Пока я дрожал там, на склоне Улаава, и смотрел, как туман рассеивается над просторами внизу, мне пришло в голову рассказать своим, что я провалил испытание. Что мои золотые глаза оказались всего лишь странным безвредным отклонением.

Я даже вообразил, что увиденное мною было обычным сном, какие случаются у каждого. Попытался заставить себя поверить в это.

А потом взглянул на свои ладони. На кончиках пальцев остались красные пятна.

Не желая смотреть на них, я втянул кисти в рукава кафтана и побрел назад той же дорогой, что и поднимался сюда.

Той ночью я превратился из одного создания в другое. Моя жизнь коренным образом изменилась, и за последующие тяжелые годы я постепенно осознал, насколько. Тогда, впрочем, никаких перемен не ощущалось. Я был еще ребенком и ничего не понимал в силах, что пробудились внутри меня.

Даже сейчас, больше века спустя, я в этом смысле остаюсь ребенком. Как и все мы, имеющие дар: мы знаем очень мало, наше зрение очень ограниченно.

И в том наше великое проклятие и великое благословение. Ведь если бы мы знали больше и видели более совершенно, то обязательно сошли бы с ума.

Спускался я дольше, чем забирался наверх. Часто спотыкался из-за онемевших ног, поскальзывался и катился вниз по каменистым осыпям. Потом, когда солнце полностью взошло, зашагал увереннее. Добравшись почти до самого низа, в устье долины, по которой поднимался днем ранее, я замер.

Издали мне открылся лагерь моих спутников — то, что от него осталось, — и я сразу понял, что начались неприятности. Пригнувшись за пнем, я сощурился и посмотрел вдоль длинного извилистого речного русла туда, где расстался с воинами хана.

Адуун пропали. На земле я разглядел тела в неестественных позах. У меня быстрее заколотилось сердце; двенадцать бойцов пришли со мной в горы, двенадцать трупов лежали вокруг потухшего костра.

Я прижался к пню, не зная, что мне делать. Понимал, что должен вернуться к хану, но и то, что теперь беззащитен в степи. По равнинам нельзя путешествовать в одиночку, во всем Алтаке для тебя не найдется укрытий.

Возможно, я прождал бы там дольше, но услышал, как кто-то приближается ко мне. Где-то наверху раздался треск ломающихся веток и громкие беспечные голоса солдат. Они пели на неизвестном мне языке.

Одно слово вспыхнуло в моих мыслях, и кровь застыла у меня в жилах.

Кидани!

Каким-то образом я разминулся с ними по дороге вниз — наверное, они выслеживали меня ближе к вершинам, и лишь благодаря слепому везению я остался незамеченным.

Враги пробирались через подлесок вблизи от меня. Вполне возможно, там были и другие кидани — ползали по Улааву, словно растревоженные муравьи.

Недолго думая, я выскочил из укрытия среди деревьев и со всех ног помчался туда, где лежали убитые воины хана. Поскальзываясь на крутом уклоне, я слышал крики солдат — они увидели меня и неуклюже бросились следом.

Я бежал что было сил, чувствуя, как пылают легкие и начинается одышка. Бежал, как затравленный зверь, подгоняемый страхом, и не оглядывался.

Думал я только о том, чтобы оторваться от ловчих, достичь открытой местности и найти хана. Он возглавлял мощнейшую военную банду в Алтаке, и она росла с каждым днем. Правитель защитил бы меня даже от сотен кидани.

Но мне нужно было отыскать его. И выживать достаточно долго, чтобы сделать это.

Я знал, что о нем говорят. Знал, что он снимается с места без предупреждения, постоянно перемещается, чтобы запутать врагов. Даже Уйг, которому открыты все пути, называл его беркутом — охотничьим орлом, улетающим далеко, неуловимым.

Такие мысли только вредили. Я заставил себя сосредоточиться на главной задаче и продолжил бежать, перепрыгивая заросли шиповника, огибая валуны. Вопли охотников преследовали меня, я слышал грохот их сапог по земле.

У меня отняли право выбора. Все дороги в грядущее сузились до единственной тропы, и мне оставалось лишь следовать ей.

