Комендант Севастополя не повышал голоса, и это страшное спокойствие подтверждало непреклонность его решения. Павел Михайлович почувствовал, что настаивать бесполезно. Он смотрел, потрясенный, на неумолимого командира, потом с угрюмым отчаянием перевел взгляд на Оторву.

Оторва, сохраняя безупречную воинскую стойку, выслушал все это, не дрогнув. Можно было подумать, что драма эта никак его не касалась, если бы не мимолетный блеск в глазах зуава.

Комендант поднес к губам серебряный свисток и пронзительно свистнул.

Портьера тут же раздвинулась, но вместо дежурного появилась женщина, одетая в траур, с рукой на перевязи. Три возгласа раздались одновременно — они вырвались из груди генерала, майора и Оторвы:

— Княгиня!

— Кузина!

— Дама в Черном!

По-прежнему бледная, но с сияющей улыбкой, она подошла к Остен-Сакену и сказала безо всяких предисловий:

— Генерал, я все слышала… Сержант Бургей должен жить!

— Нет! — ровным тоном ответил губернатор.

— И он должен быть освобожден немедленно, — добавила Дама в Черном.

— Нет! Помиловать его может только император, а откладывать исполнение приговора я не хочу.

— Я и не прошу помилования.

— Чего же вы хотите?

— Я предлагаю обмен пленными.

— Какими пленными, княгиня?

— Сержанта Оторву на…

— Обмен этого человека невозможен.

— Даже на меня… на княгиню Милонову?

— Но вы и так свободны!

— Меня освободили под честное слово, для того, чтобы в обмен на меня вы освободили Оторву.

— Но он взбунтовался!.. Перебил охрану…

— Это неудивительно.

Женщина подошла ближе к генералу и сказала ему совсем тихо, на ухо:

— Он вывел из строя нескольких мужиков, а я убила Сент-Арно!

— Это верно!

— Значит, вы согласны на обмен?

— Но, княгиня, существует все-таки дисциплина… пример… закон!

— Тогда я должна вернуться во французский лагерь и признаться в том, что я сделала в канун сражения при Альме. И вы знаете, я не из тех, кто отступается… Это будет для меня бесчестье!.. Смерть!.. Прискорбная, вечная разлука с дочерью, чудом найденной среди врагов, которые были к ней добры и человечны… которые спасли мою душу и тело… Генерал! Не перевешивают ли мои заслуги проступок пленного? Последний раз — я хочу, чтобы вы освободили Оторву!

— Хорошо, берите его, — с усилием ответил Остен-Сакен, исчерпав свои аргументы и свое упрямство.

— Благодарю вас! Благоволите подписать приказ! Французский парламентер, который привел меня сюда, отведет Оторву к союзникам.

В то время как комендант набросал несколько слов, зуав словно бы стряхнул с себя сои. С бьющимся сердцем он подошел к Даме в Черном и пробормотал слова благодарности. Княгиня протянула ему здоровую руку и, улыбаясь, прервала его:

— Не надо меня благодарить, кузен!

— Кузен!.. Я?.. Мадам!

— Да, мы в свойстве, и я горжусь этим. Моя мать и мать твоего брата Поля были сестры… дочери сибирского ссыльного…

— О, теперь я все понимаю! — отозвался зуав и почтительно поцеловал руку славной женщине.

— Еще одно слово, генерал, — обратилась княгиня к Остен-Сакену. — Мой кузен Жан свободен. Необходимо снять обвинение и с кузена Поля. Я прошу вас, ваше превосходительство.

— Провинность майора можно простить с легким сердцем, — с достоинством ответил граф. — Я счастлив, что могу сочетать выполнение долга с человечностью.

— Еще раз спасибо, генерал, благодарю вас от всего сердца, — заключила княгиня. — Однако настала пора расставаться. Жан Бургей, ты свободен! Поцелуй меня и передай Розе поцелуй от ее матери… Розе, моей обожаемой дочери, твоей невесте! Иди, дитя мое, обними своего брата… поблагодари генерала Остен-Сакена и возвращайся к своим, к французам, которыми я восхищаюсь, которых люблю и с которыми буду сражаться! Иди и выполняй свой долг, как мы будем выполнять наш долг здесь! Иди, и да поможет нам Бог!

