Сразу после этой статьи в гостиных, служебных кабинетах, лавках все только и спрашивали друг у друга, возможно ли это? Была ли эта молодая женщина любовницей Орленка , умершего два года тому назад? Можно ли себе представить, что эти тонкие руки ласкали белокурые кудри сына императора?
Следующая статья, написанная Жюлем Жаненом и появившаяся спустя несколько дней в солидной газете «Журналь де Деба», убедила даже завзятых скептиков.
«Еще совсем недавно, — писал он, — вокруг королевского дворца в Вене существовал парк, куда по вечерам, незаметно, приходила молодая женщина, чьи шаги, однако, выглядывавший из окна герцог Рейхштадский слышал издалека.
Эта молодая женщина была первой и последней улыбкой сына императора.
Фанни Эльслер покинула Австрию. Ей там больше нечего было делать. Она не в силах была танцевать в Вене после того, как навек закрылись полные блеска и жизни глаза, смотревшие на нее с такой любовью. Теперь, когда ложа молодого принца пуста, Фанни нечего делать в Вене. Отныне она принадлежит прекрасному французскому королевству, преданным и восторженным поклонникам из славного города Парижа».
Танцовщица превратилась в настоящую властительницу, которую парижский народ, остававшийся в душе бонапартистом, готов был славить криками: «Да здравствует Император!» и «Долой Луи-Филиппа!»
Поэтому когда 15 сентября Фанни дебютировала на сцене Оперы в спектакле «Буря», публика устроила ей настоящий триумф. На протяжении многих месяцев тысячи зрителей из всех провинций Франции приезжали, чтобы поаплодировать «той, которая любила римского короля…».
К сожалению, в 1835 году бонапартистов и поклонников Фанни, по образному выражению одного мемуариста, «окатили ледяным душем». Редактор «Театральной газеты» опубликовал статью, решительно опровергавшую все то, что утверждали Шарль Морис и Жюль Жанен:
«Нам говорили и неоднократно повторяли, что молодой принц, родившийся на ступенях прекраснейшего трона Европы и похищенный у жизни тяжкой болезнью три года тому назад, был страстно влюблен в м-ль Фанни Эльслер и умирал с именем прекрасной немецкой танцовщицы на устах. Говорили и многое другое, чего я не стану тут повторять. Но существует истина, опровергающая домыслы историков, и от ее имени отвечу я. Мне известно от большого любителя венской Оперы, от преданного и горячего поклонника сестер Эльслер, что сын Наполеона (раз уж приходится его назвать) никогда не видел ни в театре, ни где-нибудь в другом месте артистку, по отношению к которой ему приписывают столь нежные чувства. И пусть кто-нибудь опровергнет меня, если сможет. Мой венец находится здесь, рядом со мной, и в любую минуту готов поддержать опровержение, которого я являюсь лишь эхом».
Где же истина?
Вот ее мы и попытаемся отыскать.
Но сначала — кто такая Фанни Эльслер?
Молодая двадцатичетырехлетняя немка, отец которой, уроженец Силезии, был слугой у Гайдна. После художественного образования, полученного у хороших педагогов, она дебютировала в театре Кернтер-Тор, где публика восхищалась ее грацией и красотой. А вскоре богатый и могущественный шевалье де Генц, бывший на сорок четыре года старше ее, заметил Фанни и стал ее любовником.
Через него она познакомилась с Меттернихом и бывала у графа Прокеш-Остена, близкого и неразлучного друга Орленка…
После смерти покровителя, случившейся в 1832 году, Фанни стала любовницей одного берлинского танцора. С тех пор как она поселилась в Париже, она вела себя в высшей степени благоразумно, никогда не держа более трех любовников одновременно, что для танцовщицы в те времена было равносильно монашескому воздержанию.
Парижская Опера и правда имела тогда репутацию прибежища нераскаянных грешниц, потаскух и бесстыдных куртизанок.
Когда одна из них, Полин Дюверне, отказалась от ста тысяч франков, предложенных ей знатным русским господином, весь кордебалет был возмущен этим до глубины души.
— Ты никогда не станешь великой танцовщицей! — говорили они ей.