Спустившись с хребта, я рванулся в степь. У меня не было ни плана действий, ни союзников, я почти утратил надежду. Все, что осталось, — моя жизнь, обогащенная теперь видениями иного мира. Я намеревался драться за нее, пусть пока и не знал, как.

Мы знали, что в конце концов орки дадут нам бой. Когда чужакам уже некуда было отступать, они повернулись и встретили нас.

Хейны выбрали хорошее место для битвы. Ближе к северному полюсу Чондакса бескрайние белые равнины словно бы морщились, сжимаясь в лабиринт ущелий и зазубренных пиков. Они образовывали на ясном лице планеты шрам, видимый из космоса. Мы никогда не углублялись в ту область, намереваясь сначала уничтожить врагов на открытых участках. В том краю они нашли естественные укрепления: туда было непросто проникнуть, внутри легко удавалось спрятаться.

Наши операторы ауспиков, увидев этот регион с орбиты, назвали его тэхази, «Дробилка». Наверное, так у них проявлялось чувство юмора.

Встав в седле, я посмотрел на первый из множества утесов, что высились на горизонте к северу. Из центра скалистых дебрей поднимались длинные столбы дыма.

Я поднес к глазам магнокуляры и увеличил изображение. Среди камней обнаружились металлические объекты, сверкающие в ярком свете солнц. Орки возводили стены поперек узких ложбин, разбирая для этого собственные машины. Зная, что средства передвижения больше не понадобятся, враги превратили их в средства защиты.

Правильное решение.

— Они хорошо окопались, — заметил я, изучая оборонительные сооружения.

— Верно, — Торгуй, стоя рядом со мной, также смотрел в магнокуляры. Наши братства рассредоточились позади в боевых порядках и ждали приказа о наступлении. — Вижу стационарные орудия и множество противников.

Я оглядел участок вплоть до входа в ближайшую к нам ложбину. Четко различимые стены, расположенные дальше вглубь, перекрывали теснину и дно балки полосой металлических листов, приклепанных к стойкам. На парапетах бродили орочьи патрули. Как отметил Торгуй, выше по склонам размещались орудийные башенки.

— Будет непросто, — сказал я.

— Да уж, Шибан, — рассмеялся терранин.

Прошло несколько дней, как мы объединили силы, но я не до конца разобрался в Торгуне. Иногда он смеялся непонятно над чем. Иногда я смеялся, а он странно смотрел на меня.

Терранин был хорошим воином, и, думаю, мы оба уважали ратные умения друг друга. До прибытия в Дробилку мы уничтожили еще два конвоя, и я своими глазами увидел, как сражается его братство.

Они действовали более организованно, чем мы. Я редко приказывал что-то братьям после начала схватки — верил, что они сами разберутся. Торгуй постоянно отдавал команды подчиненным, и они исполняли их без промедления. Братство Луны, как и мы, полагалось на скорость, но они проворнее занимали позиции для стрельбы, когда бой становился более статичным.

Некоторые приемы они вообще не использовали. Ни разу не отходили, не изображали бегство, чтобы выманить врага.

— Мы не отступаем, — объяснил Торгуй.

— Но это эффективно, — возразил я.

— Более эффективно, когда противник знает, что ты никогда не отступишь, — с улыбкой ответил он. — Когда Лунные Волки начинают войну, их неприятели понимают, что легион будет все время идти вперед, волна за волной, до самого конца. Такая репутация весьма полезна.

Сложно было возразить, учитывая список побед магистра войны. Я видел, как бьются его легионеры. Внушительное зрелище.

Итак, я осматривал укрепления зеленокожих, не догадываясь, что предложит Торгун. Боялся, что он выскажется за то, чтобы дождаться подхода другого мингана, а мне совсем не нравилось спорить с ним. Мне не хотелось терять темп продвижения, поскольку я знал, что прочие братства уже вступают в бой на дальних сторонах огромного лабиринта ущелий. Чтобы удостоиться чести сразиться рядом с Каганом — который, несомненно, будет в самом сердце битвы, — нам следовало оставаться на переднем краю сжимающегося кольца.