Ледяной ветер свищет в плоскостях аппарата. Аэроплан все выше и выше, и станция Розенгардовка там, внизу — уже маленький квадрат домиков. Это сзади, к сопкам, а впереди — снежная равнина, такая ослепительно белая, что больно смотреть.

Вот и река Уссури, а за ней — Китай, северный равнинный Китай, Гиринской провинции.

Вдруг аппарат делает крен на правое крыло, и аэроплан круто поворачивает на север.

Снегуровский смотрит на компас и карту.

«Правильно…» — думает про себя.

Плавно жужжит мотор. Удивительно успокаивающая музыка.

Вот уже полчаса, как аэроплан идет все на север, на высоте тысячи метров.

Снегуровский ежится от пронизывающего холода. Перед собой он видит через слюдяное окно только шлем летчика.

Вдруг аэроплан резко качнулся и снова стал забирать высоту, чуть креня влево. Снегуровский увидел, что шлем летчика повернулся тоже влево и профиль Найденова в улыбке, а глаза показывают вниз.

Снегуровский чуть перегнулся за борт. Там, внизу, в долине, у подножья лесистой сопки двигался рваной лентой отряд.

Снегуровский вынул бинокль. И ясно стало видно: впереди конный отряд, за ним на подводах пехота. Дальше — вьючные пулеметы, легкая батарея на санях, за ней обоз. Несколько крытых кошовок. И сзади опять конный отряд.

«…Конному полку приходится здорово — пробивает для всех путь. Идут целиной…» — только подумал. А снизу, оттуда — несколько винтовочных выстрелов.

Найденов сделал вираж, еще раз повернулся его шлем, мелькнул профиль улыбкой, и аппарат пошел обратно.

Снегуровский еще раз оглянулся на ленту отряда, теперь уже справа кабины, и, стараясь запомнить на карте место прохождения отряда, подумал:

«Эх, если бы несколько бомбочек!..»

Но вот снова полотно железной дороги и станция Розенгардовка.

Найденов выключил мотор, и сразу стало так тихо, что Снегурсвский ясно почувствовал, как стучит его сердце.

Еще минута, и аппарат плавно садится.

Летчик и «наблюдатель» остались довольны полетом. Снегуровский прошел на станцию отогреться после полета. Там же временно его адъютант и начальник штаба организовали полевой штаб фронта.

На станции холодно.

Снегуровский кутается в полушубок. Но работать все-таки нельзя.

— Товарищ Семенов, хотя бы чаю вы устроили, что ли. Когда прибудет броневик и мой вагон?

— Броневик, товарищ командующий, только завтра утром прибудет. Чаю здесь негде устроить, а вот, если вы согласитесь, мы можем перебраться в санитарный поезд и временно там устроиться, хотя бы на сегодняшнюю ночь.

— Он уже прибыл разве? Подтянули его…

— Так точно! Согласно вашего распоряжения.

— Раненые есть?

— Да, после боев под Хабаровском…

— Ну, хорошо, сделаем так…

— …Вы понимаете, доктор: ведь мы у них в плену; ну, и нужно создать такие взаимоотношения…

Доктор подобострастно смотрит на говорящую и не смеет ее прервать. А она продолжает:

— …Позовите их в штаб к нам, ужинать… Ведь они тоже люди… надеюсь, не откажутся от хорошей еды и теплой постели. А нам важно только прорваться до Владивостока, а там я через английское посольство все устрою…

Повелительный жест холеной точеной руки:

— Идите и пригласите этих… господ!

— Слушаюсь, баронесса! — доктор наклоняется к руке, у запястья перехваченной белоснежной манжетой, и удаляется из купе.

А через час — штаб уже устроился в операционном вагоне санитарного поезда № 8 и работает. Снегуровский, отогревшийся, расхаживает по вагону вдоль белых длинных столов и диктует приказы. Семенов барабанит на машинке. От времени до времени Снегуровский подходит к столу и пьет горячий кофе, посланный баронессой штабу.

