Люди, которым он это объяснял, ужаснулись до глубины души. А через месяц поручили Рэнделлу разработать подробные планы операции под кодовым названием «Хрустальная ночь». Разумеется, на случай чрезвычайных обстоятельств, которые могли возникнуть в весьма далеком и маловероятном будущем, если бы, например, английское правительство – самостоятельно или вместе с Организацией Объединенных Наций – вздумало применить вооруженную силу против Южной Африки. В этом случае предполагалось организовать расовые волнения одновременно в Хониуэлле, Пэддингтоне, Ноттинг-Хилле, кое-где в Бэйсуотере. Хотя это и выходило за рамки полномочий и осведомленности Оливера Рэнделла, но подобные планы разрабатывались и для других городов – таких, как Ковентри и некоторые районы Бирмингема.

Люди из «Фонда треста», в общем, не собирались претворять эти планы в жизнь. Они были не из тех, кто думает о неприятных последствиях своих чисто теоретических разработок. Ведь хозяева трущобных домов вовсе не хотят, чтобы крысы кусали детей их жильцов. Когда же это случается, они приходят в такой ужас, что не желают об этом слышать.

Подобную щепетильность проявлял и «Фонд треста». Его организаторы и слушать бы не стали про трущобы, хотя некоторые из них владели значительной недвижимостью, которую только под большим нажимом они признали бы «несколько запущенной» – просто «она ждет реконструкции». Большинство членов «Фонда треста» вложили свои капиталы не в трущобы, а совсем в другое: в южноафриканское золото, родезийский хром, замбийскую и катангскую медь, или в одну из отраслей промышленности, или в монополии, работающие на сырье, которое добывают в Африке.

Другие вложили деньги в нефть и морской транспорт. Некоторые пришли в промышленность с командных постов в вооруженных силах, и все члены «Фонда треста», военные и штатские, поддерживали тесные связи и прекрасные отношения с влиятельными лицами в правительстве и министерстве обороны как люди богатые, солидные, влиятельные. Поэтому-то и вошли они в «Фонд треста». Кое-кто из них одновременно были членами парламента, высшими государственными чиновниками или армейскими офицерами. Все они, без исключения, участвовали в «Фонде треста» по более чем понятным соображениям.

Можно сказать, эти люди страстно верили в Англию, в английский образ жизни. Под этим они понимали свой собственный, весьма цивилизованный и, пожалуй, дорогостоящий образ жизни. Они верили также в ряд других, более расплывчатых и идеализированных ценностей, крайне далеких от их собственных интересов: в британского рабочего и врожденную порядочность нижестоящих классов, когда те не развращены профсоюзными активистами, материализмом и разными вредными идеями. Члены «Фонда треста» действительно не хотели, чтобы какие-то их действия причинили зло хотя бы единой живой душе, ну а если уж по недоразумению или злой воле судьбы подобное случается, об этом не надо думать. В конце концов, зачем размышлять над тем, что уже произошло: ничего тут не поделаешь, тем более что никто этого не хотел. Подобные дела лучше поручать людям другого круга. Например, Рэнделлу. Ну и скотина же, должно быть, этот малый, коль скоро он придумал такую операцию, как Хрустальная ночь. Даже подумать страшно. Не дай бог когда-нибудь этот план осуществить.

В Хониуэлле сигналом к началу погрома должно было стать изнасилование и убийство неграми белой девушки. Оливер Рэнделл погладил ноги Бабетты и улыбнулся в зеркало. Бабетта и будет этой белой девушкой. Конечно, с одной стороны, жаль терять Бабетту, у него были совсем иные планы на ее счет, но, по здравом размышлении, так будет лучше всего. Она слишком много знает. Зазвонил телефон. Рэнделл дождался, пока он даст три звонка, и снял трубку, прислушиваясь к своему дыханию и сердцебиению, не прекращая поглаживать Бабетту.

В Женеве Эдвард Брайс распаковал свои вещи, сел на край постели и уставился в пустоту. Раздвинь он занавески, Брайс увидел бы озеро, фонтан и вдали горы, находящиеся во Франции. Но занавески были задернуты, словно могли отгородить его не только от швейцарского пейзажа, но и от леденящего ужаса.

