– Кто такой, звание, фамилия, часть? – скучающим голосом начал формальную часть допроса Бонке. Его знание русского языка оставляло желать лучшего, но понять фельдфебеля было нетрудно. Все слова он проговаривал медленно и четко, как механизм.

– Говорил уже, – возмутился перебежчик, – красноармеец Бабаев Федор Иванович, 179-я стрелковая дивизия.

– Полк?

– Сперва числился в 234-м полку. – Даже фельдфебель уловил разницу. Все солдаты говорят «служил» или «воевал» в такой-то части, а этот тип лишь «числился».

– Что потом?

– Политрук Китайцев, собака…

– Какая еще китайская собака? – перебил майор.

– А? – допрашиваемый сначала не понял, о чем его спрашивают, но потом до него все же дошло. – Не китайская, господин офицер. Китайцев – это фамилия. А собака, потому что он придирался почем зря. Старшине выдали полный термос спирта на всю роту, а той роты с… гулькин нос, и больше половины спирту осталось. Так я лишь чуток хлебнул, а политрук мне выволочку устроил. Ну, и так, по мелочи – то неправильно оружие чищу, то не в ногу шагаю. А в бою еще хуже. Китайцев ходит по окопам и следит, не спрятался ли кто. Ну, а когда в атаку идти, так он все время оглядывается на меня, не отстаю ли, и револьвером грозит. Житья от него нет. А потом направили в штрафную роту.

– За какие прегрешения?

Бабаев нервно сглотнул, но потом взял себя в руки и, округлив глаза, с самым честным видом поведал немцам:

– Просто вовремя в строй не встал.

Бонке чуть скосил глаза на командира, и камрады обменялись быстрыми взглядами. Оба понимали, что «не вовремя» означало опоздание часа эдак на двадцать четыре, или даже на семьдесят два. Да и то не факт, что Бабаев вернулся сам, а не был пойман армейской жандармерией красных.

– Что потом? – ровным безжизненным голосом продолжал допрос фельдфебель.

– Роту передали в распоряжение 215- полка.

– Кто командует полком?

– Майор Козлов.

– Каких еще командиров знаешь?

Память у Бабаева была хорошая, и он начал сыпал фамилиями, никого не пропуская, так что Лютце еле успевал записывать.

– В твоем новом полку потери большие?

– Да нет, пока все обошлось. За весь полк, правда, не скажу, но как Нарву пересекли, во всей роте считай только несколько раненых, да один из штрафников потерялся, когда под утро ваши самолеты налетели, и все деру в лес дали.

– А что же ты тогда к нам подался? – на этот раз голос австрийца, удивленного такой глупостью, дрогнул.

– Ну так ясно же, что не выиграть нам войны, – воскликнул перебежчик. – Киев ваш, Минск тоже, Ленинград вы чуть не взяли. А у нас оружия нет, вся дивизия перешла на трофейные винтовки. Вот я нутром чую, что загонят нас в какое-нибудь болото, где все и сгинут.

Заметив, что клиент перешел на эмоции, майор подал знак, и Бонке тут же жестом фокусника поставил на стол стакан и бутылку. Да не шнапса или разведенного спирта, а настоящую фабричную бутылку водки, запаянную сургучом. Налив ровно половину стакана, Ричард сделал знак, что можно пить и перебежчик, буркнув, «ваше здоровье», одним махом выпил всю водку, при этом даже не закашлявшись.

– Вы откуда родом, Федор Иванович, – вкрадчиво спросил майор, любивший брать на себя роль «доброго следователя».

– Из-под Курска, хутор Первомайский.

– Бои там осенью шли? – сочувственно поинтересовался Лютце.

– Бог миловал, фронт до наших мест не дошел.

– Это хорошо, очень хорошо, – покивал майор. – Скажите, а Советы вас раскулачивали?

– Какое там, я из бедняков.

– Ну может, у вас отца посадили, или брата?

– Нет, слава те хосподи, – помотал головой Бабаев, при этом не отрывая внимательного взгляда от бутылки.

На лице следователя так и читался вопрос – за что же ты тогда так свою страну не любишь, но Лютце спросил другое:

– И как вы думаете, Федор Иванович, куда ваш полк дальше направят?

