Было еще и в-четвертых: как всякая хорошая портниха, Анна просто любила свое дело, и наслаждалась, когда представлялась возможность, а пуще того — необходимость отдаться ему, не отвлекаясь ни на что другое. Хоть домашние никогда не препятствовали этому занятию, а свекровь так и вовсе Анну окончательно признала своей, когда, уже после рождения внучек, получила в подарок специально для нее сшитую праздничную рубаху с тонкой вышивкой, а все-таки мужи посмеивались снисходительно, когда Анна с головой уходила в шитье. Разве что один Лавр понимал ее. Стоило же ей однажды заикнуться Фролу, что для нее ткани так же близки и дороги, как для мужей их железки, так он ее не только оборвал — на смех поднял, дескать, нашла что сравнивать, воинскую справу и тряпки какие-то. А сам-то мог часами сидеть, начищая доспех, выглаживая свой меч или даже и вовсе разговаривая с ним, и не считал это зазорным. Да и с одеждой иной раз как дите малое капризничал: под горячую руку мог в лицо бросить приготовленную ему рубаху да обругать, дескать, вышивала без души, не глянется ему, и вообще…
Анна оборвала неприятное воспоминание, возвращаясь к насущной заботе. Как в любом большом хозяйстве, у нее, конечно, имелись холопки, чьей обязанностью в основном было шитье, но делали они, как правило, обыденную, привычную работу, обшивая прочих холопов. А кроме них, совершенно неожиданно для нее, появилась у боярыни помощница, причем из куньевской родни.
Софья была одной из многочисленных Татьяниных племянниц, осиротевших во время захвата Куньего городища. Когда Анна сшила, как поняла по Мишаниным невнятным объяснениям, первое платье да показала его бабам на подворье, то она ожидала чего угодно, только не появления в своей горнице этой ничем доселе не выделявшейся девицы. Анна тогда была удивлена и раздосадована дерзостью новой родственницы — время было позднее, день хлопотный, спать пора, так что если бы незваная гостья, как и прочие, только смотрела завидущими глазами на разложенные по лавкам наряды, то боярыня непременно шуганула бы ее вон, не задумываясь. Только девчонка не дала ей и слова молвить — поклонилась чуть ли не до земли и с горящими глазами выпалила:
— Тетка Анна, сделай милость, научи меня такие же наряды шить — я никогда такой красоты не видывала. Век за тебя… Христа молить буду, — после небольшой заминки закончила она.
Так вот и появилась у Анны и помощница, и первая ученица, и ни разу она об этом не пожалела. Софья была наделена божьим даром во всем, что касалось шитья, да таким, что наставницу свою со временем непременно обещала превзойти. Анна только радовалась за нее, хотя и опасалась временами, как бы не прокляли девку за нарушение устоявшихся обычаев — уж очень неожиданно и ново смотрелось иной раз то, что из Софьиных рук выходило. Уже и сейчас она порой такое придумывала, что боярыня диву давалась и не знала, то ли восхищаться, то ли креститься. Потому и останавливала девчонку, подумать заставляла.
Как-то раз на общих занятиях, когда девицы по очереди читали из Святославова «Изборника», а остальные в это время рукодельничали, Анна обратила внимание, что Софья, как и все куньевские, не блиставшая знанием грамоты, читала не то что медленно, а все больше просто таращилась на страницу — даже встряхнуть ее пришлось. Когда она свое отчитала, передала книгу соседке и, вместо того, чтобы за вышивку взяться, опять застыла, только теперь на ткань в пяльцах уставилась. Сидевшая рядом с ней двоюродная сестра, заметив неодобрительный взгляд боярыни, пихнула ее локтем в бок раз, другой, Софья встрепенулась и часто-часто заработала иглой. А потом показала вышитый рисунок, да какой — все обмерли! На холсте красной нитью был повторен тонкий узор, обвивавший буквицу на странице «Изборника». Анна потом тот кусок с небывалой вышивкой крутила и так и эдак, все голову ломала, к чему бы ее приспособить, и наконец решила, что новому узору на новом платье самое место будет. Хоть и не похож тот рисунок на привычные узоры-обереги, но не может же изображенное в такой книге человеку во вред идти. А Софье сказала, чтобы новые образы не таила, не боялась их на ткань переносить, ну или хотя бы на кусок бересты — до поры до времени, пока место подходящее для того узора сыщется.