У Брайса вспотели руки, он медленно, методично вытер их о штанины брюк. Внезапно его пронзило чувство одиночества. Он почувствовал себя бесконечно одиноким. Не только без Нелли. Но и без Бабетты. Он сам не смог бы объяснить, кто ему нужен. Ему пятьдесят три года, у него двести тысяч фунтов, которые можно спокойно взять из банка, но в мире нет человека, к которому он мог бы без опаски, дружески подойти и запросто поздороваться. Он более одинок, чем узник в одиночной камере, – от такой несправедливости Брайс заплакал горючими слезами.

Раздался негромкий почтительный стук в дверь. Брайс вышел в крошечную прихожую гостиничного номера и замер. Сердце бешено заколотилось. Ему стало трудно дышать, спокойно произносить слова.

– Кто там? Я сейчас очень занят, – прошептал он.

– Мистер Брайс? – раздался мягкий, вежливый, с иностранным акцентом голос. – Не могу ли я поговорить с вами – ровно одну минуту.

От такого вежливого обращения мистер Брайс приободрился. Но терять бдительности все же не хотел.

– Уходите, – уже более решительно сказал он: страх почти прошел, он почти взял себя в руки. – Я же сказал, что сейчас занят.

– Но мне необходимо поговорить с вами, – мягко настаивал голос. – Я из полиции. Сами понимаете, простая формальность, которой нельзя избежать.

Мистер Брайс закрыл глаза, прижал толстенькие ручки к сердцу. По его лицу текли слезы, он подумал о Нелли. Она никогда, никогда, никогда не помогала ему. Брайс открыл дверь, и молодой человек в темном костюме ободряюще улыбнулся ему, не выразив никакого удивления при виде слез.

– Я совсем ненадолго задержу вас, – сказал он. Теперь иностранного акцента почти не чувствовалось, но, терзаемый мучениями, мистер Брайс не уловил этого изменения в голосе вошедшего. Он сделал шаг назад, боком прошел в спальню. Молодой человек вежливо проследовал за ним, порылся во внутреннем кармане, вытащил бумажник, какой-то документ. – Служба иммиграции, – сказал он. Спрятал бумажник, достал один из тех сложных портсигаров с зажигалками и часами, которые девушки дарят знакомым молодым людям. Открыв портсигар, он протянул его мистеру Брайсу.

Игла с цианистым калием вонзилась мистеру Брайсу в шею, в отвислые складки кожи и жира. Он потянулся было к горлу, решив, что его ужалило какое-то насекомое. Но рука, еще не поднявшись и наполовину, утратила силу. Эдвард Брайс начал оседать как мешок, на лице его, уже принявшем багровый оттенок, отражалось удивление. Молодой человек убрал портсигар, постоял, наблюдая за мистером Брайсом. Убедившись, что тот мертв, он начал неторопливый и методичный обыск комнаты – ящики шкафов, чемоданы, карманы мистера Брайса, карманы одежды, висящей в шкафу.

Через десять минут убийца вышел из гостиничного номера, повесил на дверную ручку табличку «Не беспокоить», спустился вниз по лестнице. Никто не заметил, как он поднялся наверх. Никто не заметил, как он спустился вниз. Через час молодой человек сидел в экспрессе, мчавшемся в Берн, откуда на другом поезде он отправится в Цюрих, а оттуда на самолете в Лондон. Мистер Брайс остался лежать в гостиничном номере там, где упал, – лицо и шея у него побагровели. Комнату наполнял приторно-сладкий запах.

Машина свернула к верфи Петерсона, поехала меж глухих стен складов. Над их крышами – на фоне яркого вечернего неба – вырисовывались верхушки мачт. Пролетела чайка, крикнула два раза, села на край крыши. Машина приблизилась к раздвигающимся воротам – их открыли изнутри. Она въехала в склад, и ворота закрылись. Водитель выключил двигатель, автомобиль на собственном ходу докатился до угла почти пустого склада. Сторож шел за машиной. Когда она остановилась, он помог пассажирам вытащить Шона.

Они положили его за большим пустым ящиком, приподняли ему веки, проверить, жив ли. Убедившись в том, что он жив, и в том, что он, слава богу, еще не пришел в себя, водитель отогнал машину к воротам, сторож открыл их – машина уехала. Капитан Робертсон с одним из своих людей и сторожем стали ждать Рэнделла.