Гнусная западня была подготовлена рукой мастера: Дама в Черном, без сомнения, являлась опаснейшим врагом.

При мысли о том, что штаб может быть уничтожен, армия обезглавлена, операция сорвана, Оторва задрожал от ужаса и гнева.

Буря чувств, поднявшаяся в душе зуава, не могла заглушить жажды. Он подошел ко второй бочке и с силой всадил в нее штык. Сразу же оттуда струей забило вино. Оторва прижался губами к отверстию — крымский нектар, такой свежий, тонкий, бархатистый, пахучий, возвратил ему бодрость, воскресил его.

Жажда была утолена. Но теперь Жана терзал голод. Он заткнул горстью земли дырку в бочке и принялся обследовать погреб. Из глубины шел сильный запах солонины и копченостей.

На крюках здесь были развешаны разнообразные колбасы, среди них — несколько здоровенных окороков.

— Вот то, что мне нужно, — пробормотал разведчик, отцепляя один из них.

В один миг он отрезал толстый ломоть окорока, набросился на него с жадностью каннибала[100] и заключил с набитым ртом:

— От такой еды снова дьявольски захочется пить. Хорошо, что лекарства от жажды сколько угодно — не во всех же бочках порох!

Основательно подкрепившись и утолив жажду, Оторва снова стал бравым солдатом, которого ничем не смутишь и не проймешь!

Итак, что делать дальше?

Черт возьми, это яснее ясного: надо во что бы то ни стало помешать осуществлению гнусного заговора.

Обычно Жан действовал необдуманно, но сейчас он призвал себя к осторожности. Добродетель эта встречается редко у людей его склада, но тем выше ее цена. Он уселся на одну из бочек и стал рассуждать:

«Осторожность!.. Да, Оторва, мой мальчик, ничего другого тебе не остается. Эта Дама в Черном хитра, как алжирские туземцы[101], и решительна, как… я сам… Она не отступит ни перед чем… Итак, ей удалось бежать в сторону той засады, где меня встретили пулями… по ее распоряжению меня уволокли в этот дом, превращенный в вулкан… по ее приказу меня поймали в сеть, как рыбешку… она наградила меня хорошеньким ударом кинжала… О, это великая женщина! Я и сейчас не уверен, не следят ли за мной в какую-нибудь дырку чьи-то глаза! Надо найти укромный уголок и обеспечить себе убежище на случай, если кто-то усомнится в том, что я мертв».

Оторва не нашел ничего подходящего. Если начнут искать всерьез, его тут же обнаружат. Ну что ж, тогда он дорого продаст свою жизнь.

Трудно поверить, но принятое решение успокоило молодого человека: он приготовился ко всему, даже к тому, чтобы пожертвовать своей жизнью.

День прошел без происшествий. Как бесконечно долго тянулись часы заточения! Какую тревогу испытывал бесстрашный солдат, запертый в темноте, когда одна неотвязная мысль стучала в мозгу и леденила кровь: «Штаб армии будет уничтожен!»

Оторва старался быть философом, но ему не удавалось убедить себя в том, что этот погреб — просто гауптвахта[102], скрашенная молодым вином и копченым окороком. Еда застревала в горле, и вино казалось безвкусным.

Ночь прошла спокойно, следующее утро — тоже.

Во второй половине дня здание наполнилось суетливым шумом шагов. Дверь погреба распахнулась с металлическим стуком. По лестнице спускались люди, по топоту сапог можно было безошибочно определить, что это русские. Их насчитывалось человек двадцать пять — тридцать, в руках они держали застекленные фонари, такими пользуются в пороховых погребах.

Еще они несли камни, кирпичи, гипс и инструменты для кладки стен. Они были одеты в крестьянское платье, но по их выправке, по твердому шагу Оторва понял, что это переодетые солдаты.

Двое из вошедших были с пустыми руками. Они отдавали по-русски распоряжения, и по их резкому, повелительному тону было ясно, что это крупные начальники, привыкшие обращаться со своими крепостными, как с быдлом.

