Все это она произнесла уверенно, отнюдь не как услышанную где-то сплетню, и это задело его. Не проходило семестра, чтобы какая-нибудь из студенток не заявилась к нему в кабинет и под тем или иным предлогом не предложила себя. Но он никогда не позволял себе тешить этим собственное самолюбие. Напротив, чувствовал себя неловко перед молодой отчаянностью девчонок. А со временем выработал метод для их вразумления, который, как он полагал, не унижал их. «Понимаю, милая девушка, – говорил он, – Вам нравятся мои лекции. Вы еще маленькая, и поэтому я кажусь вам очень умным, очень добрым и так далее. Но зачем вам видеть меня в нижнем белье? Знаете как разочаруетесь». Далее следовал смех, затем: «Вы только представьте, что будет! Я – старый человек и непременно влюблюсь в вас, потому что вы такая лапочка. Но со временем у вас все быстро пройдет, я же останусь при своих интересах. Так зачем вы хотите причинить мне страдания, если уважаете меня?»

– Видите ли, все, чего я достиг, удовлетворило бы меня, если бы я добивался этого хотя бы лет двадцать, как это и положено. Но если ты достиг всего еще в самом начале пути и в основном потому, что к тебе благоволили? И если потом, несмотря на все твои усилия, ты оказываешься бесплодным, хотя и чувствуешь себя молодым и у тебя есть все необходимое, чтобы работать плодотворно – знания, ум, условия. Поэтому во сто крат лучше не обладать всем этим, но иметь надежду и цель в жизни…

Он чувствовал себя так, словно находился на кафедре. Пафос красноречия, так действующий на студентов, снова обуял его, и профессор поспешил умолкнуть, пригубив питье, но бокал оказался пуст.

– Выпьем еще? – спросил он незнакомку. – Наш разговор становится грустным.

– Закажите! – сказала она, словно сопротивляясь кому-то, и посмотрела на часы. Он тоже посмотрел на свои. И смутился, впрочем, как и она.

– А теперь стало еще грустнее! Так-то вот: встречаются два человека, которым, может быть, есть что сказать друг другу, но в первую очередь их заботит, сколько времени они могут уделить друг другу. Заметьте, сколько времени, а не сколько чувств и мыслей. Вот что порождает модное нынче одиночество, милая!

– Наверное, все же я должна обижаться, а не вы. Выходит, я не нравлюсь вам. Я же посмотрела на часы просто так.

– И я просто так. Но ведь все наши рефлексы имеют и другое значение, не так ли? Если бы я разбирался в психоанализе, может быть, определил бы его… Чарли, еще по одному коктейлю!

Конечно же, официанта звали не Чарли. Его звали Чавдаром [1], но разве с таким именем потрясешь как следует курортников?

– Знаете, ведь из-за вас я нарушил еще один свой принцип. В такое время никогда не пью больше пятидесяти граммов.

– Не надо, прошу вас! Вы готовы даже обидеть меня ради того, чтобы скрыть собственную оплошность. Давайте поговорим о чем-нибудь другом!

Он перевел взгляд на площадь, не зная, в чем же все-таки убеждать ее: в том, что у него действительно такой принцип или что она действительно нравится ему.

– Скучный я человек, не правда ли? Не умею флиртовать, одни только лекции читаю.

– Вы забываете, что именно за таким человеком я замужем.

– Ясно! Поэтому вы посмотрели на часы, – констатировал он, снова ощутив в ней какую-то тревожную напряженность, пугавшую его.

– Нет, мне хотелось понять, могу ли я остаться еще ненадолго, не рискуя, что вы прогоните меня, как прогоняете из своего кабинета студенток: «Понимаю, милая девушка… но зачем вам видеть меня в нижнем белье. Знаете, как разочаруетесь», – произнесла она и замерла в злорадном ожидании.

– Это еще откуда вам известно?

– Однажды вы уже выгоняли меня.

– Не может быть!

Однако появление официанта, начавшего расставлять с подчеркнутой аккуратностью бокалы, заставило его замолчать.

