Но в восемь часов вечера д-р Эванс появился еще раз и успокоил:

— День прошел очень хорошо. Нет, конечно, огромная толпа по-прежнему заполняет бульвары, время от времени слышны даже возгласы «Да здравствует Республика!», да кое-кто показывает кулак офицерам, но магазины остаются открытыми, на бирже зафиксировано очень незначительное понижение, театры в этот вечер работают как обычно.

К полуночи Херриэт узнала, что депутаты, собиравшиеся группами в разных местах, чтобы попытаться создать комитет сопротивления, съехались на набережную Жемап и объединились вокруг Виктора Гюго. Было решено поднять мятеж в предместье Сент-Антуан.

— Неужели они будут воздвигать баррикады? — прошептала мисс Говард.

— Вполне возможно.

Снова придя в волнение и дрожа за своего дорогого принца, она спросила, что говорил Виктор Гюго, чтобы воодушевить противников принца.

— Он сказал: «Чего мы ждем? Ничего! Что мы можем сделать? Все!»

Такое красноречие политического трибуна совершенно успокоило Херриэт…

— Если он говорит именно так, — заметила она с улыбкой, — мы можем спать спокойно…

Мисс Говард была права. В течение двух последующих дней кое-где имели место стычки, слышались ружейные и пистолетные выстрелы, но народ Парижа, ослепленный именем Наполеона, отказался следовать за организаторами восстания.

Власти арестовали 26642 человека, и в городе был восстановлен порядок.

Лишь самые чувствительные души посожалели о несчастном депутате Бодене, который за двадцать пять франков согласился на бессмысленный протест…

Таким образом, государственный переворот свершился.

И тут же, пока г-н Тьер, заключенный на некоторое время в форт Ам, был вывезен в Германию, Луи-Наполеон подготовился к проведению плебисцита. 21 декабря 7430000 «да» против 640000 «нет» переворот был одобрен. Принца избрали президентом Республики на десять лет.

Но фактически, в скрытой форме, была реставрирована Империя.

Тогда мисс Говард, обезумев от радости, подумала, что теперь ставший хозяином Франции принц волен на ней жениться.

Однажды вечером она заговорила с ним об этом. В ответ на это Луи-Наполеон лишь поцеловал ей руку. Наивная, она лелеяла одну, но чрезмерную надежду и уже видела себя императрицей.

У принца же в то время были иные заботы. Разумеется, прежде всего он подготавливал свое будущее царствование, но в этом будущем его почему-то интересовали преимущественно проблемы, которые можно было бы назвать «душеуспокоительными».

Проблема гарема, например.

Считая, что каждый суверен должен иметь под рукой для морального расслабления стайку недурно сложенных дам, он потребовал от своего нового суперинтенданта по удовольствиям, графа Бачиоки , поискать на Ближнем Востоке хотя бы несколько из тех одалисок, чья красота, опыт и изысканный вкус к наслаждениям так часто воспевались поэтами…

Бедному графу пришлось вернуться из этой экспедиции с любопытным сувениром. Вот что об этом рассказывает Эжен де Миркур.

«Бачиоки получил от Луи-Наполеона поручение восстановить Олений парк . С этой целью он совершил путешествие в Константинополь. Там он собирался раздобыть для своего хозяина восточных красоток, купить для пополнения его сераля черкешенок и гречанок; это постыдное намерение было ловко закамуфлировано под секретную миссию, касающуюся аннексии Туниса в дополнение к нашим прежним африканским колониям. От этой поистине императорской затеи пришлось отказаться по причине вызванного ею скандала и всеобщего осуждения.

Сводники были посрамлены. Теперь им оставалось поставлять на президентское ложе только туземную продукцию, отказавшись от одалисок пророка.

