Не удержавшись, тот непроизвольно шагнул вперед и почти налетел на молодую женщину, а она и не подумала отшатнуться. На мгновение Анне показалось, что Андрей сейчас отпрянет или вообще развернется и уйдет, как Глеб. К счастью, Арина что-то такое сделала или сказала, что он опять застыл на месте, но уже совсем по-иному, будто отпустило его что-то.

А Арина ничего и не говорила, просто взяла его за руку — впервые осмелилась. Андрей потрясенно уставился на тонкие пальчики, осторожно сжавшие его искалеченную ладонь, потом поднял глаза и уже так и не смог оторвать их от Аринкиного лица.

Что там дальше было, Анна не видела, потому что к крыльцу пробился Мишка. Хоть и пришлось ему проталкиваться сквозь немалую толпу, лицо у него было довольное, а глаза подозрительно поблескивали.

«Все-таки каверзу задумал, поганец! А ведь обещал…»

Оказалось, не все так страшно: Мишка не стал подниматься по ступенькам, а чинно подошел к Марии — она ближе всех к нему стояла, склонился перед ней в полупоклоне, выставил вбок согнутую в локте левую руку:

— Вашу ручку, сударыня!

— Чего? — непонимающе протянула сестра, но он уже взял ее правую руку, положил на свой согнутый локоть, прижал к боку — чтобы не вырвала, что ли? — и повел ее к лавке, врезанной в стену девичьей — туда, где девчонки обычно и устраивались на время посиделок. Но этого ему показалось мало: подойдя, он вытащил из рукава неизвестно как оказавшийся там платок, обмахнул им сиденье, и еще с одним поклоном повел рукой, предлагая старшей сестре сесть. Мария хоть и косилась на него с подозрением — подвоха ждала, но все-таки послушалась и теперь сидела на самом краешке, напряженная, с выпрямленной спиной, готовая в любой момент подхватиться и затеряться в толпе.

Сбегать ей не понадобилось, потому как, увидев, что сделал боярич, старший наставник Алексей, легко раздвигая мешавших ему отроков, быстро оказался у крыльца, поднялся к стоявшей там боярыне, подмигнул ей и развернулся лицом к толпе. Потом он медленно, напоказ, протянул Анне руку, она в ответ положила поверх его ладони свою, и тут Алексей оглушительно засвистел, уставившись поверх голов на Андрея. Тот вздрогнул, посмотрел на враз помолодевшего Рудного воеводу, помотал головой, будто морок стряхивал. Алексей же, не видя немедленного ответа на свой сигнал (а это был именно воинский сигнал — «делай, как я»), повторил свист, подтвердив его для верности еще и условным жестом.

Первым опомнился Артемий. С довольной усмешкой он подскочил к стоявшей около самого крыльца Татьяне, подражая старшему наставнику, предложил ей руку и повел совершенно обалдевшую женщину вслед за своим старшиной. Усадил ее на лавку и тут же кивнул Демьяну, Кузьме и Дмитрию. Близнецы, не растерявшись, подхватили под руки тетку и проводили на почетное место рядом с сестрой. Дмитрию же досталась вторая боярышня.

Тут уж и прочие отроки рванули к девицам, в меру сил старательно подражая кто Мишке, кто старшему наставнику или Артемию, подхватывали зардевшихся, но довольных девок с двух сторон то под локотки, то за руки, провожали их к лавкам и усаживали. Взрослые тоже не терялись: Верка повисла на своем Макаре, глядя на него откровенно влюбленными глазами, а тот, довольно поглаживая бороду и молодцевато приосанившись, повел свою супругу к лавке не хуже, чем отроки, даже хромать меньше стал. Илья подхватил под бока смутившуюся, но довольную Ульяну и направился вслед за ними.

Когда же перед крыльцом стало свободнее, Алексей наконец повел боярыню к обычному месту, которое для них освободили раздвинувшиеся девки. Анна, садясь, скомандовала:

— Ну-ка, двигайтесь дальше. Наставников Арину с Андреем сейчас тоже здесь посадим.

Андрей выглядел все еще слегка не в себе, однако по примеру Алексея сообразил подать Арине руку. И хоть получилось у него не так ловко, как у отроков (Анна даже подумала, что, похоже, ее помощница после этого пальцами долго шевелить не сможет), да и на лавку он уселся с таким видом, будто сам себе удивлялся, но хотя бы, к облегчению Анны, не пытался сбежать.

