Без такой домашней проверки было рискованно выезжать на армейский полигон. Военные испытывают пушку иначе. Их задача не выявлять и исправлять упущения конструкторов и производственников, а со всей строгостью проверять пригодность нового оружия. Им нужна пушка надежная, прочная, безотказная. Грабину вспомнилось, как один из инженеров-испытателей сказал с улыбкой:

— Иду крушить лафеты.

Как это ни удивительно, но он был даже доволен, если у орудия, проходящего испытания, что-то ломалось. В этом заключался смысл его работы. Он не ломал что-то специально, он создавал такие условия, в которых пушка может оказаться во время боя. И если при этом выявлялся скрытый дефект, предотвращалась передача в войска пушки, не отвечающей требованиям боя.

Все это усугубляло положение. Но решение было уже принято, протестовать или просить поблажек не имело смысла. Оставалось терпеливо ждать, чем закончится необычный эксперимент.

Перед началом испытаний пушку разобрали. Каждую деталь замерили самым тщательным образом, а результаты замеров занесли в специальный журнал. После определенных программой стрельб и выполнения других заданий пушку разберут и снова сделают такие же замеры, чтобы определить степень деформации и изношенности деталей.

Во время разборки к Грабину подошел начальник полигона Иван Николаевич Оглоблин:

— Здравствуй, дорогой! Не забыл меня? Вспоминаешь академию? Или зазнался? Ты ведь конструктором стал! Что привез?

Грабин рассказал о своей пушке.

— Видел. Красавица, — похвалил Оглоблин.

— Но эта красавица сделала всего пять выстрелов. И сразу к вам.

— Дрожишь, значит? Правильно делаешь, мои ребята умеют из пушки душу вытрясти.

На следующий день начинались испытания. Сначала стреляли нормальным зарядом, потом усиленным, чтобы создать в канале ствола повышенное давление. После тщательного осмотра всех агрегатов приступили к стрельбе на малую, среднюю и максимальную дальность, проверяя при этом кучность стрельбы и определяя, сколько снарядов потребуется для решения различных тактических задач в бою.

Пушка, к удивлению Грабина, капризничала мало. И результаты были неплохие. Не удалась, правда, стрельба по танкам. Но при доработке положение можно было выправить. Впереди пушку ждало самое ответственное испытание, которое больше всего страшило Грабина. Оглоблин, увидев его хмурым и сосредоточенным, подбадривал:

— Чего нос повесил? Все идет отлично. Или в приметы веришь, понедельника испугался?

— Верю в одну примету: в саму пушку, — ответил Грабин.

Ф-22, окрашенную в желтый цвет, поставили на бетонную площадку. Рядом высились целые штабеля боеприпасов. Все их пушка должна была расстрелять почти без перерыва, в таком темпе, на который способен расчет.

Все подготовлено. Руководитель полигонной команды поднял руку:

— Огонь!

Пушка выстрелила, отпрянула назад, но тут же, выбросив гильзу, возвратилась в исходное положение.

— Огонь!

— Огонь!

— Огонь!

Грабин перестал считать количество сделанных выстрелов, только видел, как уменьшается, будто тает, штабель ящиков с боеприпасами. Потом он почувствовал, что к привычному пороховому дыму примешался какой-то другой запах. Горела краска на стволе. Но темп стрельбы не снижался. «Умница, — твердил про себя Грабин, обращаясь к пушке, — молодчина, держись, дорогая, осталось немного».

— Огонь!

За всю стрельбу было зарегистрировано только две задержки. Обе из-за отказа полуавтомата. Причина была тут же выявлена. Произошел так называемый наклеп двух деталей, ударяющихся друг о друга.

Но сожалеть было бесполезно, а для исправления не хватало времени. Ф-22 предстояло испытание обкаткой. Пушку прицепили к грузовику, и тот, набрав скорость, помчался сначала по хорошей дороге, потом по неровной, а затем и вовсе по бездорожью. Тягач громыхал, а пушку то кидало слева направо, то начинало подбрасывать, будто резиновый мячик. Грабин ехал позади, наблюдая со стороны, как мотается его Ф-22.