Рабочие занимались странной работой. Один из них прошел с фонарем вдоль ряда бочек и пометил штук двадцать белым крестом. Другие следовали за ним и, взявшись за помеченные бочки, скатывали их с подмостков и выстраивали рядами в середине подвала.

Затем они пробили буром верхние крышки и ударом молотка вогнали в отверстия нечто вроде деревянных кранов. В краны вставили конец черного гибкого шнура, длина которого была, видимо, тщательно рассчитана.

Забившись в угол, с бьющимся сердцем, Оторва наблюдал за всеми этими приготовлениями. Он понял, что устанавливали взрывное устройство с фитилем.

Жан размышлял так: «Двадцать бочонков пороха, по двести килограммов в каждом, получается недурная цифра — четыре тонны. И все это взлетит в воздух! Гром и молния! От этого дома останется мокрое место!.. Счастье, что я здесь!»

Но храбрец не учел поистине дьявольскую изобретательность врага.

Снабдить эти двадцать бочонков взрывными устройствами, поджечь фитили и уйти — это было бы слишком просто, даже если бы они были абсолютно уверены, что подвал пуст и что никто не попробует вырвать или перерезать фитили.

Повинуясь командам начальника, люди работали с лихорадочной быстротой. Непрерывно подносились новые материалы, камни, кирпичи, доски сваливались в кучу, известь гасили вином — приносить воду было бы слишком долго.

И, как говорится, в мгновение ока выросла стена!.. Стена, которая перегородит погреб от одного края до другого, от пола до свода, и изолирует заложенную мину, защитив ее тем самым от любых посягательств. Оторва не думал о своем спасении: «Если бы я был в той части, вместе с бочонками!.. А здесь… какой от меня прок?»

Один начальник сказал другому по-французски, вероятно для того, чтобы его не поняли рабочие:

— Так англо-французские части уже?

— Да, ваше превосходительство… Они будут здесь не позже чем через пять часов.

— А сколько времени должны гореть фитили, которые подорвут мину?

— Шесть часов.

— Значит, через шесть часов?..

Другой сделал энергичный жест рукой:

— Ни души не останется!

Стена была окончена. Оставили проход только для одного человека, который подожжет фитили. Сделав свое черное дело, человек выйдет, и проход заложат за несколько минут.

— Кто поднесет огонь? — спросил первый собеседник. — Вы, ваше превосходительство, или я?

— Княгиня требует, чтобы эта честь была предоставлена ей. Она хочет сама вызвать извержение вулкана.

— Ну что ж, доложите ей, час настал!

Подвиги лейтенанта. — Главнокомандующий и доктор. — Мечта солдата. — Изнанка славы. — Шесть тысяч убитых! — Радостный марш. — Пушечный выстрел. — Русские топят свои корабли. — Барский дом, начиненный взрывчаткой. — Раненые. — Военачальники высшего ранга. — Военный совет. — Взрыв.

Вернемся ненадолго на поле битвы.

Товарищи Оторвы были встревожены его затянувшейся отлучкой, и, как мы знаем, не без оснований. Но раненому лейтенанту требовалась немедленная помощь, и они направились к лазарету, где без устали работал добрый доктор Фельц.

Собака по прозвищу Картечь не отставала от них ни на шаг и не спускала с них глаз. По дороге они встретили нескольких канониров[103], посланных на разведку. Те узнали своего офицера и, радуясь тому, что он жив, присоединились к зуавам. Окружив импровизированные[104] носилки, артиллеристы рассказывали, как храбро сражался лейтенант.

— Вы подумайте! Зеленый юнец, молоко на губах не обсохло, а отважен, как лев.

— Мы знаем, — поддержал Бокан, — видели его в деле так же, как вас, канониров. Вы тоже ребята не промах, или не зваться мне зуавом!

— Хорошо сказано, друг! — отвечал артиллерист. — Мы сделали что могли, или мы не французы?..

— Но наш лейтенант сделал больше, чем мы, он спас пушку.