Железобетонные надолбы, установленные на маршруте движения танка, издали напоминали гигантских ежей, затаившихся на дороге. БТ-7 вышел на огневую позицию, немного постоял, будто раздумывая, стоит ли вступать в единоборство с необычной преградой, и тут прогремел первый выстрел. Снаряд разорвался рядом с надолбой. «Если Горохов промахнулся с дальности 500 метров, боец тем более не попадет, — с тревогой подумал Василий Гаврилович. — Одной мощности мало, нужна еще и высокая точность стрельбы».

Второй снаряд лег у основания надолбы, и когда дым рассеялся, на ее месте осталась небольшая куча обломков. «Вот так и надо работать!» — облегченно вздохнул Грабин. А Горохов, будто услышав его слова, двумя очередными выстрелами разнес еще два препятствия. Путь танку был расчищен.

Удалась стрельба и по дотам. С дистанции 700 и 500 метров Горохов первые же снаряды положил точно в амбразуры. В борьбе с мощными укреплениями это имело особую ценность.

Выполнив первый этап испытаний, Горохов сделал перерыв, давая возможность специалистам осмотреть пушку. Подошел к Грабину, присел рядом:

— Слишком все хорошо складывается. Даже не верится.

— Не торопи события, Василий Иванович.

— И верно, — улыбнулся Горохов. — Сейчас попробуем стрелять с ходу. Боюсь, что не получится.

И снова Василий Гаврилович с замиранием сердца вглядывался в ставшие привычными очертания полигона. Вот танк подошел к огневому рубежу, на какой-то момент притормозил, выстрелил и двинулся дальше. Снаряд лег точно в цель. Стрельба с коротких остановок оказалась результативной. «Зря Горохов боялся», — с улыбкой подумал Грабин.

Развернувшись, танк возвратился на исходную позицию. Теперь Василию Ивановичу предстояло вести огонь, не делая остановок. Машина рванула вперед. Грабин почти физически ощутил ту неимоверную качку, в которой приходится работать экипажу.

Прозвучал первый выстрел — снаряд прошел правее цели, второй значительно выше, третий пропахал землю, не долетев до мишени. Стало ясно, что даже опытный наводчик вряд ли сумеет вести с ходу прицельный огонь. А тратить снаряды попусту неразумно.

Подошел Горохов, вытирая платком вспотевшее лицо:

— Какая-то дикая пляска. Цель ни за что не поймать в перекрестие.

Грабин слушал молча, хмуро глядя в землю.

— Да вы не переживайте, Василий Гаврилович, — начал успокаивать его Горохов. — Пушка тут не виновата. Танк кидает на неровностях, вручную трудно удержать ствол в горизонтальном положении. А пушка прекрасная. Если выдержит стрельбу по закрытым целям, можно смело принимать на вооружение.

Стрельба по закрытым целям не входила в программу заводских испытаний. Запланирована она была по личной просьбе начальника кафедры бронетанковой академии Николая Семеновича Огурцова, приехавшего на завод. Огурцов хотел убедиться в целесообразности использования танковых орудий в качестве дивизионных пушек. А Грабин пошел на это ради того, чтобы еще раз проверить живучесть всех узлов и деталей Ф-34.

На огневую позицию подвезли и сложили в штабеля ящики с боеприпасами. Экипаж должен был практически без перерывов выпустить несколько сот снарядов, уточняя прицел после каждого выстрела. Работа не только изнурительная для наводчика и заряжающего. Василий Гаврилович по опыту знал, как часто во время подобных стрельб выходят из строя орудия. Металл не выдерживает постоянного и долгого напряжения.

Несколько часов беспрестанно ухала пушка. К запаху пороха примешался запах горящей краски. Из открытых люков танка, как из печных труб, струились облака газа. И все это время Грабин не спускал глаз с огневой позиции. Он боялся, что в любую минуту может наступить тишина, из танка появится наводчик и устало произнесет: «Заело…» Но опасения были напрасными, пушка умолкла только тогда, когда боеприпасы были полностью израсходованы.

Опередив главного конструктора, Петр Федорович Муравьев и Владимир Дмитриевич Мещанинов бросились к танку. Будто не веря своим глазам, они ощупывали руками детали пушки. Все было в целости, все двигалось, открывалось и закрывалось, словно не было многочасовой изнуряющей стрельбы.