То ли наставления боярыни пошли впрок, то ли выходка Мишани, а вслед за ним и прочих отроков свою роль сыграла, но посиделки удались на славу. Девчонки пели душевно, как никогда, выбирали самые задорные песни, без тоски и грусти, улыбались, а не хихикали в кулачки и, против обыкновения, не поддевали отроков язвительными насмешками, а просто шутили.

Да и Верка огоньку добавила: сидя рядом со своим Макаром и глядя на враз похорошевших девок, слушая их звонкое пение, она наконец не выдержала, толкнула мужа локтем в бок и провозгласила во всеуслышание:

— Ну, Макар, поня-я-ятно теперя, чо ты меня назад-то чуть не спровадил! Вона тут какие девки молодые да справные! Глаза небось разбегаются? Гляди у меня… а то я тоже вот не растеряюсь — отроков-то еще больше! Не все, чай, Просдоке, глядишь, и мне наставник Алексей парочку подгонит… Как, Алексей? Не обидишь честную жену? — обернулась она к старшему наставнику под смешки окружающих.

— Э-э нет, Вер, ты что? — усмехнулся тот в ответ, подкручивая ус. — Мало мне их от Макара спасать, так что я потом с глухим десятком делать буду?

— Почему с десятком, да еще с глухим? — опешила Верка.

— Да потому что меньшими силами им с тобой не управиться, а после тебя они не то что мои команды — трубы иерихонские не услышат, — разъяснил Алексей под грянувший в ответ на его слова общий хохот. Верка, весьма польщенная «десятком», смеялась от души, привалившись к Макару, который тоже в обиде не остался. Словом, веселье было в самом разгаре, когда Алексей, глянув на небо, поднялся и скомандовал, легко покрывая голосом мальчишеский смех:

— Пока не оглохли, слушай мою команду! Встать! По десяткам строиться! Урядники, развести десятки!

Девки с наставницами тоже поспешили к девичьей переодеваться: пора было идти к Плаве караваи печь. Женщины загодя собрали обереги у взрослых мужей, назначенных сопровождать отроков. Так уж повелось — всяк свой оберег, полученный при выходе в первый бой, сам хранил, и каждый раз его жена или еще какая родня непременно запекала в провожальный каравай. Потерять его считалось дурным знаком, и второй, приготовленный на замену, уже не имел той спасительной силы. Вот у Андрея как раз такой замененный оберег был — свой первый, матушкой ему даденный, он потерял, когда рану в горло получил, без памяти его тогда с поля боя вынесли. Анна не стала говорить этого Арине — и без того опасалась, как бы та не нарушила заведенные здесь порядки и не принялась голосить по уезжавшим, либо не удумала пасть Андрею на грудь с рыданиями, как делали иные туровские купчихи, провожая мужей. Заранее предупредила ее, что нельзя слез лить в дорогу. Та кивнула, что поняла; да, впрочем, и не похоже было, что собиралась, но какими взглядами с Андреем обменялась, когда он ей свой оберег передавал! Анна пожалела, что по обычаю нельзя сейчас тихонько в сторону уйти и прочих увести, чтоб эти двое наконец хоть о чем-то договориться могли — в эту ночь воинам положено спать, а не разговоры разговаривать, и нельзя этот зарок нарушать.

Была и еще одна задача, как разрешить которую Анна пока не знала. У наставников Глеба и Анисима не оказалось родственниц, чтобы взять из их рук те обереги. И если у Глеба жены вообще не было, и провожать его могла любая родня (Верка ему кем-то там приходилась… так — седьмая вода на киселе, но она и оберег приняла, да и каравай для него печь взялась), то с Анисимом дело обстояло хуже: жена его не приехала с бабами в крепость. Вездесущая и всезнающая Говоруха сказала, что Дарья отойти не может от дочери: та первый раз рожает, вторые сутки мается в бане, Настена не выходит от нее, да вроде пока без толку. И хотя после долгих подсчетов какое-то родство с Анисимом раскопала у себя та же Верка, но все сошлись, что неладно так получается, при живой-то жене.

Алексею, как и Мишане с Роськой, Анна такой оберег давно припасла. Но и тут не все понятно было: можно ли считать Анну женой или близкой родней старшему наставнику, чтобы ее каравай должную силу имел? Сомнения разрешила Ульяна, сказав, что раз нет у него больше никого, так кто ж еще? Если и не как жена, то как вдова побратима она вполне могла его провожать.