Однако с некоторых пор, из-за многочисленных проверок, которым он лично подвергал предлагавшихся ему на выбор красавиц, постоянное поручение принца перестало быть для Бачиоки только приятным занятием; от одной великолепной африканки, черной, как эбеновое дерево, и лоснившейся, точно бархат, с формами, будто выточенными из черного мрамора, он получил дурную болезнь. Дочь тропиков так глубоко всадила в него свой вирус, что несчастный Меркурий уже через несколько дней начал шататься. Болезнь прогрессировала столь ужасающим образом, что бедный Бачиоки вынужден был срочно вернуться в Париж. Там он, кое-как ковыляя, явился к принцу. Тот очень огорчился, видя жалкое состояние, в каком оказался его преданный поставщик удовольствий, и посоветовал другу обратиться к знаменитому доктору Рикору. Доктор же при виде этой ужасной картины воскликнул: «Несчастный! Где, черт побери, ты подцепил это? Ты наверняка посещал жену какого-нибудь сенатора, потому что только подобные женщины делают своим любовникам такие подарки».

Спешу заметить, что это мнение именно доктора Рикора…

В начале 1852 года Луи-Наполеон покинул Елисейский дворец и поселился в Тюильри. Все мгновенно почувствовали в нем монарха. Он приказал отчеканить монеты, у которых на реверсе сохранялась надпись «Французская Республика», зато на аверсе был его профиль и имя «Луи-Наполеон Бонапарт»; кроме того, он торжественно раздавал изображения орлов для укрепления их на древках знамен, а также одел свою личную гвардию в униформу императорской гвардии.

Вполне естественно, такое повышение его статуса несказанно радовало мисс Говард, которая на всякий случай заказала себе точную копию кровати Жозефины Богарне… Каждую ночь, лежа на ней, она предавалась мечтам, теперь уже несколько более определенным. Вот что рассказывает об этом Флери:

«Амбиции любовницы возрастали по мере развития событий. Женщина, подобная ей, самая красивая из всех, любимая, умная, вполне могла претендовать на исключительную судьбу… Одной только преданностью, которую она столько раз подтверждала, она заслужила право надеяться на вознаграждение своего деятельного самоотречения…»

И далее добавляет:

«Хотя отношения с мисс Говард были очень приятными и она по-прежнему никогда не выходила с нами за границы принятой учтивости, поведение ее все же изменилось. Она стала более требовательной в отношении людей, с которыми желала встретиться, и прогулок, которые теперь совершала без прежней сдержанности. Если военные смотры проходили в Версале, она уже не оставалась поодаль, затерявшись в толпе. Ей требовалось специальное место, у всех на виду».

А вскоре стало известно, что, когда принц отправился провести несколько дней в замок Сен-Клу, мисс Говард тайком сопровождала его. Однажды на балу случился даже небольшой скандал. В какой-то момент Луи-Наполеон незаметно покинул гостиную и отправился в дом к Херриэт. Когда же через полчаса он снова появился в ярком свете люстр, гости с ужасом стали переглядываться: на панталонах принца-президента были отчетливо видны следы его недавней деятельности…

Изменившееся поведение мисс Говард, прежде державшейся совсем незаметно, возмущало окружение Луи-Наполеона. Однажды Вьель-Кастель записал в своем дневнике: «Позавчера в Опере давали большое представление, .на котором присутствовал президент. Овации, кантата, возгласы… Публика, даже самая благожелательная, была удручена, увидев в большой ложе увешанную алмазами г-жу Говард, любовницу президента; это произвело плохое впечатление. Принц Жером был в своей ложе также с любовницей. Мы что-то слишком уж отягощаем свой багаж любовницами; раньше этого не было… Окружение президента отвратительно».

В сентябре мисс Говард, думая, что принц может жениться только на знатной даме, купила неподалеку от Версаля замок Борегар и тут же стала называть себя его именем…

Однако Луи-Наполеон оказался нечувствителен к такой метаморфозе и, хотя по-прежнему появлялся повсюду в Париже со своей любовницей, относительно своих матримониальных намерений продолжал хранить молчание.