– Да, какие-то бумаги он просматривал. Кое-что даже забрал с собой.

– Спасибо, – сказал Карелла. – Тогда я позвоню ему домой.

– А он не домой пошел.

– Вы же только что сказали...

– Это я просто так выразилась. Он собирался с женой в ресторан.

– Ладно, позвоню ему попозже.

– А почему бы вам не позвонить ему завтра утром? Люди не любят, когда их беспокоят.

– До свидания, миссис Ди Марко, – сказал Карелла и повесил трубку.

Ну ладно, придется подождать.

Город с блаженным вздохом устраивался отдыхать на ночь.

Не то чтобы жара так сильно спала. Да и влажность никуда не делась. Но ночь приносила с собой хотя бы подобие облегчения, обманчивое ощущение, что тьма сулит прохладу. По крайней мере, солнце зашло, и его палящий жар остался лишь неприятным воспоминанием.

Клинг хотел удостовериться, что дал ей достаточно времени, чтобы добраться сюда.

Она позвонила ему в участок, сказала, что все-таки решила пойти в кино, если он, конечно, не против, что она идет на сеанс 21.27 в кинотеатр за углом, так что пусть он не беспокоится, домой она доберется благополучно, на улице достаточно светло. Потом она пересказала ему, на какой фильм она идет, по какому роману он снят, кто кого играет, даже процитировала статью об этом фильме, которую читала в газете. Она хорошо выучила свой урок.

Сейчас было начало одиннадцатого.

Окна второго этажа дома 641 по Хоппер-стрит ярко светились – художник Майкл Лукас был дома. На третьем этаже горели только окна квартиры, принадлежащей Марте и Мишель – их соседка Франни, видимо, была в городе со своим Цуциком. На четвертом и пятом этаже света, как обычно, не было. На шестом, в квартире Брэдфорда Дугласа, светилось только одно окно, крайнее справа. «Спальня», – подумал Клинг.

Он ждал.

Вскоре свет потух.

Он перешел через улицу и позвонил у двери. Дверь открыл Генри Уоткинс, управдом, с которым он разговаривал во вторник. Клинг представился.

– Что опять стряслось? – спросил Уоткинс.

– Все та же беглянка, – сказал Клинг. – У меня еще несколько вопросов.

Уоткинс пожал плечами.

– Ну, проходите. Когда закончите, выйдете сами. Только дверь захлопните, чтоб замок защелкнулся.

– Спасибо, – сказал Клинг.

Он подождал, пока Уоткинс уберется в свою квартирку на первом этаже, и начал подниматься по железным ступеням. На втором этаже, за дверью Лукаса, орал рок-н-ролл. Из-за двери Марты и Мишель на третьем этаже не доносилось ни звука. Он прошел мимо студии фотографа Питера Лэнга на четвертом этаже и стал подниматься на пятый. Света на площадке по-прежнему не было. Он ощупью нашел дорогу в темноте и стал подниматься на шестой этаж.

Сердце у него бешено колотилось.

Карелла добрался до Сэма Гроссмана только в четверть одиннадцатого вечера. Первое, что сказал Сэм было:

– А, это ты? Ну, слушай!

Он собирался рассказать анекдот. Карелла буквально ощущал по телефону сдерживаемый смех в его голосе. Гроссман был высокий угловатый мужчина, который куда уместнее смотрелся бы на ферме где-нибудь в Новой Англии, чем в стерильной чистоте полицейской лаборатории. Простодушные голубые глаза Гроссмана блестели за стеклами очков. В его манерах была какая-то особая мягкость, отголосок стародавних времен – несмотря на то, что он имел обыкновение выпаливать научные факты со скоростью и уверенностью пулеметной очереди. Но анекдоты Гроссман рассказывал не спеша, растягивая удовольствие.

– Одного адвоката-крючкотвора вызвали в суд по делу, в здание уголовного суда в центре. Ты ведь знаешь, как трудно там припарковаться?

– Ага, – кивнул Карелла. Он уже заранее улыбался.

– И вот, значит, объехал он весь квартал, а потом объехал его еще раз – а время-то уходит! А судья, который ведет дело, между прочим, помешан на пунктуальности. Так что в конце концов адвокат останавливается под знаком «Парковка запрещена» и пишет записочку. В записочке сказано: «Я адвокат и тороплюсь в суд по уголовному делу. Я опаздываю. Я целых двадцать минут объезжал этот квартал, и в конце концов мне пришлось встать здесь. Простите нам наши прегрешения». Взял пятидолларовую бумажку, завернул ее в записочку и засунул записочку с деньгами под дворник.

