— Нет. Нас учили только стрелять.

— По правде сказать, всего этого я набрался еще детстве. Я всегда был малость помешан на стрелковом Оружии. И на ножах, мечах и прочих вещах, которые щекочут детское воображение. Все это было, конечно, 10 второй мировой войны. Я прослужил в действующей армии пару месяцев, после чего меня забрали и определили в нашу организацию. С ними-то уж я повоевал на славу.

— А потом? — спросила она.

— А потом я сказал: хватит — и женился. Но зря. Хотя, правда, не совсем так. Мне не разрешили рассказывать невесте о моих фронтовых приключениях, и все было просто замечательно много лет, пока она вдруг не обнаружила, с каким монстром ей приходится делить супружеское ложе. Сейчас она в Неваде. Замужем за владельцем ранчо.

— Она, должно быть, совсем дура? Я взглянул на нее и усмехнулся.

— Ты бы лучше следила за трансференцией. Худышка. — Я покачал головой. — Нет, тут, скорее, дело было не в мозгах, а в нервах. Бет девушка с головой. Просто у нее аллергия на всяческое кровопролитие. Как я подозреваю, ей всегда казалось, что я от нее что-то скрываю — конечно, так оно и было: я подчинялся приказу. — Я начал собирать ружье. — Ну вот, теперь оно должно стрелять немного лучше.

— Эрик!

— Да?

Шейла говорила тихим голосом.

— А ты не думал снова жениться? На ком-то, кто... ну, кто о тебе все знает и не имеет никаких предубеждений?

Я взглянул на одинокую фигурку посреди залитой солнцем пустыни.

— Не говори глупостей! Это же простой психический феномен. Ты его преодолеешь. Ты же сама так сказала. Она закусила губу.

— У тебя есть... подруга?

— В Техасе живет одна замечательная леди. И симпатичная. Я иногда провожу с ней отпуск.

— А она в курсе того, чем ты занимаешься?

— Я познакомился с ней на задании. Она была некоторым образом случайно замешана в одном деле. Да, она в курсе. Но у нее было четыре мужа, и она не ищет пятого, если ты об этом.

— А она... правда красивая?

— И молодая. И богатая. И ко всему прочему, она замечательный человек — хладнокровная, утонченная натура. Ты что хочешь от меня услышать — что я ухлестываю за отъявленной стервой?

Шейла коротко засмеялась.

— Ты любишь ее?

— Держи покрепче — я сгибаю! Ровнее держи! Хорошо. Мне-то казалось, что мы не будем болтать всякую чепуху про любовь и все такое...

— Не цепляйся к моим словам. Был у меня муж. Сущий зверь. Мразь, каких свет не видывал. То есть в буквальном смысле зверь — в физическом, интеллектуальном, моральном. Только это все проявилось уже после нашей свадьбы, а может, я просто была глупая, безмозглая девчонка и не раскусила его сразу. Это был человек, после которого тебе, если ты женщина, хочется истребить всех мужчин. В общем, я с ним развелась и вступила в нашу организацию, надеясь, что получу у них работу в таком духе. Уничтожение мужчин — эта миссия была по мне. Понимаешь, я его очень сильно любила. А потом была страшно разочарована, подавлена, растоптана...

— У доктора Томми на твой счет существует одна гипотеза, которая примерно соответствует тому, что ты мне сейчас рассказала. Впрочем, конечно, он это рассматривает под сексуальным углом зрения — как и все ему подобные умники. Эти ребята страшно боятся, что папа Фрейд откажется от них, если они будут интерпретировать человеческие недуги в ином ключе.

Она поглядела на меня исподлобья.

— А что тебе рассказывал доктор Стерн про меня?

— Ну, что-то о детской психологической травме — разумеется, сексуального характера. Томми, правда, пока что не усек ее природу, но уже догадывается, в чем суть проблемы. Но он искренне полагает, что в этой травме ключ к; решению всех твоих проблем.

Она расхохоталась.

— Слава Богу, детство у меня было самое нормальное. Таинственный незнакомец не преследовал меня в парке, на лестнице ко мне не приставал дворник. Нет, честно.

— Ты разобьешь Томми сердце, — сказал я. — Ну, тогда остается твой несчастный брак. Он говорил, что брак распался, причем одна сторона выдвигала обвинения в жестокости, в то время как другая — во фригидности.

Она поморщилась.

— Разве ты не знаешь, что, если мужчина хочет публично унизить женщину, он называет ее фригидной. Как же, интересно, доктор Стерн увязывает мою предполагаемую фригидность с тем фактом, что я отправилась в Коста-Верде с намерением, с добровольным намерением, соблазнить бородатого бандита, которого ни разу в жизни не видела?

— Томми будет уверять, что ты старалась самоутвердиться в глазах окружающих, подвергнув себя смертельной опасности. Ты хотела продемонстрировать — опять-таки себе и всем остальным, — что твой муж был просто бессовестным человеком. И согласно гипотезе доктора Томми, ты и в самом деле кое-что доказала: свою несостоятельность. Он полагает, что ты запаниковала, когда Эль Фуэрте начал выказывать к тебе мужской интерес, ты раскололась и завалила операцию.

Она отвела взгляд.

— А сам ты что думаешь?

— Не глупи. Я же мистер Генри Эванс, который провел с тобой в постели ночь, не забыла? Так что будем считать, что гипотеза о фригидности опровергнута. Но вопрос, что случилось с тобой в Коста-Верде, остается открытым.

— Я просто лопухнулась, — откровенно сказала она. — Ну, быть может, немного перетрусила. Нет, дело не в Эль Фуэрте. Просто я боялась, что попадусь и меня убьют.

— Так ведь это нормально. В чем же ты лопухнулась?

— Я завладела пистолетом. Его пистолетом. Он пригласил меня в свою хижину — все шло по разработанному нами плану — и широким жестом снял ремень с кобурой, чтобы я не поранила свою нежную кожу. Я схватила его пистолет. Но ведь ты знаешь, какой предохранитель у этих автоматических 45-го калибра. Если держать пистолет неправильно, эта чертова личинка на пружине стоит как мертвая и ничего не происходит, даже когда предохранитель снят и ты нажимаешь на крючок. У меня маленькая ладонь, и к тому же я немного волновалась. А у него была отличная реакция — такой прыти трудно было ожидать от человека его комплекции. Ну и вот, промешкавшись секунду, я свой шанс упустила...

Рассказ был вполне правдоподобный. Среди своих знакомых, из тех, кто имел в своей жизни дело с огнестрельным оружием, я не знаю ни одного, кого бы хоть раз не подвел предохранитель. Беда только в том, что я на своем веку наслушался массу правдоподобных рассказов. И знал, что она мне солгала. Там что-то произошло, о чем она то ли боялась, то ли стыдилась мне рассказать, — возможно, в самый решающий момент она “прокололась” куда более обидным образом, чем пыталась мне внушить.

Что ж, всякое бывает. Мне просто хотелось, чтобы она не чувствовала необходимости лгать и не думала, будто мне не наплевать, проявила она тогда мужество или нет. Я передернул затвор и передал ей ружье.

— Давай закончим нашу тренировку и поедем искать тень. Отстреляй еще пяток сто пятьдесят новых патронов, и посмотрим, насколько кучно эта штука теперь кладет. Потом сцентруем прицел с погрешностью три дюйма вверх на сто ярдов. Тогда на дистанции двести пятьдесят оно будет бить в десятку. Как плечо?

— Все нормально. Эрик?

— Что?

— Да нет, ничего. Пять выстрелов, говоришь?

— Пять.

— Когда-нибудь, — сказала она жизнерадостно, — я влюблюсь в мужчину, который удовлетворится тремя пробными выстрелами или будет сам пристреливать свои ружья.

На обратном пути я остановился у телефонной будки. Мне пришлось звонить на станцию, потому что абонент, с которым я хотел соединиться, получил телефон недавно, и его еще не внесли в городской справочник. Набрав нужный номер, я подождал довольно долго, но трубку никто не снял. По-видимому, ни Кэтрин Смит, ни ее так называемого “отца” дома не было. И не должно было быть, если они действовали, как я и предполагал.

Добравшись до мотеля, я увидел, что “фольксваген” Шейлы уже припаркован у ее двери. Я хотел зайти к ней, но потом решил, что мне ей сказать нечего, а если ей было что сказать мне, то возможностей для этого у нее было предостаточно. Ладно, черт с ней и с ее секретами. Как только я вошел к себе в номер, затрезвонил телефон. Я закрыл дверь, снял трубку и услышал ее голос.