– Я только что узнал, что мои люди перегородили рельсы поваленным деревом, – сказал Худ, – но, насколько мне известно, боевого столкновения не было.

– В таком случае, возможно, мой приказ поступил вовремя, – сказал Орлов.

Худ отметил, что генерал опустил взгляд.

– Звонит Никита, – сказал он. – Джентльмены, я еще вернусь на связь.

Изображение погасло. Худ тотчас же повернулся к Лиз.

– Ну, какое у вас впечатление?

– Взгляд уверенный, голос чуть тише нормального, плечи опушены, – задумчиво промолвила Лиз. – Я считаю, этот человек говорит правду, бремя которой ему не по душе.

– Мне показалось то же самое, – Худ улыбнулся. – Благодарю вас, Лиз.

Она улыбнулась в ответ.

– Всегда к вашим услугам.

В этот момент зажужжал принтер, и Худу показалось, что Роджерс и Герберт, увидевшие первое появившееся цифровое изображение, внезапно стали очень похожи на Орлова.

Вторник, 20.54, неподалеку от Хабаровска

Восстановлению связи мешало то, что пальцы прапорщика Федорова окоченели от холода. Опустившись на корточки рядом со спутниковой тарелкой, радист перочинным ножом зачистил изоляцию, обнажая провод, и засунул его в разъем. Федорова раздражало то, что за его действиями наблюдали двое пассажиров, обсуждавших вслух, как лучше зачищать провода.

Закончив, прапорщик протянул трубку лейтенанту Орлову, нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу рядом. Движения Федорова, лишенные торжественности, были быстрыми и четкими.

– Никита, – послышался голос генерала Орлова, – у вас все в порядке?

– Так точно, товарищ генерал. Мы убираем с путей поваленное дерево...

– Я хочу, чтобы вы остановились.

– Товарищ генерал, не понимаю... – сказал Никита.

– Отзови своих людей. Вы не должны вступать в бой с американскими солдатами, это понятно?

Порыв ледяного ветра, ворвавшийся в окно, проник Никите за ворот. Однако холодную дрожь он ощутил не от этого.

– Товарищ генерал, не просите меня сдаться в плен...

– В этом нет никакой необходимости, – остановил сына Орлов. – Но ты должен беспрекословно выполнять мои приказы. Это понятно?

Никита колебался.

– Так точно, – наконец ответил он.

– Я поддерживаю постоянную связь с американским командованием, – продолжал Орлов. – Держи линию открытой, и я сообщу тебе дальнейшие...

Остальное Никита не расслышал. Послышался глухой стук предмета, упавшего на деревянный пол вагона. Обернувшись, Никита увидел, как к нему медленно катится граната; через мгновение последовала ослепительно яркая вспышка и многократно повторившийся оглушительный грохот. Все находящиеся в вагоне закричали, но Никита различил еще один хлопок, за которым последовало шипение вырывающегося газа.

Выхватив пистолет и бросившись к двери в головной части вагона, Никита не смог удержаться от мысли, насколько тонко все было продумано: сначала шоковая граната заставляет всех зажмуриться, затем слезоточивый газ обеспечивает то, что глаза и дальше останутся закрытыми, однако при этом не будет травм зрительных органов, неизбежных при использовании слезоточивого газа в таком замкнутом пространстве.

"И никаких долгосрочных последствий, которые можно было бы представить в Организацию Объединенных Наций", – в ярости подумал Никита.

Он предположил, что американцы пытаются выкурить его солдат из вагонов, чтобы можно было спокойно расправиться с ними и захватить груз. Несомненно, нападавшие рассыпались в окрестных зарослях, и преследовать их в темноте бессмысленно. Но его американские коммандос не возьмут, и груз они не получат. Нащупывая левой рукой дорогу в темноте, Никита мысленно проклинал своего отца, решившего, что американцам можно верить... что именно они, а не генерал Косыгин, болеют всем сердцем за Россию.

Приблизившись к двери, Никита закричал:

– Старший сержант Верский, прикройте нас!

– Слушаюсь, товарищ лейтенант! – крикнул в ответ Верский.

