— Мистер Эванс? Извините, что потревожила вас. Вы, верно, заняты...

Я стоял не шелохнувшись, крепко сжимая в руке трубку. Было всего лишь три слова, которые она могла употреблять: беспокоить, мешать и тревожить. Мне всегда казалось, что “тревожить” дурацкий глагол, совсем не подходящий для бытового приветствия, но это было кодовое слово, которым мы обычно пользовались.

— Вы меня совершенно не потревожили, мисс Саммертон, — я повторил кодовое слово, дав ей понять, что принял ее сигнал. — Я только что вошел в номер. И еще не приступил к разбору анкет. Вам что-нибудь нужно?

Она заговорила. Ее голос звучал ровно, а я лихорадочно соображал. Все три слова были вариацией одной и той же темы. Первое означало: “Я в беде, спасайся”. Второе — “Я в беде, помоги мне”. А третье, которое она употребила, означало: “Я в беде, сделай отвлекающий маневр — и я сама справлюсь”.

— Конечно, мисс Саммертон, конечно. У меня есть лишний экземпляр буклета с инетрукциями. Я сейчас его вам принесу.

Я положил трубку и воззрился на стену, но размышлять было не о чем. В такой ситуации мешкать нельзя. Агент, оказавшийся в беде, подает сигнал бедствия. Конечно, как старший группы, я вполне мог оставить этот сигнал без внимания, отдав се на растерзание волкам, если бы счел такой вариант полезным для спасения операции. Но если бы я стал действовать, то действовать следовало именно так, как она и просила.

А просила она не о помощи, а только об отвлекающем маневре. Что бы с ней ни случилось, она собиралась но всем разобраться самостоятельно, полагаясь только на силу своих тонких рук. Я подумал о слаженном тандеме Кэтрин и Макса и о том, с каким лихим профессионализмом они заманили меня в засаду и всадили иглу в шею...

Я взглянул на часы. Десяти минут, решил я, вполне достаточно для того, чтобы тот, кто держал ее на мушке — а именно так, надо думать, и обстояло дело, — начал нервничать, но не вполне, чтобы заподозрить неладное. Я провел эти томительные десять минут, рассовывая по карманам вещи, которые могли бы мне пригодиться. Когда я вышел из номера, низкое вечернее солнце на мгновение ослепило меня. В руке я держал желтую брошюрку, которая придавалась нашим опросным листам.

Зайдя за угол, я увидел, что бассейн полон полуголых? детей. Взрослые нежились в шезлонгах у кромки воды, но шум и гам, звенящие в воздухе, производили только дети. Я подождал, пока пространство перед дверьми номера Шейлы очистится от случайных прохожих, быстро подошел и энергично постучал кулаком.

— Откроите! — крикнул я как можно громче. — Откройте! Полиция!

Уловка была не шибко хитроумная. Скорее, дурацкая. Что ж, такими и бывают все отвлекающие маневры. Вы или затеваете драку, или устраиваете пожар в мусорном баке, или взрываете хлопушку. Об остальном должен позаботиться другой — тот, кто попал в беду. И лучше бы ему — или ей — в такой момент поторопиться.

Я услышал за дверью возню. Прозвучал выстрел из малокалиберного пистолета. Я сразу узнал этот хлопок, но вокруг никто, кажется, не обратил на него внимания — возможно, из-за гомона детей в бассейне. Наступила долгая, очень долгая пауза. Я с трудом подавил поползновение задавать через дверь идиотские вопросы или грозить выломать дверь. Потом дверь и сама открылась. Выглянула Шейла. В руке у нее был тонкоствольный автоматический пистолет 22-го калибра, которого я у нее раньше не видел.

— Мне пришлось сломать ему палец скобой спускового крючка, а то он не хотел выпускать его из рук, — сказала она спокойно. — Не считая сломанного пальца, единственный урон — это пулевое отверстие в потолке. Кто-нибудь слышал выстрел?

Я помотал головой. Мне захотелось обнять ее и крепко расцеловать за то, что она осталась невредима — и к черту ее невинную ложь! Но время было совсем не подходящее для подобных сентиментальных выходок.

— Хорошо сработано, Худышка, — сказал я, вошел в номер и увидел коренастого лысоватого мужчину с бледным лицом. Он сидел на кровати, обхватив ладонь. Один палец был неестественно выгнут в сторону.

