Доктор быстро руку к голове генерала. Потом мигом нагибается, поднимает с полу голову кобры. Таро отшатывается. Часовые дрожат. О-Ой в ужасе валится на подушки.

— Да светите же вы!.. — кричит доктор: — ближе, сюда…

Один из часовых, чакая зубами, подвигает настольную лампу. Гробовое молчание.

— Ваше превосходительство, вы спасены…

— Как? — Таро подходит к нему ближе.

— Да, полковник. Смотрите сюда! — он открывает пасть кобры: — ядовитые зубы кобры вырваны…

— И-и?

— И-и?! — кричит О-Ой.

— И она вас только укусила, ваше превосходительство.

— Хрр тьфу!! — соскакивает с кровати О-Ой.

— Ваше превосходительство, минутку… подождите… сейчас сделаем перевязку — это пустяки.

Таро, пока делают перевязку, облокачивается на цоколь камина и вдруг…

— Это что? — тихо произносит он: — какой-то странный светящийся предмет… — Дотрагивается рукой — конверт. Смотрит на адрес:

Лично — personal

Срочно — special

Секретно — confidential

ГЕНЕРАЛУ О-ОЙ — to general O-Oi

Минуту он думает: «Не скрыть ли?», чувствуя здесь разгадку невероятного появления змеи. Но…

— Таро! Что такое у вас?

— Я… ваше превосходительство…

— Хрр тьфу… давайте сюда.

Таро подает ему конверт.

— Я его только что сейчас заметил, здесь на камине… Быстро рвет генерал черную кайму конверта. А там: …«последнее предупреждение. Немедленно эвакуируйте войска в Японию — иначе вам смерть. Эта кобра была вам предупреждением. Вы видите на деле, как мы можем проникать всюду. Для нас нет преграды. В следующий раз у кобры не будут вырваны ядовитые зубы. Будьте благоразумны — уходите. Иначе — смерть…»

Генерал О-Ой рвет в клочья страшную бумагу. Топает ногами. Кричит…

— Таро!!. Вы все… я вас всех — весь штаб расстреляю… ничего не можете сделать… я раздавлю вас… если в трехдневный срок эта шайка не будет ликвидирована… Я…

Но дальше не слышно слов.

— Хрр… тьфу…

Генерал захлебывается в плевках.

Три глобуса склонились над черным дубовым столом — один с пробором, два без… Ибо нечего «пробирать».

— Ваше слово, господин сенатор!

Глобус без пробора откинулся, говорит:

— Никакой пользы, только рынки теряем на Тихом океане. Большевики крепнут. Японцы ослепли и пусть провалятся одни. Сенат за увод войск.

— А вы? — к глобусу тоже без пробора.

Глобус тяжко вздыхает. Какие-то задние винтики наматывают на язык слова: «…плакали наши денежки…». Но вместо этого выходит:

— Интервенция нам так дорого стоит и она нам так мало или почти ничего не дала, что…

Всем ясно.

— Вы? — к глобусу с пробором.

Тот сжимает кулак в кармане и, прикусив губу, цедит:

— Наши бомсы давно уже готовы повернуть лыжи домой, да мы их пока удерживаем… Им что-то очень не нравятся партизанские берданки. Говорят, что эти ружья стреляют как пушки…

Четвертый глобус, — и с пробором и без пробора — как на чей взгляд — выпрямляется и:

— Итак, господа, я резюмирую: интервенция на Дальнем Востоке потеряла для Америки всякую выгоду.

И генерал Гревс во Владивостоке за утренним кофе читает телеграмму из Вашингтона: …собирай манатки — ее резюме.

А на утро уже готов приказ к войскам и воззвание к гражданам Дальнего Востока. В последнем говорится: …правительство С.А.С.Ш., идя навстречу желаниям своего народа, а также считая мирную жизнь на Д. В. налаживающейся и исходя из принципов истинного демократизма, отдает распоряжение об эвакуации всех американских экспедиционных войск, находящихся на территории русского Дальнего Востока…

Уже разосланы пригласительные карточки на прощальный банкет, устраиваемый штабом американских экспедиционных войск на Дальнем Востоке.

А вечером — шум подлетающих моторов.

Из авто выходят Медведев, Валентинов, Кушков.

