— Я попробую, и не позже чем завтра.

— Вам придется действовать вслепую.

— Да, вслепую, ночью и без собаки. Но я пойду на это дело, я найду, я раскрою тайну!

— Могу я вам быть полезен?

— Если б вы только могли раздобыть мне список штабных офицеров… Предательство, мне кажется, дело рук какого-нибудь субалтерна[174], который благодаря своей должности отлично информирован.

— А что я могу сейчас для вас сделать?

— Предоставьте уголок, где я мог бы поспать до утра.

— Вот моя постель: две охапки соломы и одеяло. Предлагаю ее от чистого сердца.

— Вы слишком добры, я принимаю ваше предложение с благодарностью.

…День прошел без происшествий. Вечер принес разочарование франтирерам, которые чуяли, что предстояло новое приключение, но на сей раз без их участия. Адский дозор отдыхал.

Командир ушел один с никому не ведомой задачей… Он замаскировал своего Дружка — то есть покрыл черным лаком ствол карабина и штык, чтобы сталь не поблескивала в темноте.

Зуав набил свой мешок, не говоря ни слова о том, что собирается делать. Он упрямо отказывался даже от помощи двух ближайших друзей — сержанта Буффарика и горниста Питуха. В восемь часов Жан легко перелез через бруствер Третьей батареи и храбро нырнул в темноту, в сторону русских.

Через полчаса он подошел к кладбищу. Ворота были прикрыты, но не заперты, лишь накинута щеколда. Их оказалось достаточно толкнуть, чтобы войти.

«Вот доказательство, — подумал он, — что прошлой ночью сюда приходили».

Молодой человек решительно вошел за ограду и остановился в раздумье.

«Если ворота открыты, значит, кто-то вскоре должен прийти. Остается лишь смотреть в оба и еще пуще того — слушать».

Наш разведчик подыскал подветренное местечко, положил на землю мешок, развернул плащ с капюшоном, накинул его на плечи, пристроил карабин так, чтобы он был под рукой, и — запасся терпением.

Стоять на таком посту было совсем не весело. Жуткая уединенность погоста, шум ветра, шорох кипарисов, страшная и таинственная опасность, меланхолия смерти — все это могло произвести тягостное впечатление и на самого хладнокровного человека.

Оторва не считал себя вольнодумцем, но он был настоящим солдатом, жившим по законам доблести; сознание долга помогало ему справиться со слабостью и предохраняло от малодушия. Зуав спокойно ждал, как всегда готовый на все, черпая в этой неколебимой решимости силу, которая делала его непобедимым.

Прошел час. Единственным развлечением Оторвы было прислушиваться к бою городских часов и следить издали за траекторией падения бомб, заканчивавшейся яркой вспышкой.

Вдруг над Севастополем круто взмыла ракета. Она сверкнула, оставляя за собой дорожку искр, и разорвалась, разбрызгивая во все стороны светящиеся голубые шарики.

«Эге, сигнал!» — подумал про себя наш герой.

Через тридцать секунд взлетела другая ракета, которая, достигнув высшей точки полета, рассыпалась снопом белых искр.

Еще через тридцать секунд третья ракета оставила на черном небе огненный след. Заструился поток ярко-красных огоньков.

«Странная история, — размышлял Оторва. — Синий, белый, красный!.. Цвета французского флага… Кому, черт возьми, неприятель может адресовать такой сигнал?»

Он вспомнил о недавнем предательстве, которое позволило русским напасть на батарею, и продолжал рассуждать:

«Не тому ли самому предателю, тому мерзавцу, который торгует кровью своих братьев, военными успехами армии, славой Франции… О, узнать бы правду… Выследить бандита… схватить на месте преступления, разоблачить… пусть он ответит за содеянное!»

Мечтая, Оторва по-прежнему сидел на своем мешке и ждал развития событий, как охотник в засаде. Медленно тянулись часы: половина одиннадцатого, одиннадцать, половина двенадцатого… ничего! И вдруг словно бы послышались приглушенные шаги, беззвучное движение — здесь, совсем рядом. Жан задержал дыхание, стараясь унять неровное биение сердца, и встал, готовясь к прыжку.

