Так что все завершилось к взаимному удовлетворению.
После этого г-жа Гордон, вновь превратившись в приветливую хозяйку дома, налила им кофе… Выпив свою чашку, принц, понимавший толк в жизни, подмигнул мурлыкающей от удовольствия Элеоноре и опять увлек ее на диван, теперь уже по собственной инициативе, и с блеском осуществил руководство всеми операциями.
Впрочем, ему совершенно незачем было устраивать второе сражение, так как уже после первого было очевидно, что любовница Персиньи как раз та женщина, которая способна взять в руки полковника Водрея…
На следующий день Луи-Наполеон поделился с г-жой Гордон своими политическими планами. У певицы они вызвали мгновенный и безграничный энтузиазм.
— Ваше Высочество, — воскликнула она, — я очень хочу вам помочь. Ваше дело я считаю самым благородным в мире. Я буду сражаться за него как мужчина и, если понадобится, предам Страсбург огню и мечу. Не забудьте, что в Индии я охотилась на тигра и с моим бедным мужем исколесила всю саванну.
Принц постарался умерить темперамент пылкой красавицы, объяснив, что речь идет не столько о разрушении самого Страсбурга, сколько о приобретении в нем сторонников задуманного дела.
— С гарнизоном в 12 тысяч человек, сотней пушек и стрелковым оружием, имеющимся в арсенале, — сказал он, — есть все возможности превратить в милицию все население восточного края. После взятия Страсбурга мы двинемся на Париж. В Реймсе у нас уже будет армия в 100 тысяч человек, и за какие-нибудь максимум пять дней мы обоснуемся в Тюильри, под приветственные крики безумствующей толпы…
Элеонора, чья пышная грудь вздымалась в такт охватившему ее волнению, глядела на принца пылающими очами.
— Никогда бы я не подумала, что буду участвовать в подобном предприятии! — сказала она. — Что я должна делать?
Принц заговорил об офицерах, несущих свою службу в Страсбурге и командующих стоящими там войсками.
— Генерала Вуароля посетил один из наших друзей. Генерал — довольно боязливый человек, обязанный своим званием правительству Луи-Филиппа. И я не думаю, что мы можем на него рассчитывать. Остается полковник Водрей. Полковники иногда значат больше, чем генералы. Их влияние на армию более непосредственное. Кому удается убедить полковника, у того будет и полк; в балансе сил поддержка полка куда важнее, чем всех этих золотопогонников… Вот почему так важно уговорить Водрея… Любыми средствами!
Луи-Наполеон пристально взглянул на Элеонору и добавил:
— В этом и будет состоять ваша роль!
Г-жа Гордон сразу поняла, чего ждут от нее. Она с гордостью выпрямилась, и принц понял, что она готова в жертву общему делу принести свое тело…
Прошло несколько недель, и согласно плану, намеченному Персиньи, в Страсбурге был организован благотворительный концерт, в котором приняла участие Элеонора.
Все офицеры города явились послушать пение женщины, чью грудь, не жалея красок, с большим лиризмом описывали в газетах журналисты, разумеется, оплаченные принцем.
Не успела она появиться на сцене, как по залу прокатился ропот изумления. Г-жа Гордон, полная решимости произвести сильное впечатление, вышла в облегающем платье, вырез которого доходил до кончиков грудей.
Потом она запела, и зрители с необыкновенным волнением отметили, что каждая высокая нота сопровождалась выпрыгиванием из декольте «двух пунцовых вишенок певицы»…
Во время антракта офицеры, красные от возбуждения, с жаром обсуждали исключительные достоинства дивы. И, конечно, среди энтузиастов был полковник Водрей. Взволнованный и размечтавшийся, он направился в гримерную г-жи Гордон. Она была приятно удивлена его появлением. В свои пятьдесят шесть лет полковник выглядел еще очень привлекательно. Его высокий рост, широкие плечи, внушительная грудь, впечатляющие усы притягивали взор дам. Элеонора подумала, что жертва ее будет не слишком мучительной.
Что касается Водрея, то он казался более чем соблазненным. Послушаем, что рассказывает Альфред Нейман: «Полковник остановился на пороге ее гримерной, широко раскрыл глаза, прижал руку к сердцу, как если бы у него заболело от восхищения, и наконец вошел».