– Может! – подхватила она первой, как только официант удалился. – И я расскажу вам, как это было. Ведь вы не рассердитесь? Девчонки поговаривали, что таким образом вы отшиваете студенток. В вашем семинаре занималась моя подружка, и я часто бывала с ней на ваших лекциях. Вот девчонки и говорят, мол, тебя он не знает, экзаменов не придется ему сдавать, так что проверь, действительно ли он отшивает всех без исключения. – Она неожиданно вдруг разразилась смехом. – Ну и я, как бывшая артистка…

– Да, представляю, как вы повеселились! И когда же это было?

– Вы даже не представляете! – продолжала она, все так же неестественно смеясь. – Но девчонки не знали, что я действительно влюблена в вас. Втайне я надеялась, что вы не прогоните меня. Или по крайней мере поступите не как с другими. Так что, товарищ профессор, смех сменился плачем… Будьте здоровы! – подняла она бокал.

– Проклятые мои принципы! Упустить такую девушку!

Она демонстративно, наслаждаясь, отпила глоток и заметила:

– А вот этого не надо! Вы действительно не умеете флиртовать. И ведь именно поэтому студентки сходили от вас с ума. Сейчас я понимаю, каково было вам. Ведь не одни же бескорыстные собрались среди ваших почитательниц… Разведенный профессор, к тому же наверняка богатый, а бедную девушку после окончания университета пошлют бог знает куда…

– О, вы по-прежнему не в силах простить мне!…

– Женщины руководствуются инстинктами, – как бы нарочно продолжала она подавлять его своими жестокими откровениями. – Я хочу сказать, сама природа делает нас корыстными. А как же – мы обязаны добывать пропитание нашим детям, дать им кров. Моя бабушка по этому поводу говорила, что мужчине нужно быть чуть лучше обезьяны, чтобы можно было сносить его поцелуи, но если ударишь его по карману, там должно звенеть.

Он ударил ладонью по правому карману джинсов, воскликнул: «Звенит! Звенит!» – сунул туда руку и вытащил связку ключей.

– Действительно звенит! Ключ от квартиры, ключ от машины и, конечно же, от лодки. Вот именно на это у нас чутье.

– Нет, вы положительно решили уесть меня. Не пью, не курю, с женщинами не гуляю, зарабатываю хорошо. Сегодня это стандарт. Думаю, что и ваш муж такой же… Впрочем, вы и его таким же образом заставили ударить по карману?

– Я сама ударила, – прыснула она.

– У вас есть дети?

Этот вопрос он задал невольно, для поддержания беседы, и, видимо, коснулся чего-то затаенно-болезненного. Лицо женщины вмиг померкло, стало неприветливым.

– Он хочет сначала получить кафедру. Но к нему несправедливы… И все-таки он получит ее. Он лучший из преподавателей, – уверенно говорила женщина, а он смотрел на нее и спрашивал себя, уже как художник: возможно ли, чтобы красота была неприветливой? Ее лицо, показавшееся вначале легким для изображения своей контурной очерченностью, не поддавалось разгадке, и он вдруг сказал:

– Я, пожалуй, попытался бы нарисовать вас.

– Как я ударяю по карману, что ли?

– Какой карман? Ах да! Позвольте не поверить вам. И прошу в следующий раз в моем присутствии о своем муже…

– Будет следующий раз? – оборвала она совсем уже неприличные его угрозы. И профессор понял, что у него хотят вырвать обещание.

– Разумеется. Если я буду рисовать вас…

– Я плохая модель. Для чего бы то ни было, – бросила она резко и так же резко встала. – Теперь вы отпустите меня, не правда ли?

– Я сделал что-то не так?

– Нет, это я не так сделала?! Благодарю за отличный коктейль!

В его ладони осталась прохладная влага невидимого невроза, которым она была мучима все это время, но изящество проворных смуглых ног и сверкнувшая на солнце красивая спина тотчас выветрили воспоминание о холоде ее рук.

Он долго смотрел ей вслед, но не так, как на модель. И как бы ни хотел видеть в своем воображении только одно ее лицо, контурно очерченное и гордое, не мог отделаться от желания обладать этим красивым и словно бы оставшимся недолюбленным женским телом.

– Эх! – тяжело вздохнул он. – Опять мы позволили нарушить наш гормональный баланс. – И, вопреки своему принципу, попросил Чарли принесли третью порцию.