– Неужели такой умный человек, как вы, одинок? – грустно спросила она.

– Есть разное одиночество – плохое и хорошее. Человек бывает одинок не только от большого ума. Одиноким его делает толпа. Здесь, в городе, мы ненавидим друг друга, потому что нам тесно. Экологические проблемы вида, как говорят популярные антропологи. Но вы не представляете, какая благодать в море, вдали от берега. Там я люблю всех. Даже скутеристов! Но, к сожалению, никто не учит человека умению уединяться.

– Да и не каждый может позволить себе приобрести яхту, не так ли?

Он взглянул на нее желая понять, почему она все поддевает его, и наткнулся лишь на подозрительно блестящие глаза.

– Нe сердитесь, просто я завидую вам! Человек действительно должен любить что-то, что выше него, иначе он пропащий.

Профессор долго и терпеливо приучал себя уметь слушать людей, серьезно относиться ко всему сказанному ими.

– – Знаете, когда меня спрашивают, люблю ли я море, меня всегда одолевают сомнения. Я – дитя города, и вся моя жизнь прошла в кинотеатрах и школьных классах, в аудиториях и кабинетах. Но я постоянно испытывал потребность в связи с ним, отсутствие моря мучило меня. Поскольку из меня не получилось экспериментатора, я занялся теорией, и природа снова оставалась для меня математической абстракцией, произвольной игрой каких-то там частиц. Вы понимаете меня, да? Только вдали от берега я чувствую себя перед ним, точно перед чем-то осязаемо целостным. Как вам это объяснить… своего рода противоядие от профессиональной испорченности. Кроме того, я всегда боялся моря, еще с детства. А мне необходимо было одолеть этот страх! – поспешил он закончить свои оправдания, поскольку что-то внутри него настойчиво требовало сообщить и еще об одной причине, из-за которой он боролся со своей водобоязнью. – Словом, я хотел сказать, покажется это вам снобизмом или нет, но если человек приезжает к морю не просто как отдыхающий, он должен наладить с ним какую-то свою интимную связь.

Он огляделся. Кафе совсем обезлюдело. Пустынной была и открывавшаяся перед ними площадь… Летнее марево сонно корчилось над асфальтом. Над витринами магазинов опустились пестрые козырьки. Все вокруг напоминало закрывшуюся ярмарку, оставившую после себя жгучую печаль по ушедшему веселью.

– А море снится вам?… У вас какой знак зодиака?

– Во сне я по-прежнему боюсь его, – ответил он, однако скрыл свое отношение к модному увлечению астрологией. Это оскорбляло его как ученого.

– Амбивалентность. Так, что ли, это называется? Любовь-ненависть?

– Нет, для меня море – не любовница, как принято говорить среди моряков, но вообще… Всего лишь кабинет космогонии. А ведь человек может любить и свой кабинет, не так ли? Может иногда и ненавидеть его.

Несмотря на его сдержанность и серьезность, она оставалась по-прежнему непонятно возбужденной, ершистой.

– Не очень-то уютный кабинет.

– А я и не припоминаю, чтобы какое-то великое открытие было сделано в уютных кабинетах. Впрочем, я и здесь не преуспел.

– А почему вы не рисуете море? Я не заметила в вашей хижине таких картин…

– Потому что боюсь его. А вы – любите?

– Только как место, где можно загорать, – засмеялась она.

И убрала со стола локти, так как официант наконец-то сподобился принести кофе и напитки, торопливо извиняясь при этом, что, мол, плита была выключена и пока нагрелась…

Поняв, что таким образом официант решил отомстить ему за давешнюю невежливость, он пожурил его:

– Мог бы сначала коктейль принести. Чарли, Чарли…

– Виноват, профессор! – нагло ухмыльнулся тот и, подчеркнуто вежливо поклонившись, удалился.

2

Возникшая в разговоре пауза позволила профессору получше разглядеть женщину. Ее руки, давно переходившие в плечи, были гладкими и смуглыми, поскольку первыми принимали солнечные лучи. Грудь выпирала мощно. Наверное, и она тоже была покрыта темным загаром. Ничем не поддерживаемая, она производила впечатление тяжести и твердости. Женщина не мешала ему разглядывать себя, нарочно отведя взгляд в сторону, и он продолжал купаться в удовольствии от ее красоты.