После нескольких комплиментов офицер, привыкший к стремительным победам, схватил руку певицы и стал осыпать ее ласками. Потом наклонился и принялся «покрывать руки Элеоноры поцелуями, поднимаясь все выше и выше. Молодая женщина терпеливо ждала, когда он доберется до плеча. Наконец она сказала, что он, без сомнения, увидит ее на вечеринке, которую устраивает генерал после концерта».
Через два часа полковник действительно встретился с ней, и эта новая встреча послужила поводом для комичной сцены, если верить описанию Альфреда Неймана:
«Г-жа Гордон повела себя очень сдержанно и даже не сняла кружевной шали, прикрывавшей ее плечи, грудь и руки. Полковник не отходил от нее ни на минуту. Его начальник, Вуароль, за которым внимательно следила жена, так что он и подумать не мог о какой-нибудь фривольности, счел необходимым отвести подчиненного в сторону и напомнить, чтобы тот вел себя на публике приличнее. В частности, генерал посоветовал отказаться от мысли приподнимать в присутствии всех шаль г-жи Гордон.
— Ну что ж, тогда я спою, мой генерал, — сказал Бодрей.
Он круто повернулся и направился к фортепьяно. Сев за инструмент, он спел немецкую застольную песню, назло Вуаролю, который был большим германофобом. Все стали громко аплодировать, а г-жа Гордон с улыбкой подошла поздравила его. Полковник с жаром поцеловал ей руку и сказал:
— Давайте споем вместе!
Сначала они спели, с большим успехом, бретонскую народную песню, потом песню Беранже об императоре «Расскажи нам, бабушка, о нем». На какой-то миг в гостиной воцарилось молчание, а потом офицеры, в особенности молодые, взревели хором: «Расскажи нам, бабушка, о нем!» Генерал был в смятении; он аплодировал из вежливости и только после того, как другие уже хлопали. Г-жа Гордон легонько пожала руку полковника и сказала ему на ухо:
— Как это мило с вашей стороны…
Вот так, в первый же вечер г-же Гордон удалось соблазнить Водрея, восстановить полковника против генерала и заставить молодых офицеров обнаружить их бонапартистские настроения.
К полуночи певица вернулась в свой отель. Ее сопровождал Бодрей. С вечеринки он вышел, держа ее под руку и чувствуя себя триумфатором. Отель, в котором она жила, находился неподалеку: расстояние было таким коротким, что не располагало к серьезным заявлениям. Карета довезла их очень быстро. Полковник обхватил руками певицу и сказал умоляющим голосом, что знает здесь недалеко маленькую гостиницу. Она только рассмеялась…
— Боже мой, когда вы уезжаете? — спросил он в отчаянии.
— Завтра.
— Когда же я увижу вас снова? Когда и где?
Она пожала плечами. Он знал, что она живет в Баден-Бадене. Наконец она позволила поцеловать себя.
Он простонал:
— Я скоро приеду… Я должен увидеть вас снова…
Рыбка попалась на крючок.
На следующей неделе полковник Бодрей приехал в Баден-Баден. Г-жа Гордон приняла его с необычайной любезностью. Но когда он попытался уложить ее на софу, лицо ее приняло строгое выражение:
— Полковник, я не принадлежу себе. Душой и телом я предана делу, которое для меня дороже жизни. Я знаю, что вы искренне любите меня… Вы тоже мне симпатичны, но я не могу отдать себя в руки человека, не разделяющего мои политические взгляды…
Бодрей, чья способность что-то понимать была целиком замещена желанием, взял Элеонору за плечи и прижал к себе:
— Я уверен, что дело, которому вы служите, может быть только справедливым. Я готов вам помогать…
И он попытался скользнуть рукой к ней под юбку. Г-жа Гордон отступила:
— Вы можете мне в этом поклясться?
— Я клянусь вам!
Тогда она набросилась на полковника с рассчитанной необузданностью и наградила его поцелуем, смелость которого превосходила все мыслимые пределы.
На сей раз Водрею показалось, что он приближается к конечной цели. Он попытался объять богатейшую грудь певицы, но Элеонора снова выскользнула из его рук и сказала, краснея:
