И еще одно поразило Аринку во внешности Корнея — увечье. Как-то и в голову не приходило, что сотником может быть одноногий калека. Невольно подумалось: это ж какой духовной силы человек, что смог такое преодолеть и во главе сотни удержаться? Такой ведь и к чужим слабостям снисхождения проявлять не станет. Так что, по всему видать, суров сотник Корней Агеич.
Вдобавок ко всем тревогам еще и с девчонками сразу пришлось разлучиться. Ключница Листвяна, которая устраивала их в большой и многолюдной усадьбе, подошла к их телеге с девкой-холопкой. Та сразу же увела деда Семена и Ульяну, покосившись с опаской на Андрея, стоявшего рядом. Листвяна же, с виду вполне приятная, аккуратная и крепенькая бабенка лет тридцати, беременная, как приметила Аринка, наученная бабкой различать такие вещи, хоть срок и небольшой еще, почтительная, как и подобает холопке к хозяйским гостям, первым делом сказала:
— Детишек велено к хозяйской внучке Елюшке свести, с ней побудут, пусть познакомятся. Не бойся, не обидят их у нас: сами и в баньку сведем, и накормим. А тебя я устрою в горнице, идем, скоро баня готова будет — с дороги помыться…
Аринка хотела было попросить, чтобы девчонок все-таки с ней разместили, но Андрей увидел ее обеспокоенное лицо и только кивнул успокаивающе. А потом легко подхватил на руки Феньку со Стешкой и сам их понес куда-то, не обращая внимания на то, какое потрясение вызвал этим среди и без того изумленно наблюдающих за ними домашних — даже Корней на крыльце замер, глядя ему вслед.
«Да что ж это! Детей им тут пугают, что ли? Как же они так его НЕ ВИДЯТ?!»
Ну зато хоть тут можно было не волноваться — плохого с девчонками уж точно ничего не случится, коли Андрей с ними…
Ключница Листвяна, надо отдать ей должное, свои обязанности выполняла безупречно: в доме царили чистота и порядок, горница, отведенная Аринке, была прибрана, постель застлана. Даже поинтересовалась, есть ли во что переодеться после бани — слышала уже, видно, что они погорельцы, да и решила, что вовсе без вещей остались. Ну так Аринка в дороге время зря не теряла — перешивала и переделывала кое-что из того, что в сундуках уцелело, да пересматривала то, что только слегка попорчено огнем — что-то можно было переделать для девчонок, с чего-то можно было спороть уцелевшие кружева, дорогие пуговицы и тесьму и перешить потом на новое платье. Но только тут она сообразила — добро-то их на телеге осталось! Пришлось идти во двор, искать свою поклажу. Листвяна предлагала проводить, но Аринка отказалась — сама, что ли, дорогу не найдет? Да и не пришлась ей эта баба по сердцу — что-то в ней хищное чувствовалось, на холопку не очень похожа, вот и хотелось от нее отделаться поскорее.
Телеги, что должны были идти дальше, в крепость, не разгружали, только коней выпрягли. Козочек их, что дед Семен привел-таки с собой, временно пообещал взять к себе на подворье Илья, пока у них самих с жильем не прояснится.
На нее никто внимания особого вроде бы и не обращал, хоть во дворе много народу толклось, включая и знакомых обозников, но все были заняты делом. Аринка шла между телег, высматривая свою, и вдруг прямо перед собой увидела самое настоящее чудище, словно ожила страшная сказка про лешего, что ей в детстве рассказывали. Она отпрянула, сердце оборвалось от ужаса: косматый горбун с висящими почти до земли руками, больше похожими на лапы, и страшный лицом, черный, заросший всклокоченной бородой. Главное же — глаза его: маленькие, глубоко посаженные, как у медведя-шатуна. Что-то звериное ей в тех глазах почудилось: кровь, смерть, жгучая ненависть. Он смотрел прямо на нее и чему-то злобно усмехался — до самого нутра пробрали ее тот взгляд и усмешка. Никогда и никто на нее так не смотрел! И главное, с чего бы? Ведь она ему не то что ничего не сделала — и слова сказать не успела. А вместе с тем видела Аринка, страх ее перед ним он явственно ощущал и получал от этого страха удовольствие. Захотела было крикнуть, на помощь позвать, убежать прочь, но тут вдруг поняла, кто это — рассказывал же Илья про ратнинского обозного старшину Бурея. Должно быть, это он и есть, небось пришел Илью проверить как старший — тот что-то поминал об этом в разговорах. И сразу успокоилась: каким бы злодеем он ни был, но ведь не чудище же, действительно, да и по делу тут, не за тем же, чтоб ее убивать в конце концов! И она хороша — шарахнулась от него. Негоже так. Взяла себя в руки, поклонилась, хоть сердце и колотилось где-то у самого горла, выдавила из себя улыбку как можно приветливее и, чтобы свой страх скрыть, заговорила:
— Здрав будь, муж честной. Прости, напугалась — не слышала, как ты подошел. Вот свою телегу найти не могу никак — не заметила, куда поставили…
Тут-то он и удивился: почти человеческое выражение в его медвежьих глазках промелькнуло.
— Ты кто? — не спросил, а прорычал.
— Ариной меня зовут. С обозом в Михайловскую крепость еду. Брат у меня там учится.
— Да это с Илюхиными отроками баба едет — у татей отбили их с сестренками! Михайло их к себе берет, — подал голос возница с соседней телеги и, не удержавшись, добавил: — Андрюха Немой над ними опекунство взял, так что теперь, считай, не чужие…
Если до того она своим обращением Бурея просто удивила, то сейчас, похоже, тот и вовсе обалдел. Даже рот приоткрылся, что, впрочем, не сделало его приятнее или добрее — таким он Аринке еще безобразней почудился, хотя казалось до этого, что больше некуда. Ох, и страшен Бурей! Не так внешностью своей страхолюдной, как душой. Страшен и темен…
Потом она видела издали, как горбун в стороне говорил с Ильей, похоже, распекал того за что-то. И Илья был мрачный и злой — впервые за все время…
Пока в баню сходила да поела — Листвяна принесла ужин ей в горницу, а не на кухню позвала, — уже совсем вечер наступил, но спать ложиться было еще рано, да и неспокойно на сердце — неопределенность какая-то чувствовалась. Что-то там сотник еще решит? И Гринька с Ленькой где-то пропали — не пойдешь же их по усадьбе искать? Да и не дело шастать вот так в незнакомом доме… Оставалось только сидеть и ждать, но вдруг нарочито громко, чтоб и она услышала, хозяин гаркнул где-то в глубине дома:
— Листя! А ну-ка… эту ко мне приведи!
Аринка сразу подобралась — вот оно, то, чего ждала… Ну сейчас все решится… Что ж, она была готова на любые вопросы отвечать — ей скрывать нечего.
В горнице сидели два немолодых мужа. Очень немолодых — наверняка имели уже взрослых внуков, но стариками их назвать язык бы не повернулся. Сила и бодрость в обоих не просто чувствовались — в глаза бросались. Оба, без сомнения, воины — осанку мужей, привыкших держать на плечах тяжесть доспеха, не спрячешь.
Одного из них Аринка уже видела — сотник Корней, во Христе Кирилл. Могучий муж, бывший когда-то синеглазым золотоволосым красавцем, легко заставлявшим трепетать девичьи сердца. Заматерел, как видно, уже в зрелые года, ибо в кости не широк, гибким и стройным был, а еще… живым и проказливым. Ох, и наплакались от него в свое время девки! Еще и сейчас чувствовалась в нем неуемная мужская сущность. По всему видать, погулял сотник на своем веку — не только с мечом лих…
Но и жизнь с ним неласкова была, от души побила, не только сединой да морщинами — вон, вместо правой ноги деревяшка, а левая половина лица от брови до самой бороды изуродована шрамом от рубленой раны, и как глаз-то уцелел?
«Но все равно не угомонился ведь! Ишь глазом-то как блестит! Интересно, хозяйка здесь есть или холопка какая за хозяйку распоряжается?»
И грозен, ох грозен — воплощенная смерть. Не страшен, а именно грозен — не пугает, а таков по жизни.
Второй… а вот этот страшен! И тоже не пугает, но… Не бывала Арина на языческих капищах, не видала идолов, а сейчас поняла: вот такие они, идолы, и есть. Каменное спокойствие и полное равнодушие — решит, по каким-то своим, совершенно непостижимым причинам, что должна ты умереть, и умрешь, а он и не вспомнит о тебе через миг; решит оставить жить — просто оборотится к чему-то другому, будто и нет тебя вовсе!