– Значит, «простите нам наши прегрешения»? – повторил Карелла, улыбаясь.

– Да, и пятерку в придачу, – продолжал Гроссман. – Короче, возвращается он обратно через четыре часа и находит свою записку вместе с пятеркой на прежнем месте, а под другим «дворником» торчит квитанция на штраф за нарушение правил парковки и записочка от местного патрульного. И в записочке сказано: «А я объезжаю этот квартал целых двадцать лет. Не вводите нас во искушение».

Карелла расхохотался. Копы ужасно любят анекдоты о неудачных попытках дать на лапу.

– Ну что, поднял я тебе настроение? – спросил Гроссман, посмеиваясь.

– Еще как! – ответил Карелла. Он не раз замечал, что, когда разговаривает с Гроссманом, речь у него почему-то меняется и он начинает употреблять слова и обороты, которых обычно не применяет. – Ну а что вы там нашли по делу Ньюмена?

– Ничего, – сказал Гроссман.

– Вот, спасибо! – сказал Карелла. – А Оуэнби говорил, что отчет будет...

– А-а, отчет-то я получил – когда я сегодня вернулся из суда, он лежал у меня на столе. На самом деле, я его даже с собой домой захватил. Я, знаешь ли, человек добросовестный!

– Тогда что значит «ничего»? Я же видел, как техники снимали отпечатки по всей квартире...

– Ах да, отпечатков-то уйма. Но все они принадлежат покойному и его жене.

– Что, посторонних отпечатков вообще нет?

– Ни единого.

– А на кондиционере? – спросил Карелла.

– Ты что, мысли читаешь? Я как раз собирался сказать об этом. Принимая во внимание, какая жарища на улице, с кондиционером должны были возиться то и дело, верно? Люди даже в обычную погоду то и дело крутят кондиционеры. Если становится жарко, они включают охлаждение. Потом им становится слишком холодно, и они снова что-то поправляют. Ну и где же их отпечатки, которые непременно должны там быть? А нету. Кондиционер был вытерт начисто. Они там одни живут?

– Да, – ответил Карелла.

– Ну и где же отпечатки пальцев? Вот на ручке туалетного бачка мы нашли уйму отпечатков, в основном частичных. Это еще одно место, где ищут в первую очередь, потому что ручку туалетного бачка никто никогда не вытирает. Просто не вытирает, и все. Задницу они вытирать не забывают, а вот ручку бачка... Там были отчетливые частичные отпечатки среднего пальца правой руки покойного и одного из указательных пальцев хозяйки. Все чудесно. Но кондиционер был чистенький.

– И о чем это тебе говорит? – спросил Карелла.

– А тебе это о чем-нибудь говорит? – осведомился Гроссман.

– Ну, может быть...

– Не может быть, а точно! – сказал Гроссман.

– То есть?

– Ну, скажем, у хозяйки пунктик на чистоте. Предположим, она немедленно вытирает все, за что берется. Предположим. Значит, она или ее экономка – у них есть экономка?

– У них есть уборщица. Но она в отъезде с середины июля.

– А, так вот почему мы нашли только отпечатки пальцев хозяина и хозяйки. Стало быть, с середины июля квартиру хоть раз да убирали.

– Подозреваю, что да, – сказал Карелла.

– Ну, предположим, с тех пор хозяйка убиралась сама. Но станет ли даже очень чистоплотная женщина бегать по квартире с тряпкой и каждую минуту вытирать все, что видит? Даже почти пустой пузырек с секоналом?

– В смысле?

– Стив, пузырек был вытерт начисто!

– Ты хочешь сказать, что на нем вообще не было отпечатков?

– Именно это я тебе и говорю.

– Но это же невозможно!

– Я тебе рассказываю, что мы нашли. Точнее, чего мы не нашли.

– Если Ньюмен брал этот пузырек в руки, отпечатки на нем должны быть! Мужик, который проглотил двадцать девять капсул секонала, не станет подниматься с пола, чтобы стереть с пузырька свои отпечатки пальцев!