Ее рука, до этого касавшаяся дерева, вдруг резко дернулась, словно на нее капнули кипятком. Тело будто подбросило!

— Надо уходить, уходить отсюда! — пальцы с хрустом крепко вцепились в гимнастерку, а безумные, с влажным блеском глаза, близко приблизились к лицу старшины. — Уходим, товарищ командир… Уходим…

— Гражданка, — с испугом пробормотал старшина, осторожно хватая ее за запястья и пытаясь отцепить. — Ну что вы такое говорите? Как это так, уходить из леса? Это же наш главный защитник, наш кормилец и поилец! Куда мы без него?! Нас же враз немчура найдет… Да, что вы рыдаете… Ну зачем… Все будет нормально! Сейчас, потихоньку соберемся и всем женским табором, спокойно, без всяких истерик и рыданий, пойдем в другое место! Хорошо?! Заварим травки?! Давайте, держитесь за меня. Вот, так…Да, да, за руку… Осторожно, тут какая-то коряга, — он перенес ее через небольшой ров, из которого выглядывали какие-то полусгнившие ветки. — Так, а теперь и я… Сейчас. Раз и… Черт! Что же это такое, опять на голом месте навернуться?! И хватит ржать!

Однако, выражение лица, протягивавшего ему руку Сергея, было совсем не веселым, как показалось поначалу старшине.

— Думал, решил над стариком посмеяться, — пробормотал было Голованко, хватаясь за руку. — Ты что это? Что?

Глаза приготовившегося партизана расширились от удивления. Румяное лицо мгновенно покрылось белизной, а рот скривился в непонятной гримасе.

— Чего кривишься? Тащи! — буркнул старшина, напрягая руку. — Да, за руку, не за шею же! Сергей!

Что-то влажное, совсем как в тот раз — в воде, скользнуло между его лопаток. Он аж вздрогнул! Дальше протянулось вдоль шеи и медленно заерзало…

— …! — засипел старшина, левой рукой нащупывая какой-то шнур на шее. — Нож! Нож, дай!

… Андрей испытывал страх — необычный, не естественный. Это не была осознанная боязнь чего-либо конкретного и понятного, когда человек боится встреченного им дикого животного в лесу или важного завтрашнего мероприятия… Нет! Здесь было нечто совершенно иное и даже близко не стоявшее рядом… Страшное ощущение! Вроде бы вот, только сейчас ты был совершенно спокоен и уверен, что все тебе знакомо и развивается именно так, как хочется тебе. Все происходит и складывается в знакомую и радостную для тебя картину, но вдруг… Вмиг все меняется! Раз и все понятное тебе мироощущение оказывается полной глупостью! Более того, из под этой спокойной и устраивающей тебя оболочкой всплывает что-то ужасное и настолько неправдоподобное, что замирает сердце…

«Они везде, — едва коснувшись чужого мирка, ужаснулся Андрей. — Это же просто не может быть! Нет! Нет! Так не должно быть! Они вокруг меня! Они все окружили! А-а-а-а-а-а!».

Его картина мира окончательно сдвинулась. Свои — чужие, люди — животные — растения, плюс — минус — все это перемещалось в невообразимый клубок, в котором уже было невозможно разобраться.

Перед ним мелькали, пролетали, проползали миллионы образов — важных и неважных, свежих и давних, спокойных и эмоционально будоражащих… Все текло, словно полноводная река несет свои воды куда-то вдаль, не задумываясь о смысле и важности такой действа…

… Вот пронесся взмыленный лось, чуть не снеся ветвистыми рогами молодой клен. Андрей ясно видел раздувающиеся ноздри, стекающиеся бисеринки пота и кровоточившую на боку рану… Лось остановился около небольшого оврага и замер, вслушиваясь в звуки леса. Его бока бешено поднимались и опускались, заставляя кровь сочиться все быстрее и быстрее… Ноги его подогнулись, как спичечные палки и он упал! Крупное тело начала сотрясать дрожь. Конвульсии были настолько сильные, что откинутая назад голова рогами глубоко взрыхлила землю. Андрей чувствовал, как в умирающее с каждой падающей на землю каплей крови лосиное тело наполнялось чем-то другим — другой жизнью! Из под земли, в том самом месте, где шкура ее касалась, вырывались сотни крошечных иголок, сразу же впивающихся в мертвеющую плоть. Пробивая кожу, они устремлялись по кровяным каналам к органам. Валяющегося лося корежило: копыта ударял о землю, хвост молотил с бешеной скоростью…