Первый — официальный представитель приморского правительства, второй — советский дипломат, третий — председатель большевистского полулегального Ревкома.

Чок-чак! — часовые у подъезда берут на-караул. Трое проходят в вестибюль. А там по широкой мраморной лестнице, между колоннами, увитыми гирляндами электрических лампионов, подымаются…

— Что мы им будем говорить… — вздыхает земец Медведев.

— Э-э, пустое, говорите о вашем демократизме… — смеется, подмигивая, Валентинов.

— А я готов им тысячу речей сказать на прощанье, только бы они убирались поскорее ко всем чертям… — бубнит Кушков, семеня в хвосте русской делегации.

— Ну, это еще неизвестно, хорошо ли, что они уходят вперед японцев; как бы нам не пришлось пожалеть… — вздыхает Медведев.

— Ерунда! Хуже не будет — одна сволочь… — свирепеет Кушков.

Они поднялись. Паркет блестит. Из зала доносится звон шпор, разноязычная речь. Запах сигарного дыма.

Гревс — типичный американец, сухощавый, высокий, с мягкой улыбкой выхоленных, хорошо пробритых губ — стоит над столом. Он говорит:

— …Интересы Америки, всегда демократичной и справедливой, диктуют нам…

Кивок головой в сторону русской делегации.

— … мирная жизнь на Дальнем Востоке налаживается. Русская власть укрепляется, и Америка находит своевременным увести свои войска, которые были в России для помощи и охраны интересов русского народа…

Кивок в сторону японцев.

— …Но русские могут не беспокоиться: здесь им в помощь пока еще остаются доблестные войска императорской Японии…

Таро щурит глаза, думает: «Ишь куда гнет… вот если бы здесь был генерал…».

— И еще… — продолжает Гревс уже совсем нежно и мягко, — я должен сказать в заключение, что, к сожалению, есть в России группы, которые будут очень рады…

Кушков толкает Валентинова в бок. Шепчет:

— Чуешь — на нас намекает. Он прав — конечно, рады…

— …рады и довольны, я говорю… Но, — продолжает Гревс, — они, может быть, и когда-нибудь нас, истинных демократов, вспомнят и пожалеют, что мы, возможно, еще и несколько рано уходим с Дальнего Востока…

— Куда это он гнет?.. — Валентинов шепчет Кушкову.

— Слышите… Я вам говорил… — бормочет Медведев. — Они знают, что с их уходом руки японцев будут развязаны…

— Мы! мы, — Гревс выпрямляется, становясь в патетическую позу: — мы, истинные демократы и друзья русского народа, желаем, уходя отсюда, только одного — пусть и другие нации будут такие же бескорыстные…

— Не удалось с помощью Колчака пограбить, так теперь бескорыстные… — ехидно вставляет Кушков.

И когда были исчерпаны все аргументы американского благородства и бескорыстия, Гревс кончил.

После него говорили «все нации», и все нации врали безбожно и по-разному. Все это отлично понимали, но были чрезвычайно довольны друг другом.

Последними говорили большевики. Они были кратки, — народ занятой, — и их речи можно резюмировать так:

«Скатертью дорога вам всем, господа интервенты…».

Японцы поняли лучше всех — они переглянулись между собой. Полковник поправил очки и очень почтительно поклонился земцу Медведеву. Остальные японцы отвернулись: они не проходили европейской шлифовки, какую прошел Таро. Они были просто самураи. Один из них злобно пробормотал в сторону Кушкова:

— У-у! Бурсуика, бурсуика!.. — и рука его крепко сжала убранный драгоценными камнями эфес короткой, прямой, острой шпаги.

В ту же ночь.

Огни на рейде Золотого Рога.

Крейсер «Бруклин» продолжает грузиться. То же делают и три военных американских транспорта.

Между штабелями груды ящиков. Там темно. Кто-то шепчется, потом жалобный писк:

— Ой! Я боюсь, милый Джимми… мне страшно здесь…

— Гаддэм!

Потом какой-то глухой стук. Шаги по гальке. И опять тишина. А на пристани лихорадка погрузки. Какая-то кепка, вынырнув из штабеля, бегом проходит в порт, поднимается в гору, там теряется в сутолоке ночной улицы.