Снегуровский подтрунивает над своим адъютантом:

— Это в вас влюбилась баронесса при переговорах — ну, вот, нам и привалило такое счастье вдруг: и тепло, и кофе, и… не каплет…

— Совершенно верно, товарищ командующий! Только вы же знаете, что я разговаривал с доктором, который был сам предупредительно к нам ею послан пригласить нас в санитарный поезд… на ужин…

— Знаем вас… старых военных, дамских угодников… Толи дело мы, партизаны…

Машинка останавливается, и веселый дружный хохот начштаба и адъютанта гремит в пустом и длинном вагоне.

И опять серьезность и четкость в работе.

Но вот показывается из дверей сизый нос старшего врача санитарного поезда и его сипловатое и особенно вежливое:

— Баронесса приглашает штаб пожаловать в салон на ужин…

Штаб на миг замирает. Снегуровский на ходу на каблуках повертывается и прямо в лоб доктору:

— Почему баронесса?

Некоторое замешательство, и доктор мямлит:

— Она… у нас начальник поезда… Я понимаю — теперь несколько неудобно титуловать… Но вы понимаете, женщина, некоторое снисхождение к нашим привычкам, простите…

— Скажите баронессе… — Снегуровский делает паузу. Адъютант и начштаба — в панике: а вдруг откажется из-за титула?! Но командующий отчеканивает спокойно: — Штаб благодарит и сейчас прибудет!

Доктор сконфуженно пятится задом и проскальзывает в узкую дверь вагона.

Как только захлопнулась дверь, все разражаются довольным хохотом. Начштаба, всех толще и больше проголодавшийся, резюмирует свое настроение:

— Я бы сейчас к чорту в зубы согласился пойти!.. Так жрать хочется…

Быстро кончают работу. Снегуровский собирает черновики, и они проходят в салон.

…А ночью, когда штаб после ужина снова продолжал работать, Снегуровский думал между диктуемыми фразами: «Да, да! Я ее видел… Теперь я помню отлично: Иркутск, 18-ый год, Сибирский Совнарком. В одном из номеров гостиницы при Совнаркоме находилась арестованной какая-то важная белогвардейская шпионка… не то руководительница восстания юнкеров. Ее называли баронессой Глинской… Совершенно верно! Я ее видел на допросе у председателя Совнаркома: он сам тогда интересовался этим делом… А потом она бежала… Так говорил и Штерн. Совершенно верно! А потом рассказывал в Сопках о ней и Либкнехт, — он еще через нее водил за нос во Владивостоке самого Розанова, когда тот организовал операцию широкого наступления на партизан…».

— Помню! Все вспомнил!.. — вслух произносит Снегуровский и от неожиданности останавливается на полушаге.

Семенов отрывается от машинки.

— Как, товарищ командующий?

— Нет, нет… продолжайте.

И опять ровный стук машинки.

Баронессе сегодня не спится: она взволнована. За ужином она узнала одного из этих… Он у них главный, кажется… Командующим его называли они… Он был тогда в «Метрополе», это там, где помещался большевистский застенок — чека! Она там у них сидела временно, а потом так ловко, всех их надув, бежала…

Этот, — она теперь уверена, — ее тоже узнал… И в голову молнией: «А вдруг арестует!.. А вдруг… Нет…». Она совершенно расстроилась. И баронесса не спит… Нервы у нее совсем растрепались после Читы и Маши и последних событий… Она, не выдержав одиночества, нажимает кнопку звонка.

«…Бежать! — думает она почти вслух. — Бежать!»

В купе бесшумно входит сестра. И баронесса, немного успокоенная, рассказывает ей все всплывшее о 18-ом годе, она, вспоминает свои изумительные и фантастические авантюрные приключения того времени.

Сестра нежно, по-матерински, поглаживает пышные волосы баронессы и целует ее тихо в щеку.

— Эли… моя милая Эли! Успокойтесь, дорогая… Это у вас нервы. Подождем: будем настороже… Бежать всегда успеем…

Сестра эта — мадам Гдовская, та самая, которая ехала с ней за границу в 18-ом году из Петрограда на «последнем экспрессе».

Они снова вместе и снова в окружении большевиков… тайн и всяких случайностей и невероятных трагедий…

Уже далеко за полночь.

Снегуровский и адъютант продолжают работать. Начштаба, плотно поужинавший, не выдержал и давно спит. Но в голове у Снегуровского неотвязная мысль: «Тут что-то неладно…». Сразу повернулся, быстро, почти на-ухо: