Илья загадочно замолчал и даже отвернулся, понукая лошадь, а потом сильно разочаровал девиц:

— Но о хитрости этой пусть уж вам боярыня Анна или наставница Арина рассказывают. — Илья немного помолчал, раздумывая о чем-то, потом продолжил: — Вот так, значить, девоньки. Непреложное правило: с бабой или, скажем, с девкой должно быть интересно! И интерес тот вовсе не в первую очередь должен быть плотским, хотя, конечно, все мы живые люди, и ничто человеческое нам не чуждо. А потому запомните одну вещь, девоньки. Я вам ее щас скажу, в голове вы ее держите, но упаси вас бог произносить это вслух при взрослых бабах, а особливо при незамужних или вдовых. Вот вы за бабами повторяете: «Все вы одинаковые, только об одном и думаете». А того не знаете, что очень и очень многие мысленно эти слова продолжают так: «И слава богу!» Так что, девоньки, и то и другое плохо: и когда умственного интереса нет, и когда дела не хватает. Ну про плотское вам наставницы расскажут — им виднее, а про умственный интерес добавить еще надо одно, но очень важное.

Научитесь вы с отроками свободно беседовать, обучитесь, кто лучше, кто хуже, и со взрослыми людьми верно речи вести, а вот с мужем как? Рано или поздно ведь замуж все выйдете. И это тоже лучше держите в голове, не треплите попусту, ибо не всякая баба с этим согласится, а мужьям вашим об этом и вовсе лучше не знать.

Илья хмыкнул и вдруг перевел глаза на отроков, которые и так внимательно слушали их беседу, а сейчас и вовсе с седел своих чуть ли не свесились поближе к телеге, стараясь ни слова не пропустить из того, чего «мужам лучше не знать».

— И вам полезно будет! Не для того, чтобы своим женам, если умные попадутся, противиться, а чтобы не мешать! А то мы-то, мужи, слишком умными бываем и баб так и норовим окоротить, а они порой умнее нас оказываются! Так что слушайте, слушайте, не помешает.

— А почему это нашим мужьям про то лучше не знать, а отрокам полезно? И ты сам откуда это знаешь, дядька Илья? — тут же прицепилась Анька, просто неспособная долго расстраиваться и молчать.

— Хотите верьте, хотите нет, девоньки, а сам догадался. Так уж у меня жизнь сложилась, да еще с женой повезло. Я же простым обозником был, самым обыкновенным. О том, чтоб чего-то большего достичь, даже и не думал. — Илья на миг прервался и тяжело вздохнул: — Если б не Ульянушка моя, таким бы и остался. Но надоумила меня как-то женушка присматриваться к тому, как Бурей раненых пользует. Мы же не только припас да добычу возим, но и тех, кто из-за ранений сам в седле держаться неспособен. Сначала издали приглядывался, потом улучил момент, когда Бурею помощь понадобилась, подсунулся удачно — раз, другой, третий… Потом он меня и сам на помощь подзывать стал — вроде бы как признал меня подмастерьем, хотя и ругался, бывало, не приведи, Господь, и даже дрался, — Илья потер шею, словно вспоминая воспитательные приемы Бурея, — но ведь и обучал. Объяснял, показывал, хотя особо красноречивым ратнинского обозного старшину не назовешь, но если чему он решил обучить, будьте спокойны — научит, хрен забудешь.

Потом, правда, плохо было — стал Бурей мне самых тяжелых раненых подкладывать, вроде как «раз тебя учу, то тебе и доверяю». Ну и довозил до дому живыми я, конечно, не всех. Слава дурная пошла, мол, к Илье в телегу попасть — дурной знак, можно и не выжить. Да и самому на сердце каждый раз чужое горе принимать тяжко было… — Илья снова надолго замолчал, потом неожиданно признался: — С того и к хмельному потянуло. А потом как-то так начало получаться, что даже самых тяжелых я все-таки вытаскивать стал. Ну не всех, конечно, но выживших стало больше, чем умерших, раз от разу больше. А после раненые сами ко мне проситься стали, мол, рука легкая. Подарки из добычи подносить стали — вроде как и уважение появилось. А после узнал я случайно, что Ульянушка моя, оказывается, тех, кого я живыми до дому довез, навещала, о здоровье интересовалась, да еще говорила, что это я ее посылаю. И однажды, хотите верьте, хотите нет, прохожу я мимо колодца, и вдруг бабы хором сами со мною здороваются! Да с поклоном! Да уважительно так! Я чуть прям там и не сел.