– Этого наверно, даже в штабах еще никто не знает, – виновато пожал плечами Бабаев. – У нас командиры постоянно связывались с начальством и запрашивали, куда дальше двигать.

Разговор зашел в тупик. Язык был склонен к сотрудничеству, но планов командования он действительно не знал. Подперев рукой подбородок, в позе Роденовского «Мыслителя», майор задумался о там, какую бы еще пользу извлечь из отвратительного человеческого материала, попавшего ему в руки. И тут взгляд Лютце упал на радиоприемник и майора осенило. Можно сколь угодно тщательно скрывать секретные приказы, но с пьяных глаз командиры иногда поют, а их пение может невзначай выдать намерения начальства. Мало того, в военное время песни как раз и могут указать на цели предстоящего наступления. Например, когда два года назад Советы начинали войну с Финляндией, то в Красной Армии разучивали «Принимай нас Суоми-красавица». А когда в ноябре русские захватили город Холм, тут же появилась новая песня:

С боем взяли город Холм, город весь прошли,

И последней улицы название прочли,

А название такое, право, слово боевое:

Псковская улица по городу идёт -

Значит, нам туда дорога,

Значит, нам туда дорога

Псковская улица на запад нас ведёт.

И действительно, вскоре Красной армии удалось занять Псков. А старший лейтенант Соколов отнюдь не простой ротный, и не зря всем контрразведчикам предписывалось сразу информировать Берлин, как только о нем появятся новые сведенья.

– Скажи-ка, гражданин Бабаев, – от такого обращения перебежчик сразу съежился, хотя майор вовсе не собирался разыгрывать злого следователя. Просто употреблять слово «товарищ» было неуместно, а на «господина» собеседник ну никак не тянул. – В твоей новой роте какие песни распевали?

– Чаще, всякую ерунду космическую, – презрительно поморщился Бабаев. – «А кругом космическая тьма», «Земля в иллюминаторе», «В далеком созвездии Тау Кита», «Тесный кубрик звездолета…», «Мы к планете приближались, нас ловили на прицел…», «Летим на звездолете, на киберопилоте»…

– А кроме космических?

– Еще пиратские. «Был развеселый розовый восход…», «Чёрный парус – гроза морей», «Горделивый форштевень взрывает волну».

– Хорошо, хорошо, – прервал словоохотливого пленного майор. – А политрук с вами какие песни разучивал?

– Да вообще ахинею полную зубрили, я даже не понимаю, зачем нам это. Политруки – они же все двинутые. – Штрафник даже покрутил пальцем у виска, показывая, что он думает о политработниках.

Бонке, не дожидаясь команды, вновь налил половину стакана и, в добавок, положил на стол пару кусочков темного хлеба. На этот раз Бабаев, не торопясь, покрошил хлеб в водку и, облизнувшись, опрокинул спиртоносную тюрю в свою утробу.

– Благодарствую, – искренне улыбнулся он фельдфебелю, вытер губы рукавом, солидно откашлялся и запел совершенно немелодичным голосом.

Лютце даже непроизвольно подался вперед, почувствовав, что нащупал ниточку, но поначалу путеводная нить от него ускользала.

– Бабаев, ты это, не пытайся петь, – сердито прикрикнул майор. – Просто четко произнеси слова.

Бывший красноармеец престал распевать и громко продекламировал старательно вызубренный текст, но ясности это не прибавило.

– Чтобы это значило? – начал размышлять вслух майор. – Я чего-то там непонятное… Хотя, что-то подобное я уже слышал, и даже не раз. Вспомнил!

Разложив большую трофейную карту европейской части СССР, майор поводил по ней курвиметром и задумчиво потер лоб. Мысли в голове Лютце стремительно забегали, как электроны в компьютере и, прошерстив мысленно личные дела всех подчиненных, он распорядился вызвать Астера.

Гефрайтер тут же явился и, прослушав всего лишь один куплет в немузыкальном исполнении Бабаева, уверенно ткнул пальцем в карту.

– Уверен? – с надеждой поднял глаза майор.