Было пройдено около двухсот километров, когда пушка вдруг слегка завалилась, накренившись на правое колесо. Увидев, что на дорогу выпал кусок стальной пластины, Грабин остановил свою машину и подобрал его. Это был обломок рессоры. Но испытатели словно не заметили поломки. Они продолжали движение по заданному маршруту с той же скоростью. Теперь важно было узнать, выдержит ли в подобной ситуации резиновый буфер и как отразится выход из строя одной рессоры на состоянии всей пушки.

Оглоблин и на этот раз держался оптимистически. За время работы на полигоне он насмотрелся всяких поломок и не встречал ни одного испытания, которое прошло бы без сучка и задоринки.

— Не падай духом, — подбадривал он Грабина, — твоя «желтенькая» идет совсем неплохо и будет принята на вооружение.

Оставалось еще одно окончательное испытание на прочность. Ф-22 опять поставили на ту же бетонированную площадку, где она держала экзамен несколько дней назад. Рядом высились такие же штабеля ящиков с боеприпасами. И расчет был тот же. И так же звучали раз за разом команды: «Огонь!»

Позицию заволокло дымом. Чувствовалось, как устали люди и как накаливалась пушка. Оставалось сделать один последний выстрел. Многие из наблюдавших уже отвернулись, начали расходиться. Только Грабин с прежним вниманием наблюдал за поведением пушки. Вот из ствола выплеснулся язычок пламени, ствол чуть вздернулся вверх, но не опустился, как при каждом выстреле, а пошел еще выше и грохнулся на площадку между станинами. Вместо только что стоявшей пушки лежала груда металла, Ф-22 погибла.

— Авария, — услышал Грабин короткое и тревожное слово.

И почему-то сразу вспомнилось ему, как он когда-то сказал «пан или пропал». Он уже не сомневался, что подвела сварка. Даже издали было видно, что пушка рассыпалась именно по сварным швам.

Молча, никому не сказав ни слова, Грабин повернулся и пошел в сторону от испытательной площадки.

Отчаяние овладело Грабиным в первые минуты, когда он увидел гибель своей пушки. Он ругал себя за то, что решился на сварку, досадовал, что не увидел изъянов в конструкции полуавтомата затвора, сетовал на упущения при создании рессор. Положение было тяжелым. Позади долгий труд большого коллектива, изуродованное орудие, а впереди — полная неясность. Какое решение примет Наркомат? Что скажут военные? Как воспримут поражение конструкторы?

На совещание к Орджоникидзе шел, будто нес на плечах тяжелую ношу. Он хорошо понимал и тяжесть случившегося, и меру своей вины. Но не личная ответственность страшила его. Любое наказание не обидело бы его, если бы коллективу разрешили дальнейшую работу.

В просторном кабинете наркома было много приглашенных. Невозмутимый и спокойный, могуче высился над столом Павлуновский. По-военному щеголевато держался Артамонов. Парами сидели директора и начальники конструкторских бюро артиллерийских заводов. Одни встретили Грабина сочувственно, другие старались поддержать, третьи прятали взгляды.

Орджоникидзе зачитал заключение о результатах испытаний Ф-22. В нем были с протокольной точностью перечислены малые и большие неисправности и отказы. Вывод специалистов не оставлял никаких надежд. Пушка доработке не подлежит, работу над ней рекомендуется прекратить.

Сделав паузу, Орджоникидзе сообщил собравшимся:

— С этим документом ознакомился товарищ Сталин и наложил резолюцию.

Грабин почувствовал, как кровь отлила от лица, ноги и руки онемели. Все, что говорил Орджоникидзе, он слышал словно издалека, не разбирая отдельных слов. До него доходил только общий смысл резолюции. Сталин отмечал, что конструкторы и рабочие завода делают нужную пушку. Но коллектив молодой, опыта не имеет, поэтому много недостатков. Другим заводам надо оказать помощь коллективу в доработке.

— Вы согласны, товарищ Грабин, принять помощь? — спросил Орджоникидзе.