Вот с помощью Софьи Анна и хотела подобрать для Арины наилучший наряд, ибо глаз у девки был острый, а нового она не только не боялась, но и стремилась к нему всей душой. Сейчас, получив от боярыни задание — подумать над небывалым платьем для новой наставницы, Софья перерыла все сундуки в пошивочной (Анна довольно быстро дала ей дозволение копаться в запасах ткани) и подыскала тонкое полотно небывалого насыщенного зеленого оттенка. Этот кусок Анна увидела на складе у брата в Турове, а Никифор, довольный прибылью, полученной с помощью Мишани, подарил его сестре без колебаний. Кто красил ткань и как мастер добился такого густого тона, Анна понятия не имела, но со временем хотела повторить — были у нее на этот счет кое-какие свои задумки.
Когда запыхавшаяся Арина появилась в пошивочной, на большом столе уже все было готово к раскрою. На зеленом поле развернутой ткани громоздились куски кожи, вырезанные по размерам и форме деталей нового наряда. Обычно рубахи да прочую одежду свободными шили, разрезая холст на куски нужной длины, ну разве что в подмышках небольшие клинья вставляли, чтобы рукам двигаться удобно было, но новые-то платья точно по фигуре подгонять приходилось, значит, и резать — тоже по фигуре. Такое на глазок, как матери и бабки шили, не прикинешь, только зря дорогую ткань испортишь. Вот и приспособилась Анна форму необходимых деталей сначала на коже нарисовать, а потом вырезать, благо шкур после охоты всегда много, кое-какие из них, не самой хорошей выделки, вполне можно на это дело пустить. Ну не из холста же такие заготовки вырезать, в конце-то концов больно дорогое удовольствие получится.
— Арин, Анна Павловна говорила, ты какие-то кружева сохранила, от порченных огнем платьев отпорола, — обратилась к ней Софья. — Посмотреть бы, может, что для нового подойдет. Принеси, а?
Обычно тихая и незаметная девчонка в пошивочной менялась до неузнаваемости — со всеми, даже со старшими, разговаривала уверенно, как с равными, будто имела на это право. Разве что к боярыне с особым почтением обращалась как к своей наставнице. Самое удивительное, что получалось это у нее не обидно, не смотрелось вызовом или наглостью — тут она тоже была мастером, уступавшим пока что только самой Анне, да и то до поры.
«Ну да, Кузьма в своей кузне тоже князем смотрится, когда работает — к нему и не приближайся. Так и эта — девка ведь еще, четырнадцати нету, а как иголку в руки возьмет, сразу видно — мастерица великая вырастет. Я еще потом гордиться да хвастаться буду, что дар сей узрела и расцвету его способствовала».
Арина обернулась быстро, благо ее горница находилась недалеко от пошивочной. Принесла небольшой сверток, развернула его — и все трое погрузились в приятнейшее занятие, если кто понимает: перебирали полоски невесомого кружева, связанного из тонких отбеленных льняных нитей.
— Вот эти матушка вязала, давно уже — я еще маленькая была, вот это я сама вязала, себе в приданое, а это вот, — Арина помедлила, разворачивая очередной сверточек, — она из сундука достала, когда меня в Туров провожала, сказала — ее приданого часть.
— Да-а, красота невиданная, — с почтением протянула Софья, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к слегка желтоватому от времени странной формы воздушному полотну. — А куда его, такое-то?
Арина вместо ответа взяла да накинула кусок кружева на плечи, и сразу стало понятно — вот оно то, чего не хватало для задуманного платья: воротник непривычной формы охватывал шею, спускался на плечи мягкой волной, прикрывая грудь и одновременно подчеркивая нежный цвет лица молодой женщины.
— Ну-ка, ну-ка, подойди-ка сюда, к столу, — загорелась Анна, — дай-ка я сначала ткань к тебе приложу, а потом уже поверх нее это диво.
Совместными усилиями быстро освободили от кусков кожи один конец полотна, перекинули его Арине через одно плечо, расправили, а потом уже и кружевную отделку приспособили.