— Это не просто пушка, — обращаясь к Грабину, взволнованно сказал Огурцов, — это шедевр танкового вооружения!

— Завтра же мы с Гороховым выедем в Москву, будем докладывать о результатах испытаний, — решил Соркин.

— Это правильно, — одобрил Грабин. — И обязательно узнайте, на какой танк пушка будет поставлена.

Вскоре после отъезда Соркина и Горохова на завод поступило распоряжение готовить Ф-34 для государственных испытаний. Одновременно группа заводских специалистов во главе с Муравьевым выехала в Харьков, где создавался новый средний танк.

Для Грабина наступила пора переживаний. Соркин с Гороховым остались в Москве. Муравьев не возвращался. Как идут дела? Что думают и говорят о новой танковой пушке в танковом и артиллерийском управлениях? На какой танк будет поставлена Ф-34? Каковы его данные и возможности? Много ли потребуется доработок, чтобы орудие хорошо разместилось в танке? Десятки вопросов назойливо лезли в голову, не давая ни днем ни ночью покоя. Даже текущие дела, раньше целиком и полностью захватывающие главного конструктора, он решал без особого подъема.

И вот наконец прибыл Муравьев. Нетрудно было по его виду угадать, что поездкой к танкистам он остался доволен.

— Замечательный танк, — прямо с порога начал докладывать Петр Федорович. — Познакомился с конструктором Морозовым. Александр Александрович прекрасный человек. Сначала, правда, удивился, он ничего не слышал о нашей пушке, но когда посмотрел чертежи и результаты испытаний, сказал — это то, что надо.

— А танк, танк-то каков?

— Танк, Василий Гаврилович, такой, каких у нас еще не было. Мощный дизельный двигатель. Опорные катки большого диаметра. Широкие гусеницы. Скорость и проходимость отличные. Но особенно мне понравились внешние формы танка. Он весь обтекаем.

— А как пушка? Подошла?

— Будто мы ее специально делали для этой машины. Чуть уменьшим лобовую коробку, и все станет на свои места.

Муравьев привез всю необходимую документацию, и там, на рабочих чертежах, Грабин впервые увидел крупно выведенное название танка: Т-34.

Морозным январским утром 1940 года Грабин прошелся по цехам и вернулся в кабинет. В дверь постучали. Первым вошел Ренне. Поздоровался, встал у стола. За ним с таким же торжественно-серьезным видом вошел Муравьев, долго жал своей могучей ручищей руку Василию Гавриловичу. Затем появился Боглевский. Чуть погодя постучал Горшков:

— Разрешите, товарищ военный инженер первого ранга?

— Случилось что-нибудь? — насторожился Грабин.

Была в поведении конструкторов какая-то таинственность.

— А ведь вы, Василий Гаврилович, забыли, какой сегодня день! — Ренне улыбался.

— Так ведь шесть лет прошло, — пробасил Муравьев. — Немудрено и запамятовать.

И Грабин сразу понял, по какому случаю чуть ли не половина конструкторов с утра появились в его кабинете. В такой же морозный январский день все они приехали из Москвы в этот город. Все были и молодые, и неопытные, не имели ни высоких знаний, ни орденов, но каждого из них наполняли большие надежды и планы. Главным вдохновителем этого переезда был Грабин. Он подал идею, он собрал коллектив, и люди пошли за ним, оставив квартиры в столице, отказавшись от предлагаемых должностей.

Что же произошло за эти шесть лет? В круговерти будничных дел Грабин не находил времени, чтобы осмыслить этот вопрос. Да и другие вроде бы не задумывались над ним. Никому раньше не приходило в голову как-то отметить юбилей. Наверное, просто нечего было отмечать. Конструкторское бюро с большим трудом становилось на ноги, каждая новая система рождалась в муках, неудачи следовали одна за другой.

Но за истекшие годы многое изменилось. Молодой завод вышел в число ведущих артиллерийских заводов страны. Коллектив научился не только выпускать орудия, созданные в других городах, но и проектировать свои, превосходящие по тактико-техническим данным лучшие артиллерийские системы. За это время небольшой конструкторский отдел стал многочисленным творческим коллективом.