В следующую ночь военные стражи, чья могучая мужская сила была по достоинству оценена, вновь, если можно так выразиться, бросились на амбразуру.

Начиная с третьей ночи, у каждого из них появились свои привычки, своя специализация и свое прозвище.

Таким образом, пребывание в Ишле стало для Марии-Луизы настоящим волшебством. Удовлетворенная во всех своих самых несбыточных чаяниях, она не уставала благословлять небо за то, что оно наградило ее таким заботливым мужем.

Ее пребывание на курорте было самым восхитительным образом четко регламентировано. После ночи из пяти актов она, освеженная и бодрая, отправлялась послушать мессу, потом принимала целебные воды. Во второй половине дня немного отдыхала, совершала прогулку и слушала музыку. Вечером, перед самым обедом, она шла выпить большую кружку козьего молока, по опыту зная, что это питье не оказывает на нее губительного действия.

Встретив Марию-Луизу после лечения на водах спокойной, раскованной, по-девичьи свежей, г-н де Бомбель подумал, что был совершенно прав, когда отправлял ее на курорт в Ишль.

Успокоившись, он выехал в Табиано, где собирался создать бальнеологическую станцию.

Оставшись одна, герцогиня сразу же постаралась заполнить свой досуг самым предосудительным образом.

В Парме как раз в это время находился молодой тенор-француз, которому местные дамы прочили большой успех. Его звали Жюль Леконт. Он был истинным представителем богемы и очень привлекательным на вид. В свои тридцать лет он уже успел побывать и капитан-лейтенантом на корабле, и журналистом, и романистом. В 1837 году случайный инцидент прервал его карьеру светского литератора. Преследуемый по суду за то, что подписал вексель не своим именем, он вынужден был срочно покинуть родину. Перебравшись в Льеж без единого су в кармане, он стал зарабатывать на жизнь пением. Наделенный довольно приятным голосом, он очень быстро приобрел известность. Покинув Льеж, он направился сначала в Мюнхен, затем в Вену, в Венецию и, наконец, прибыл в Парму, где привел в восторг очаровательных пармезанок.

Мария-Луиза, прельщенная галантной репутацией Жюля Леконта, в один из вечеров отправилась послушать его и сразу же испытала острое волнение. «Эрцгерцогиня, — пишет Макс Бийар, — с первого взгляда оценила элегантного певца и тут же занесла его в свою записную книжку…»

«Она послала за ним, — добавляет автор, — и потребовала спеть для нее одной. Сладостная и в то же время тягостная зависимость, потому что в Марии-Луизе текла кровь Лукреции Борджиа».

Несколько недель спустя г-н Суверен, парижский издатель, публиковавший творения Жюля Леконта, получил от своего находящегося в бегах автора следующее восхитительное письмо:

«Да, мой дорогой Суверен, ваше имя было бы очень уместно в этом деле. Я наследую Наполеону. Вы там, в Тюильри, можете этого не заметить, но я-то здесь, в Парме, это знаю точно. Я пел перед Марией-Луизой; она оставила меня ужинать. Ужин длился всю ночь. Когда я проснулся утром, то вообразил, что был императором. Не особенно гордитесь своим морским романистом. Если я и пошел „На абордаж“, то именно как тенор, а не как писатель. Купидон говорит: „На его луке должно быть две тетивы…“

На протяжении всего отсутствия г-на де Бомбеля, Жюль Леконт проводил дни и ночи в герцогском дворце. Камергеры обращались к нему в третьем лице, делая вид, что говорят с титулованным лицом:

— Не желает ли господин «граф» позавтракать? Не подать ли господину «графу» лошадь?

В 1847 году тенор вернулся в Париж и добился реабилитации.

Это приключение, вызвавшее, как нетрудно догадаться, скандал при Пармском дворе, оказалось последним в галантной жизни Марии-Луизы.