Но она сумела реабилитировать себя весьма необычным образом.
Когда некоторое время спустя после того разговора молодой секретарь посольства предложил ей свою жизнь, она лишь мягко заметила:
— Все это, месье, только слова. Не сомневаюсь, что попроси я у вас один из ваших зубов, вы мне откажете.
Молодой человек помчался к дантисту, вернулся с зубом и в доказательство того, что не купил его по случаю, дал заглянуть себе в рот.
— Ах, Боже мой! — воскликнула балерина. — Вы все перепутали. Я просила вон тот, внизу.
С несчастным случился обморок.
Фанни Эльслер не относилась к этому типу танцовщиц. Она не была продажной. Более того, от своих подруг она отличалась целомудренной речью, вкус к которой приобрела в результате общения с шевалье де Генцем, а многие журналисты были к тому же удивлены ее обширными познаниями.
Она даже владела орфографией, что было просто поразительно для того времени, когда балерина писала своему любовнику эту ставшую знаменитой записку:
«Наш рибенок умир. Приходи скорее. Мне надо тибя видеть».
Нет, в самом деле, Фанни Эльслер была танцовщицей совсем не такой, как другие.
Но все-таки, была ли она любовницей Орленка?..
Историки, верящие в эту связь, прежде всего напоминают, что герцог Рейхштадский чувствовал себя в Шенбруннском дворце гораздо свободнее, чем это обычно считают. Они представляют его завсегдатаем балов и часто приводят текст, принадлежащий перу графа Прокеш-Остена, ближайшего друга герцога:
«Я как-то услышал от него, что накануне ночью он и граф Морис Эстергази, чье общество принц находил приятным, отправились на костюмированный бал, а оттуда последовали за графиней X… к ней домой, где нашли многочисленное общество, вовсю предававшееся танцам. Оба они были в масках, и знала их только хозяйка; для остальных гостей они так и остались неизвестными. Герцог признался, что совершил там легкомысленный поступок, но сказал, что не смог воспротивиться желанию вытворить что-нибудь такое, на что при дворе его считают неспособным. К счастью, никто так и не узнал об этом, насколько я мог потом убедиться, хотя в то время огласка казалась мне почти неизбежной…» .
Эта свобода, позволявшая молодому герцогу с легкостью ускользать из дворца и шататься по притонам, может показаться странной. Некоторые историки видят в этом один из основных элементов задуманного Меттернихом макиавеллического замысла. Они полагают, что австрийский министр, зная о хрупком здоровье принца, подталкивал его к распутству, чтобы ускорить конец.
Существует свидетельство современника о разгульной жизни герцога:
«Он жадно искал шумных удовольствий балов, мог ночи напролет отдаваться вихрю вальса, более утомительного, нежели сладострастного, предпочитал немецким танцам скачки и прыжки английского галопа. Не без удивления было подмечено, что этот некогда степенный молодой человек, склонный к спокойным занятиям, стал возвращаться под утро, бледный и измученный бурно проведенной ночью на каком-нибудь балу».
Видя, что загулы и бессонные ночи не приводят к достаточно скорым результатам, Меттерних толкнул Орленка на самое худшее из чувственных излишеств. Такие люди, как граф Эстергази и Густав Непперг, сын второго мужа императрицы Марии-Луизы, взяли на себя роль сводников и подыскивали герцогу молодых доступных женщин, безудержных в изнурительных любовных играх.
И вот тут Меттерних особенно преуспел, если верить автору «Истории Наполеона II»:
«Казалось, герцог готов был предаваться всем излишествам одновременно и держал убийственное пари против собственного существования. Он открыл свое сердце впечатлениям, которые могли бы стать источником сладостных и нежных утешений, а на деле были лишь следствием бурных страстей, неразличимых и бесцельных, ускорявших полное разрушение молодого, но уже изношенного физической и моральной усталостью тела, превышавшей человеческие силы».
И как бы ни была велика доля ответственности Меттерниха, следует признать, что у Орленка в Вене было несколько любовных историй. Помимо графини де Кауниц, известна его связь с эрцгерцогиней Фредерикой-Софией и даже с певицей м-ль Пеш.
