Она кивнула.

— От банкиров всегда пожалуйста; только они почти ничего не дают.

— А эмигранты?

— Эти последний цент норовят всучить. Бедность учит благодарности, господин Зоммер.

Я с благодарностью смотрел ей вслед. Потом с супницей в руках торжественно направился мимо Мойкова к себе в номер.

— Гуляш! — объявил я ему. — От венгерской поварихи! Ты уже обедал?

— К сожалению. Съел гамбургер в аптеке на углу. С томатным соусом. И кусок яблочного пирога. Сугубо американский обед.

— Вот и я пообедал, — вздохнул я. — Порцию разваренных спагетти. Тоже с томатным соусом. И кусок яблочного пирога на десерт.

Мойков приподнял крышку и потянул ноздрями.

— Да тут на целую роту! А аромат какой! Что там твои розы! Этот пряный дух!

— Приглашаю тебя на ужин, Владимир.

— Тогда зачем ты несешь это к себе в номер? Поставь в холодильник рядом с моей водкой. У тебя в номере слишком тепло.

— Хорошо.

Прихватив с собой только письмо, я двинулся по лестнице к себе в номер. Окна у меня в комнате были распахнуты. Со двора и из окон напротив доносилась разноголосица шумов и радио. Шторы в апартаментах Рауля были задернуты, хрипловатый граммофон там приглушенно наигрывал вальс из «Кавалера роз». Я раскрыл письмо Танненбаума-Смита. Письмо было очень короткое. Мне надо было позвонить антиквару Реджинальду Блэку. Танненбаум с ним переговорил. Тот ждет моего звонка послезавтра. Танненбаум желает мне удачи.

Я медленно сложил письмо. Мне казалось, обшарпанное подворье гостиницы вдруг разомкнулось, и передо мной раскрылась аллея. Впереди забрезжило что-то вроде будущего. Передо мной был путь, а не вечно запертые ворота. Путь, вполне доступный в своей будничности и потому казавшийся вдвойне непостижимым. Я спустился вниз и позвонил тотчас же. Я не мог иначе. Антиквар Реджинальд Блэк подошел к аппарату лично. Голос у него оказался низкий, но слегка нерешительный. Пока мы с ним говорили, из трубки слабым фоном все время доносилась музыка. Я сперва решил, что у меня галлюцинации, и только потом догадался, что у Блэка тоже играет граммофон. Это был тот же вальс из «Кавалера роз», который только что звучал из номера Рауля. Я счел это добрым предзнаменованием. Блэк попросил меня прийти через три дня, тогда и познакомимся. В пять часов. Я положил трубку, но музыка загадочным образом не оборвалась. Я обернулся и посмотрел во двор. Окна в апартаментах Рауля тем временем распахнулись. Теперь его граммофон заглушал все джазовые мелодии во дворе, долетая даже до темного угла за стойкой портье, где я пристроился у телефона. Это был все тот же вездесущий «Кавалер роз».

— Что с тобой? — спросил Мойков. — У тебя такая физиономия, будто ты повстречался с призраком.

Я кивнул.

— С призраком величайшего приключения, какое есть на свете: мещанского уюта и устроенного будущего.

— Постыдился бы говорить такое. Значит, работа?

— Может быть, — ответил я. — Подпольная, само собой. Но пока что не будем об этом говорить. А то вдруг эта синяя птица упорхнет.

— Хорошо. Тогда как насчет рюмашки за молчаливую надежду?

— Всегда пожалуйста, Владимир!

Он принес бутылку. Я тем временем оглядел себя с головы до ног. Костюм я ношу уже лет восемь, и он сильно обтрепался; я унаследовал его от Зоммера, а Зоммер тоже успел прилично им попользоваться. Впрочем, до сих пор мой гардероб меня не слишком заботил; какое-то время, правда, недолго, у меня даже был второй костюм, но потом его украли.

От Мойкова мой критический взгляд не укрылся. Он усмехнулся.

— Ты похож на озабоченную мамашу. Первые признаки мещанства уже налицо. С чего вдруг тебе твой костюм разонравился?

— Да уж больно заношенный!

Мойков отмахнулся.

— Подожди, пока не получишь работу наверняка. Тогда и будешь думать.

— Сколько может стоить новый костюм?

— В «Броунинг Кинге» долларов семьдесят. Ну, чуть больше, чуть меньше. Они у тебя есть?

— Если по-обывательски рассудить — нету. А по-игроцки — есть. Остаток от китайской бронзы.

— Так просади, — посоветовал Мойков. — Это хотя бы отчасти снимет налет благополучия с твоей новой мещанской личины.

Мы выпили. Водка была холодная и какая-то терпкая на вкус.

— Ничего не почувствовал? — ревниво поинтересовался Мойков. — Ну конечно, нет. А это зубровка. Водка на травах.

— Откуда у тебя травы? Из России?

— Это секрет! — сказал Мойков таинственно, налив еще по одной и закупоривая бутылку. — А теперь — за светозарное будущее маленького бухгалтера или скромного продавца! Как у Хирша!

— Как у Хирша? Но почему?

— Он приехал этаким вождем Маккавеев, а теперь продает репродукторы домохозяйкам. Тоже мне герои выискались!

Я позабыл о словах Мойкова, едва вышел на улицу. Перед цветочным магазинчиком на углу я остановился. Хозяином здесь был итальянец, и наряду с цветами он продавал еще фрукты-овощи. Цветы у него были отнюдь не всегда первой свежести, зато дешевые.

Сейчас он стоял в дверях. Тридцать лет назад он приехал сюда из Каннобиоnote 28 , а меня однажды выдворили в этот городишко из Швейцарии. Теперь это нас связывало. Благодаря чему я покупал у него овощи за полцены.

— Как дела, Эмилио? — поинтересовался я.

Он пожал плечами.

— В Каннобио сейчас, наверно, хорошо. Самое время купаться в Лаго-Маджореnote 29 . Если бы только не эти проклятые немцы!

— Ничего, недолго им там оставаться.

Эмилио с озабоченным лицом теребил усы.

— Боюсь, как бы они все не разрушили, когда будут уходить. И Рим, и Флоренцию, и мой прекрасный Каннобио.

Мне нечем было его утешить: я тоже ничего другого от соотечественников не ждал. Поэтому сказал только:

— Красивые цветы!

— Орхидеи, — ответил он, мгновенно оживившись. — Совсем свежие. Ну, довольно свежие. И дешевые! Только кто в нашем районе станет покупать орхидеи.

— Я, — сказал я. — Если, конечно, очень дешевые.

Эмилио снова потеребил усы. Они у него были щеточкой, как у Гитлера, и придавали ему сходство с брачным аферистом.

— Доллар за штуку. Здесь две. Это уже со скидкой.