на ветки. Финн, сидевшая рядом с Джеем на козлах фургона, увидела, как его загорелые руки натянули поводья. Дайд откинул свой плед, чтобы в случае чего без труда дотянуться до кинжалов, а Моррелл не снимал ладони с рукоятки палаша. Все внимательно вглядывались в лес, но кругом было тихо. Через некоторое время птицы снова принялись петь, и Джей успокоился.

— Разбойники, — ответил он на вопрос Финн. — Они редко грабят циркачей, поскольку знают, что тут нечем поживиться, а мы готовы сражаться за то немногое, что у нас есть. Но мне жаль толстого купца с полной повозкой зерна; ему бы повезло явно меньше.

Хотя в ближайшие несколько часов они еще несколько раз ощущали, что за ними наблюдают, их ни разу так и не остановили. На следующий день они встретили на дороге отряд солдат в синих плащах, а значит, состоящих на службе у Ри, которые ездили по дорогам в поисках разбойников и были очень рады услышать, что циркачи почувствовали чье-то присутствие всего в дне пути. Всадники остановились ровно настолько, чтобы рассказать циркачам новости о Ри и узнать, как обстоят дела в Рурахе и Тирейче, а потом рысью пустились по дороге. Скоро труппа циркачей уже двигалась через густой лес. Деревья переплетались высоко над их головами, образуя темный шатер. Наконец они подъехали к высоким железным воротам, установленным в массивной стене. Их охраняли часовые, одетые в килты и длинные синие плащи и вооруженные палашами. Они немедленно распахнули ворота и отдали честь, и труппа циркачей въехала в парк, расчерченный залитыми солнцем просеками между деревьями, чья темная кора хранила многочисленные следы боев.

— Все это принадлежит Мак-Бренну, который очень дружен с моим хозяином, и Мак-Бренн разрешает ему находиться здесь, когда он захочет. Правда, Лахлан нечасто сюда заглядывает. Здесь слишком много мрачных воспоминаний. — Дайд хмуро огляделся.

— Тогда почему он сейчас здесь? — с любопытством спросила Финн, но циркач лишь пожал плечами и ничего не ответил.

Деревья поредели. Вдруг Эшлин изумленно вскрикнул и показал пальцем вперед. Там изящные остроконечные башни взмывали в небо, голубые и блестящие, точно кинжалы.

— Это Риссмадилл? — затаив дыхание, спросила Брангин, и Дайд кивнул.

Лошади потрусили чуть быстрее, чувствуя скрытое возбуждение возниц. Финн подалась вперед, жадно рассматривая голубой дворец, о котором столько слышала. Потом она увидела яркий проблеск и стиснула руки.

— Море? Это море? — воскликнула она.

Брангин сжалась, почувствовав внезапный страх.

— Ведь это не море?

— Нет, море, — сказала Энит, повернувшись в своем кресле так, чтобы видеть лицо Брангин. — Ты боишься моря, девочка?

— А разве есть такие, кто его не боится? — дрожащим голосом ответила та.

Энит пощелкала янтарными бусами.

— Прости, малышка, но тебе придется преодолеть этот страх, потому что нам предстоит провести на нем много времени! Мы отплывем из Дан-Горма, как только будет благоприятный ветер.

Брангин оставалось лишь в смятении смотреть на старую циркачку.

— Не совсем то, что ты ожидала, когда услышала, что мы остановимся в голубом дворце, а, Брангин? — Финн уселась, обхватив руками колени и с усмешкой глядя на кузину.

Брангин оглядела кучи соломы, расстелила свой плед и тоже села.

— А почему это я должна была ожидать чего-то другого? — отозвалась Брангин с еле уловимой насмешкой в голосе. — Большинство циркачей останавливаются на городской площади, там еле-еле хватит места, чтобы почесаться. По крайней мере, нам есть где растянуться. — Она улеглась на солому, вытянув руки над головой. — Ах, до чего же хорошо, — неискренне сказала она. — Куда мягче, чем дорожные камни, на которых я проспала больше месяцев, чем могу упомнить.

Финн негромко фыркнула, но ничего не сказала, памятуя о том, что сеновал находится прямо над главными конюшнями. Она хорошо слышала тихие вздохи лошадей, звон ведер и бормотание конюхов. Энит настойчиво напомнила им, как важно, находясь во дворце, ничем не выдать того, что они не настоящие циркачки, и Финн твердо решила, что если кто-то и выболтает секрет, то это будет не она.

Несмотря на предупреждение Энит, Финн очень удивилась, что циркачей привели в конюшни, почему-то решив, что их проводят прямо ко двору. Ведь Энит с Дайдом были самыми старыми друзьями Лахлана и самыми верными его сторонниками. Финн была очень возмущена, когда им самим пришлось распрягать лошадей, а на ночлег устраиваться на пыльном забитой соломой сеновале. Дайд догадался, о чем она думает, и послал ей одну из своих сияющих улыбок, поблагодарив провожавшего их слугу с такой искренней признательностью, что у Финн не осталось никаких иллюзий относительно того, что такое отношение к труппе бродячих актеров считалось в высшей степени щедрым.

Над кучей соломы показалась каштановая голова Нины, взобравшейся на сеновал по приставной лестнице.

— Есть хотите? — спросила она. — Дайд говорит, что вы можете пойти на кухню и поесть, если проголодались. Служанки всегда рады-радешеньки дать нам каких-нибудь остатков за любовную песню.

Брангин и Финн переглянулись, потом вскочили на ноги. Помимо непреодолимого желания хоть что-то рассмотреть в прославленном дворце, кроме его высоких серых стен, их уже тошнило от кроликов с картошкой.

Кухня оказалась огромным жарким помещением, пестревшим черными ямами очагов, над которыми на вертелах поворачивались целые туши овец и оленей. Вдоль всей комнаты тянулся покрытый многочисленными царапинами деревянный стол, на котором слуги резали овощи, ощипывали гусей и месили тесто. Для циркачей отыскали местечко и принесли им целое блюдо мясных обрезков, отчасти почерневших и хрустящих, отчасти — розовых и истекающих кровью. С огня сняли и поставили на стол котел с густым овощным супом, а также корзину с хлебом, таким черствым, что ломти приходилось размачивать в супе, чтобы их можно было жевать. Несмотря на скромность, еда оказалась очень вкусной, и Финн жадно накинулась на нее, с интересом оглядываясь по сторонам. Кухня бурлила, точно разворошенный муравейник, слуги с тарелками, мисками и кувшинами, исходящими аппетитным паром, торопливо сновали туда-сюда. В дальнем конце ее худой костлявый человечек аккуратно сооружал из тянучки какую-то фантастическую фигуру, которая, как поняла Финн, должна была изображать дракона в полете. Она заворожено смотрела, как под его искусными пальцами дракон обретает форму, его крылья расправляются.

— Это главный повар, Фергюс Злюка, — сказала одна из судомоек, наливая Финн еще поварешку супа. — Его хорошо прозвали, такой брюзга, какого еще свет не видывал. Но зато хорошо готовит, его сама Латифа учила.