«Они губители жизни…, - Андрей с каждым новым усвоенным им образом все ближе и ближе становился к Лесу, к его внутреннему миру. — Нужно защитить лес! Защитить от всего, от всех! Защитить лес!». Вдруг, лосиные ноги вновь подогнулись и с напряжением вытолкнули тело наверх. Тонкие, с более светлой шерстью, они немного дрожали, будто с трудом держали тяжелое тело. Голова, секунду назад бестолково свисавшая, с хрустом заняла свое законное место…

Лося сменили другие образы, созерцание которых открывало все новые и новые грани этого безумного миропонимания. Это были глубокие русла рек, менявшие свое устоявшее веками направление; лесные поляны, быстро зараставшие подлеском; глубокие обрывы, в течение нескольких дней исчезавшие с лица земли…

Потом обрывочные, несвязные друг с другом картины исчезли, передав эстафету непонятным звукам… Какое-то противное, сводящее с ума, чавканье, вызывающее целый поток неприятных ассоциаций — то вынимаемый из тягучей и липкой грязи сапог, то жрущее что-то животное.

«Теперь все измениться! Теперь все окончательно измениться и уже никогда не станет прежним, — шептал Андрей, погружаясь во все новые и новые видения. — Все измениться!!». Из чернильной темноты на него наползали белесые фигуры, с бессильно мотающимися конечностями. Огромные глаза с черными кругами под ними, отросшие до плеч волосы были покрыты какой-то слизью, медленно, капля за каплей, стекающей с лежавших тел. «Люди…, - он угадывал знакомые контуры, складывавшие очертания человеческих тел. — Теперь вы будете ближе к лесу…». Десятки людей были погружены в земляную жижу, из которой время от времени выходили пузыри и лопались с резким звуком. На смертельно бледных руках яро выделялись выпуклые синие вены… «Это все ближе и ближе… — он распалялся все больше и больше. — Мы станем едиными! Мы станем одним целым». Набухшие вены пульсировали, словно по ним неслась не кровь, а что-то более быстрое и тяжелое. Резкие хлопки! Кисти взрываются водопадом кровяных брызг и выпускают наружу гибкие корешки, которые сотнями маленьким змей начинают метаться по венам человека. Туловище лихорадит; то там то здесь на поверхности кожи вспухают все новые и новые кровяные фотанчики, щедро разбрасывавшие густую, почти черную кровь… «Одним целым! — его неумолимо тянуло дальше и дальше. — Больше не будет никого кроме леса ибо только он живой».

Словно в ответ на невысказанные мольбы и вопросы, подернутые грязью дергающие тела стремительно превратились в огромные темные пещеры, превращенные в настоящие бассейны с грязью. Повсюду — справа, слева, спереди и сзади — глаз натыкался на валявшиеся в беспорядке тела, которые пронизывали еле видимые волоски древесных корней. «Раз, два, три… Нет, десять! — светло-серая и влажная плоть бросалась вперед, словно красовалась перед необычным ценителем. — Здесь их десятки…, сотни…Нужно быстрее, быстрее и больше! Больше не будет людей, животных! Не будет этой губительной мерзости».

Взрыв! Еще один! Калейдоскоп ярко-белых вспышек заполнил нестерпимым светом окружающее пространство!

… Откуда-то из глубин выплывало все больше и больше ужасного и в тоже время поразительного, до глубины души удивительного… Падающий человек, в отчаянии хватающийся руками за воздух. Вот он уже лежит посреди высокой травы и нелепо дрыгает ногами, стараясь освободиться от пеленающих его пут. Крупное, почти круглое лицо быстро краснеет, его кривят гримасы! Широко открытый рот пытается что-то исторгнуть из себя… Нет, ни звуки! Нет, стоит абсолютная тишина! Лишь склизкая масса медленно переваливается через искусанные губы… «Человек! — он бессильно зарычал на всплывший в его сознании образ. — Снова человек!».

Вдруг сведенное судорогой лицо стало совершенно другим… Мясистый нос стал быстро утончаться и в конце концов превратился в классический греческий. Массивные надбровные дуги испарились, явив скорбно взметнувшиеся вверх тонкие брови. Сверху на самые глаза был тщательно надвинут черный платок. «… Такие знакомые черты. Нос, губы…, - вдруг заметалось его сознание, теряя, чешуйку за чешуйкой, свою новую скорлупу. — Это же…». Печально поникшая голова, молитвенно сложенные руки, коленопреклоненная фигура, все это напоминало памятник всем матерям и женам, которые долгие дни и ночи верно ждали своих родных…