Экс-императрица умерла 18 декабря 1847 года. И если на ее надгробии не высекли эпитафию, предложенную Арсеном Уссе: «Здесь покоится та, которая начала с императора, а закончила тенором…», то только потому, что так не принято писать на надгробном камне…

Со времени своей женитьбы Тьер жил в интимной близости и с женой, и с тещей, что, конечно, служило пищей для сплетен. Поскольку г-н Дон благоразумно возвратился в Лилль к своим обязанностям главного сборщика налогов, они жили втроем в особняке на площади Сен-Жорж, владельцем которого стал маленький марселец. Простой народ в их квартале без стеснения весело подшучивал над странным трио.

В небольшом памфлете, опубликованном в 1848 году, некий автор, скрывшийся за подписью «Весельчак», сумел передать те разговоры и пересуды, которые велись по поводу будущего освободителя территории. В памфлете беседу ведут жители с улицы Бреда. Послушаем их:

«Две особы разговаривают, стоя каждая у дверей своего дома:

— Нет, вы только взгляните, мадам Паттар, на этого «малыша», который возвращается к себе. Когда он едет в карете, его совсем не видно — нос торчит на уровне оконца.

— Поневоле задумаешься, мадам Фрикото, как может такой человек удовлетворить одновременно двух женщин.

— А знаете, мне говорили, что с девяти вечера до полуночи он спит с тещей, а с полуночи до шести утра с женой… Вот они, сегодняшние нравы…

— А мне говорили, что они спят втроем в одной постели, и там у них такая же мешанина, как на птичьем дворе…

— Господи, чего только не бывает… Бедный коротышка должен был, наверное, задыхаться под этими двумя дамами. Ведь если с мадам снять корсет, то ей в постели понадобится немало места…

— К счастью, у г-жи Тьер комплекция ребенка…

— Но все-таки вынуждать пятнадцатилетнюю дочь участвовать в подобных мерзостях — это позор.

— А по мне, так она просто преступная мать. Сам «коротышка», он же мужчина, ну и пользуется этим. Мужчины вообще все свиньи. Но мать…

— Да, как сказал на днях г-н Лепла, бакалейщик, эта мать отдала бы «коротышке» и вторую дочь, лишь бы он не бросал.

— Вторую дочь? Это Фелисите, которой нет еще и десяти? Но это ужасно. Да что же в нем такого особенного, в этом «коротышке»?

И тут вмешался слушавший их до сих пор молча портье:

— Судя по всему, у него есть…

И он прошептал на ухо обеим женщинам что-то такое, отчего они с удивлением выпрямились, воскликнув:

— О!

После чего портье сделал жест руками, словно хотел показать длину и толщину огромной крысы. Обе женщины были потрясены.

Г-жа Паттар (с горящими от возбуждения глазами):

— Ну, господин Дюлар, по-моему, вы нам тут рассказываете сказки…

Г-жа Фрикото (с повлажневшими губами):

— Да уж вы скажете, господин Дюлар… Обе уходят в свой дом. Но во второй половине дня обе, не сговариваясь, направляются к особняку Сен-Жорж, чтобы поинтересоваться, не нужна ли г-ну Тьеру горничная».

Весь этот диалог, разумеется, сочинен самим автором. Но он точно отражает суть общественного мнения и разговоров, которые вели простые люди того времени.

Впрочем, очень скоро у парижан появились иные, куда менее фривольные темы для разговоров.

28 июля 1835 года, в пятую годовщину Трех славных дней революции, когда Луи-Филипп обходил выстроившихся на параде национальных гвардейцев, он едва не был убит на бульваре Тампль адской машиной Фиески. В результате покушения погибло шестнадцать человек, в том числе старый маршал Мортье. Событие это потрясло простой народ. Толпы людей, собравшись вокруг тюрьмы, куда был заключен цареубийца, криками требовали его смерти. Люди настаивали, чтобы возмездие было совершено с особой суровостью. Некоторые журналисты предлагали четвертование.

Наконец, начался судебный процесс, и все каким-то чудом изменилось благодаря присутствию женщины.

Джузеппе Фиески, после того как долгое время жил с некой Лоране Пти, бывшей замужем за таможенным чиновником по имени Лассав, стал любовником дочери своей любовницы. Эта девица — аппетитная брюнетка восемнадцати лет с крутыми бедрами, обаятельной улыбкой и волнующейся грудью, которая заставляла забыть, что их обладательница была одноглазой.