Тень, которую его глаза, давно уже привыкшие к темноте, превосходно различали, проскользнула в приоткрытые ворота. На мгновение тень остановилась, прислушалась, и до Оторвы донесся скрежет замка, запираемого на два поворота ключа.

Тень в длинной русской шинели — из тех, что ниспадают до земли, — тихонько шла по центральной аллее кладбища.

Молодой человек оставил карабин и мешок и, полагаясь на свою силу, последовал без оружия за таинственным пришельцем.

Шаг за шагом, без малейшего шороха, француз с кошачьей ловкостью продвигался вперед, исхитряясь неизменно держаться в десяти шагах от незнакомца. Они прошли метров двести и вышли к какому-то белому строению, вероятно, часовне, окруженной кипарисами.

Послышался тихий свист, и визитер убыстрил шаг. Затем он неожиданно остановился перед часовней, где его, как оказалось, ждал другой человек.

Оторва слышал, как они обменялись вполголоса несколькими словами, и радостно подумал: «Я не зря потратил время, сейчас выяснится кое-что интересное».

Начался разговор, очень оживленный, по-французски. Оторва спрятался за кипарисами и, затаившись под прикрытием нижних ветвей, слушал с бьющимся сердцем.

Сначала говорил женский голос, звонкий, взволнованный и без малейшего акцента.

Оторва вздрогнул. Он сразу узнал этот голос с металлическими нотками, который прежде слышал при трагических обстоятельствах, навсегда запечатлевшихся в памяти. Жан пробормотал про себя слова, которые со времен Альмы преследовали его, как кошмар: «Дама в Черном!»

Она говорила, и ее слова с необыкновенной ясностью доходили до слуха нашего зуава. Его охватила ярость.

— Что ж, мой друг, ваши сведения были великолепны… они нам очень пригодились… К несчастью, они были в кармане бедного графа Соинова, когда его убили на французской батарее.

Незнакомец глухо вскрикнул и отозвался дрожащим от страха голосом:

— Но теперь… это… эти сведения… попадут в главный штаб… Это грозит мне… расстрелом…

— Ну придите же в себя… никто не подозревает, что вы оказываете нам услуги, в которых мы очень заинтересованы, и никакая опасность вам не грозит. Вы по-прежнему будете служить, получая, разумеется, деньги, делу святой Руси!

— Что вы хотите… еще?

— Прежде всего — оплатить ваши услуги! Вот золото… превосходное французское золото. Здесь двести луидоров…[175] целое маленькое состояние по нашим временам.

Оторва услышал позвякиванье металла: проклятое золото, золото измены перешло из рук в руки.

— Мерзавец, — пробормотал зуав, сжав зубы, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не броситься на предателя.

— Вы спрашиваете меня, чего я хочу? Доставьте мне этого демона, связанного по рукам и ногам. Он страшнее любого из ваших лучших полков… Я хочу, чтобы вы отдали мне в руки командира разведчиков, который причиняет нам столько зла… Я хочу, чтобы Оторва оказался в моей власти!

Зуаву не терпелось выскочить из-за кипарисов, как чертик из коробочки, и, прыгнув между собеседниками, закричать во все горло: «А вот и я!»

Но подобная сцена, уместная в театре, была бы глупой в реальной жизни, тем более что предатель вполне мог бы ускользнуть, а его, Оторву, скорее всего убили бы прямо на месте, поскольку Дама в Черном наверняка передвигалась с охраной. Поэтому Жан стоял неподвижно, весь внимание, в глубине души польщенный тем, что неприятель знал его и боялся.

Человек отвечал приглушенным голосом:

— Вы требуете невозможного!

— Это будет оплачено… очень дорого…

— Не все можно купить за золото…

— Говорю же вам, что это необходимо… Я готова пожертвовать на это миллион!

— Вы только зря потратитесь…

Оторва продолжал слушать. Он чувствовал себя единственным зрителем драмы из реальной жизни, которая разыгрывалась на кладбище в двух шагах от города, подвергавшегося бомбардировке!

Напрягая слух, зуав в то же время вспоминал: «Но я ведь знаю голос этого негодяя!.. Черт побери, где же я его слышал? Скотина, бормочет себе под нос, жует слова, а от волнения они звучат глуше, и голос дрожит… О, я вспомню, сейчас вспомню…»