— Это Эрнест Хед, — зачем-то пояснила Шейла. Я услышал, как за моей спиной закрылась дверь. Она продолжала: — Пропала его жена. Он решил, что нам что-либо о ней известно. Когда я сказала, что мы ничего не знаем, он попросил позвонить тебе.

Глядя на сидящего на кровати человека, я ощутил прилив того полусамодовольного, полувиноватого восторга, какой неизменно испытываешь, когда начинают сбываться твои самые дьявольские козни.

— Он постучал сразу же после моего прихода, — рассказывала Шейла. — По-моему, когда я брала у него интервью вчера вечером, я упомянула, что остановилась в этом мотеле. Он ткнул мне в лицо пистолет и вломился в номер. Он был просто вне себя. Похоже, он вообразил, что мне известно то, о чем я и понятия не имею. Возможно, я бы могла обезоружить его раньше, но мне показалось, что лучше дать ему выговориться.

Она произнесла все это очень спокойным голосом. Я взглянул на нее. Глаза ее помрачнели, губы вытянулись в тонкую ниточку — все это свидетельствовало о том, что для нее оказаться запертой в комнате наедине с вооруженным мужчиной стало испытанием не таким уж простым, каким она бы хотела мне представить. Но в конце концов я счел это безобидным и естественным лукавством. Что бы ни случилось с ней в Коста-Верде, она за все расквиталась здесь.

— И что ж он тебе рассказал? — поинтересовался я.

— Что его настоящее имя Шварцкопф. Эрнет Шварцкопф. Настоящее имя его жены — в девичестве — Герда Ландвер. — Шейла бросила на меня осуждающий взгляд. — Ты ведь это знал.

— Я впервые услыхал эти имена вчера вечером. Ты сама знаешь где.

Человек на кровати пошевелился и поднял глаза.

— Герда... — проговорил он. — Гертруда... Труди... Где она? Что вы с ней сделали?

— В настоящее время Гертруда Хед — американская домохозяйка средних лет, с темными волосами, — продолжала Шейла. — Мы познакомились вчера вечером. Но когда-то, по его словам, в Германии она была привлекательной блондинкой и делала себе карьеру.

— Она просто хотела весело жить, — запротестовал Хед. — Как и все девушки. Ей хотелось веселья, денег, музыки и танцев.

— Они собирались пожениться, — говорила Шейла. — Но тут к власти пришли нацисты, началась война, у Герды появилась партия повыгоднее, и она сделала свой выбор. У нее было несколько любовников в офицерских мундирах, но предпочтение она отдавала одному, получившему назначение в концлагерь — в тот же концлагерь, где служил некий известный нам с тобой генерал. Можно предположить, что, находясь в том лагере, она создавала себе сомнительную славу. Помните жену одного лагерного коменданта, которая любила заказывать абажуры из человеческой кожи? Герда, похоже, увлеклась тем же...

— Это неправда! — поспешно возразил Хед. — Я же говорил вам! Эту ложь распускали завистливые и ревнивые люди. Герда никогда...

— Как бы там ни было, — продолжала Шейла, — военная кампания оказалась не столь победоносной, и мыльный пузырь нацизма лопнул. Однажды Эрнст услышал стук в дверь. Он открыл — и увидел свою великолепную Герду, оголодавшую, продрогшую, в лохмотьях. Ее разыскивали. Она несколько месяцев провела в бегах. Но больше у нее не было сил. Ей хотелось только найти место, где бы, по ее словам, преклонить голову. Она и не ожидала, что он ее простит. Он был волен поступить по собственному разумению, а посему он впустил ее, накормил, обогрел, а потом связался с властями. Об остальном можешь догадаться. Он спрятал ее у себя и в конце концов каким-то образом выправил для них обоих проездные документы в Америку, где они и поселились под новыми именами. С тех пор они живут у нас в стране.

Эрнест Хед поднял взгляд.

— Мы жили здесь тихо, принося пользу обществу. Мы никому не причинили вреда. Неужели этому не будет конца? неужели ей не будет позволено забыть об ошибке, которую она совершила пятнадцать, двадцать лет назад, в пору юности? Почему ее не оставят в покое? — Он помолчал. — Скажите мне, по крайней мере, где она. Скажите, что с ней. Прошу вас!