Выйдя из вагона и выбравшись из клубящегося облака слезоточивого газа, Никита открыл глаза. Он увидел людей Верского, распластавшихся в снегу, готовых открыть огонь по врагу. У него за спиной прапорщик Федоров и еще один солдат помогали перепуганным пассажирам покинуть поезд.

Отбежав от состава, Никита окликнул солдата на крыше, наблюдавшего за противоположной стороной.

– Рядовой Чижов, ты ничего не видишь?

– Никак нет, товарищ лейтенант.

– Но как такое может быть? – закричал Никита. – Гранаты ведь залетели с той стороны!

– Товарищ лейтенант, к составу никто не приближался!

"Но это же невозможно", – подумал Никита. Гранаты были заброшены рукой, а не выпущены из гранатомета. Кто-то должен был приблизиться к составу вплотную. И тут до него дошло, что в этом случае на снегу должны остаться следы.

Оставляя за собой облачка пара, вырывающегося с дыханием, Никита побежал по глубокому сугробу к паровозу, чтобы заглянуть за него.

Вторник, 22.56, неподалеку от Хабаровска

Присев на корточки за валуном размером с антикварный "Форд-Т" его отца, сержант Чик Грей не видел, как Скуайрс и Ньюмайер забрасывали гранаты в окна вагонов. Но когда гордость школьной легкоатлетической команды Велли-Стримс увидел, как угольно-черный снег словно озарился магниевой вспышкой, для него это послужило сигналом стартового пистолета. Грей уже успел украдкой взглянуть на паровоз, и сейчас он, перекатившись через валун, побежал сквозь снег к составу, низко пригибаясь. Он увидел, как Скуайрс и Ньюмайер забираются через окна в вагоны. Сержант вслушался, ожидая услышать характерный звук выстрелов из "беретты", но ничего не услышал. Затем из заднего окна второго вагона повалил дым, и Грей мельком успел увидеть Ньюмайера, который возился со сцепкой, пытаясь отцепить последний, пассажирский вагон. Наконец красный вагон, освободившись, медленно пополз назад. У него на крыше беспомощно суетился российский солдат.

Грей испытал прилив гордости за операцию, мастерски разработанную Скуайрсом: если удастся избежать человеческих жертв, она войдет в учебники сил специального назначения.

"Не оставайся на линии прицеливания!" – мелькнула у него мысль, и он метнулся сначала влево, затем вправо. Только сейчас до Грея дошло, что торжествовать победу еще рано, и он сурово, как это принято у "бомбардиров", отчитал себя.

Когда до состава оставалось еще несколько ярдов, сержант увидел тень, мелькнувшую с противоположной стороны паровоза. Кто-то собирался обежать вокруг состава, и Грей, не желая терять времени, подпрыгнул и уцепился за скобу сбоку кабины. Подтянувшись, он закинул ноги в окно, отпустил скобу и спрыгнул внутрь, приседая на корточки.

Машинист изумленно обернулся. Крепко стиснув левую руку в кулак, Грей выбросил его машинисту в подбородок. Затем последовал удар ногой в колено, и несчастный со стоном повалился на пол.

Сержант не хотел его оглушать – ему нужно было лишь пробудить у машиниста желание сотрудничать на тот случай, если сам Грей не сможет догадаться, как запустить машину. Впрочем, управиться с контроллером заслонки и тормозом оказалось проще простого. Подняв ногой педаль тормоза вверх, в выключенное положение, Грей левой рукой потянул контроллер на себя. Паровоз дернулся вперед.

– Прыгай! – рявкнул на машиниста сержант.

Молодой русский солдат с розовым безусым лицом попытался было подняться на ноги, но не смог и рухнул на колени.

"Бомбардир" указал ему на окно.

– Dah-dosvedahnya! – приказал он, употребив единственное знакомое русское слово. – Прощай!

Русский колебался. Внезапно резким движением он попытался выхватить из кобуры на левом бедре Грея "беретту". Сержант с силой ткнул ему в висок согнутым локтем. Солдат отлетел в угол кабины, словно боксер, пропустивший апперкот.

– Ах ты, собака! – выругался Грей.