– Может, вы скажете какой-нибудь тост? -

произнесла она вдруг. Для него же это прозвучало как «хватит разглядывать меня». И он виновато поднял бокал:

– Извините!

Она первая прикоснулась к его бокалу и первой попыталась сгладить возникшее ощущение неловкости:

– Я и не знала, что вы такой хороший художник. Особенно мне нравятся ваши картины иных миров!

Он отметил про себя, что, должно быть, в тот вечер она ухитрилась посмотреть его картины. При свете керосиновой лампы они выглядели действительно впечатляюще.

– Это неприлично – смеяться над странностями старого человека! – пошутил он.

Она засмеялась неестественно громким смехом или была чуть-чуть истеричной, или смущалась – и брякнула, теперь уже действительно что-то неприличное:

– А сейчас вы напрашиваетесь на комплимент, не так ли? В картинах я, может, и не понимаю ничего, но мужчины в общем и целом мне понятны.

Он смущенно склонился над чашкой с кофе. Старея, профессор все чаще стал подмечать за собой, как под тем или иным предлогом ищет подтверждения тому, что он все еще сильный и красивый мужчина, хотя интерес женщин к нему в последнее время даже возрос.

– У вас есть сигареты? – чуть погодя добавила она резковато, догадавшись, что допустила бестактность.

– Не курю. Сейчас, – повернулся профессор к официанту, но того не было на месте, и он хотел встать.

– Не надо. Я просто так. – Возбуждение ее возросло. По всей видимости, она была готова к новым поддразниваниям. – И что же вы делаете на этой лодке один? Или не совсем один, а?

– У меня принцип: на лодке я всегда один, – ответил он, чтобы поохладить ее пыл. – Приходите, посмотрите. Убедитесь, что она оборудована на одного человека. А нога женщины и вовсе не ступала на нее.

– Тогда давайте не осквернять ее! – парировала незнакомка.

– На днях снова ухожу в море до конца каникул, – сообщил-предупредил он, ибо трогательные «сородинки» все еще будоражили его воображение. (Они-то, наверное, и были причиной того, что он так опрометчиво пригласил ее посетить яхту.) – Почему у меня такое чувство, будто я знаю вас давно, отнюдь не с недавнего памятного вечера?

– Может, вы смотрели фильм «В начале весны»? Хотя нет, это было давно.

– О, звезда экрана?!

– Нет-нет, я всего лишь один раз снималась!

– Почему? Вы такая красивая, даже очень, – захотелось ему чем-то оправдать ее незадачливость, но она резко оборвала его:

– Я тогда была школьницей. Совсем несовременной девушкой, сниматься меня заставили почти что силой. Убеждали, что, мол, именно такая им и нужна – чистая, наивная. Себя чтобы играла… Какая шестнадцатилетняя девушка не соблазнится? Написали пару раз, что я талантливая, что у меня большое будущее, а потом никто и не вспомнил даже. Только жизнь испортили.

Он читал и слышал о подобных, ставших банальными, трагедиях сотен тысяч девушек, и ему стало грустно и тоскливо, что она не является исключением из их числа.

– Наверное, до сих пор не можете пережить все это?

Она жадно отпила глоток и ответила взволнованно:

– Сколько бы человек ни боролся с этим, остается на всю жизнь… Еще совсем недавно – как только познакомлюсь с кем, через минуту спрашиваю, смотрел ли, мол, такой-то фильм. А потом бегу куда-нибудь, чтобы нареветься. Вот и сейчас, видите! – болезненно усмехнулась она.

Ему хотелось погладить ее пальцы, нервно барабанившие по скатерти, как-то успокоить ее, но вместо этого он сказал:

– Мы – родственные души. В сущности, я тоже ухожу в море только затем, чтобы нареветься. Мне прочили блестящее будущее, – я был самым молодым профессором в университете, – а потом… Изо дня в день пережевываю студентам чужие истины.

– Да, но ваше имя стоит на обложках уймы книг, не так ли? – Губы ее слегка дрогнули, приглушая зазвеневшее в голосе злорадство. – А если принять во внимание факт, что студентки, типа меня, готовы целовать вам подметки…