Сражение на Трактирном мосту. — Бомбардировка. — Генеральный штурм. — Оторва-знаменщик. — На башне. — Жан Оторва с Малахова кургана. — Высокая цена победы. — «Брат, ты мой племянник!» — Письмо Дамы в Черном.

Севастополь тем временем агонизировал. После года героической борьбы чувствовалось, что доблестные защитники города — рыцари без страха и упрека — вот-вот сдадутся. Окончательное, жестокое, непоправимое поражение было вопросом дней.

При этом падет не просто могучая крепость — побеждена будет Россия. С начала военных действий русское правительство без счета посылало в осажденный город продовольствие, боеприпасы, оружие, людей. Солдаты прибывали из Архангельска и из Финляндии, из Перми и из Вологды, из Казани, Уфы и Астрахани, а также из Ливонии, Эстонии и Курляндии, из Подолии, с Волыни и из Польши!..[264]

Подкрепления шли отовсюду, изо всех уголков колоссальной империи — с заледенелых берегов Белого моря, с Урала и Кавказа, из областей Поволжья и Сибири. Все они оказались на берегах Черного моря, где угасало московское могущество.

По приказу главы государственной власти, наместника Божия, самодержца, внушавшего почитание и страх, люди навсегда покидали свои жилища. Вся страна, кажется, устремилась в Крым, который стал чем-то вроде тигля[265], где плавилось, таяло и испарялось в орудийном огне русское могущество.

Пушки, ружья, боеприпасы, провиант прибывали непрерывно, без задержки, пока не иссякли запасы. Гигантские усилия великого народа сосредоточились на небольшой территории, на которой уже столько месяцев шла ожесточенная борьба. В результате, как это давно предвидели наиболее прозорливые участники событий, Крым превратился в не имеющее себе равных поле боя, на котором решалась судьба Российской империи. И даже если бы удалось захватить Севастополь сразу, стремительной атакой, маловероятно, что это привело бы к окончанию войны.

И кто знает, не была ли эта ожесточенная, героическая оборона Севастополя русскими войсками роковой ошибкой? Не лучше ли было бы с самого начала разрушить до основания эту крепость, стереть с лица земли укрепления и оставить англо-французской армии лишь груду развалин? Тогда русские могли бы отступить в любом выбранном ими направлении, завлечь завоевателей в незнакомую страну, увести их подальше от тылов и — чем черт не шутит? — повторить 1812 год.

Памятуя о том, что осада крепости, на которую брошены крупные силы, всегда заканчивается ее падением, не целесообразнее ли было бы с первых же дней пойти на жестокую жертву, а не давать союзникам возможность изо дня в день совершенствовать свои сооружения на поле битвы, беспрепятственно разгружать корабли с пополнением и припасами и проводить свои операции, не опасаясь диверсий.

Сегодня, однако, положение было таково, и в Севастополе агонизировала душа побежденной России. Арсеналы пусты, склады выпотрошены, полки уничтожены!.. Не было и не будет больше ни надежды, ни помощи.

Судите сами.

Россия потеряла более двухсот тысяч убитыми или умершими от болезней. Более ста тысяч раненых и больных переполняли лазареты. Пятьдесят тысяч выздоравливающих были искалечены или слишком слабы, чтобы стать под ружье. Таковы цифры, убийственная красноречивость которых не оставляла места для иллюзий.

Ситуация казалась абсолютно безнадежной даже оптимистам. Защитники Севастополя, начиная с главнокомандующего и кончая простым солдатом, сознавали, что все потеряно. Но с тем большим ожесточением эти мужественные люди, которые ни на что более не надеялись, готовились к последней битве.

Итак, Севастополь собирался защищаться до последнего вздоха. И это будет не только пассивное сопротивление, когда солдаты забиваются в укрытия и прячутся в окопы, но и активная оборона, дерзкие контратаки, когда противника преследуют до его исходных позиций и навязывают ему в чистом поле кровопролитный бой.