Вот тут-то мне в голову и пришло: а ведь это меня Ульяна надоумила лекарским делом поинтересоваться. И ведь не помню я, чтоб вот так прямо подошла и сказала: «Поучись-ка у Бурея раненых обихаживать». Не было такого! Как-то она это незаметно… И потом, когда мне совсем худо было, утешить смогла и не дала мне от лекарского учения отвратиться — тоже незаметно. Ни нравоучений, ни ругани, как-то все будто само собой получилось.

Ну а когда Михайлу ранили, уж и не удивительно было, что Корней велел его ко мне в сани положить. И с того Михайлова ранения все и пошло: и крестным братом он меня сделал, и обозным старшиной Младшей стражи, ну и все прочее. А с чего началось-то? А с того, что Ульяна, душа моя, для меня же самого незаметно, меня на лекарскую стезю подвинула.

Илья помолчал некоторое время, девки тоже притихли, кто-то даже растроганно шмыгнул носом. Тишина прерывалась только топотом копыт да поскрипыванием тележных колес. Аринка тоже молчала, чувствуя, что Илья еще не закончил свой рассказ.

— Так вот, девоньки, — очнулся от своих мыслей Илья. — Должно вам будет проникнуться жизнью и судьбой ваших мужей. Понять их интерес, сильные и слабые стороны, а то, глядишь, и дар какой-нибудь открыть, как Ульяна во мне. И вот так же, без упреков, без скандалов, без нравоучений, подправить в нужную сторону мужнину жизненную стезю. Коли выйдет это, будет у вас, как в сказке, — любовь до гроба, крепкая, незамутненная. Да что там говорить, именно такая, о какой попы при венчании сказывают.

«Вот и бабка с матушкой мне о том же говорили, только иными словами. И Ульяна как-то смогла без ворожбы это чудо совершить, единой любовью. Хотя… нет, не только любовью — сколько ума и терпения ей понадобилось! И упорства, и уверенности в том, что она все правильно делает. И ведь ни разу не дала мужу повода рявкнуть: „Не лезь, знай свое место, баба!“».

— Ну и где здесь плоть, девоньки? — продолжил свои наставления Илья. — Впрочем, разговор не о плоти, а о том, что пословица: «Муж голова, а жена — шея, куда шея голову повернет, туда она и смотрит» — в общем-то верна, кроме одной, но о-очень важной мелочи: не дай бог голове заметить, что ею крутят — по той же шее и получите. Потому-то и не стоит о том, что я вам тут рассказал, вслух трепаться.

«Вот тебе и простой обозник! Когда ж Михайлу-то ранили? Кажется, в начале весны… Надо же — полгода не прошло, а такая перемена в судьбе! Но ведь не с пустого места — готовилась-то эта перемена годы, если не десятилетия. И готовил не только сам Илья — жена его конечно же в первую очередь. Но ведь и Бурей, а может, и еще кто-то, я же всего не знаю…

А ведь мы в крепости сейчас тоже в самом начале пути, как тогда Илья: и Алексей, и Михайла, и братья мои… Да те же девки… Кто знает, какие нынешние мелочи потом всю их судьбу решат… И всё так или иначе с Анной Павловной связано. Может, она эти мелочи и творит сейчас, незаметно для всех, да и для себя самой тоже?»

И в конце самом, вдогонку уже, еще одна мысль пришла:

«А ведь не все ты, дядька Илья, сказал! То ли сам не понял, то ли не хочешь об этом поминать… Ну да и ладно, я это девкам потом без отроков поведаю… Тати тогда на меня охотились, а Продька ваша сама на Алексея охоту устроила — и получила… Потому как забыла: мужам надо себя охотниками чувствовать, а не добычей…»

Июль 1125 года. База Младшей стражи

После возвращения в крепость Мишка велел Дмитрию распоряжаться дальше, а сам подъехал к телеге, в которой сидела мать. Анна сразу поняла, что ему не терпится переговорить с ней, причем сын заметно нервничал — так, что его беспокойство даже передавалось коню: Зверь под старшиной Младшей стражи беспокойно перебирал ногами и стриг ушами. Не хотелось Анне сегодня еще и с Мишаней обсуждать случившееся в Ратном — уж очень сильно устала за день, однако понимала, что придется. Сына на подворье во время скандала не было, да и от церкви во время «циркуса» с Просдокой он уже, кажется, ушел куда-то. А Осьмы и на службе не было — наверняка в лавку или на склад вместе пошли — очень уж внимательно Мишаня вникал в новые погорынские торговые дела.