Мамочка положила трубку. Ну вот — теперь только с этим Андреем надо будет правильно поговорить. И про шлюху Ирку послезливей рассказать.

«Карточки покажу, — решила Инна Васильевна. — Она же у меня красивая, зараза. Вот и буду говорить, что такую красоту, мол, эта проклятая фирма погубила ради бумажек зеленых…»

После сильных переживаний у мамочки всегда аппетит исключительно разыгрывался. Она решительно прошла на кухню и добрых сорок минут жевала, отрешенно глядя в окно, хоть привычное время ужина пока не наступило вечер только начинался, даже не темнело еще.

А сразу после ужина племянник Клавдии Гавриловны и позвонил. Выслушал, повозмущался, посочувствовал, твердо заявил, что таким мерзавцам спускать с рук нельзя, пошелестел бумагой — видать, блокнот-ежедневник листал — и назначил время визита.

Теперь Инна Васильевна, почти успокоенная, прилегла перед телевизором. Оставалось только дождаться субботы. Часиков в одиннадцать он придет, а там…

«А там — отольются вам мои слезки, всем отомщу, за все!» — ещё раз подумала она и устроилась поуютней — начиналась сто тридцать вторая серия.

Чутье моей тетушки никогда не подводило. И хотя все её сенсации были не очень и сенсационны по нынешним временам, но на этот раз она сказала совсем иначе:

— Андрюша, из этой истории может получиться стоящая публикация.

Значит, надо ей поверить. Хотя, конечно, с самого утра, да ещё в выходной, тащиться на другой конец города страшно не хотелось, но я все-таки собрал слабые свои силы и поехал.

Тем более, нынче я сам себе хозяин — Яны с Ромкой уже две недели дома нет, я их в отпуск отправил. И сам отдыхаю — езжу только туда, куда считаю нужным, зря по редакциям не бегаю. Вообще лишних телодвижений не совершаю. И ни перед кем не отчитываюсь.

Я трясся в троллейбусе и думал, что именно может сообщить мне эта мамочка. Тетя Клава так, слегка намекнула, о чем пойдет речь, вот я уже и прикидывал, что можно вытащить из подобного материала. Но потом вспомнил одного своего преподавателя с журфака. Тот всегда говорил, что у героев не должно быть головы, иначе они такого натворят, что ты и удивиться не успеешь.

Поэтому я попытался переключиться. Вот, например, адрес, куда я еду. Тоже ведь любопытная вещь. Раньше была такая себе приличная улица Шиллера. У нас в городе вообще культуру уважают — не говоря об обязательном ассортименте (Пушкинская, Лермонтовская и Шевченковская), есть улица и Чайковского, и Шекспира, и Ромена Роллана. На Шекспира, например, во времена сухого закона по-советски был классный винный магазин: ни очередей, ни пьяной ругани, всегда отличный выбор. А вот Шиллеру не повезло — под очередное празднование Дня Победы переименовали улицу в Проспект Героев Ленинграда. Как потом её только ни называли! А злые языки до сих пор говорят (и пишут!) «проспект Героя Ленинграда Шиллера». Раньше над этим даже смеялись. Мы теперь уже не смеемся над очень многим из того, что вызывало смех раньше. Теперь вся жизнь — сплошной смех. Сквозь слезы…

Нет, дома здесь все-таки какой-то чокнутый нумеровал: почему, объясните мне, рядом с номером 59 стоит сразу 65? И куда девались все остальные? Откуда мне, невинному прохожему, знать, что у этого пятьдесят девятого за спиной и стоит шестьдесят первый?.. У сестры ещё хуже: она квартиру в совсем новом районе купила, хата-то нормальная, но вот найти дом — целое дело. Тоже как здесь — идешь по улице: вот номер двадцать пять, значит, следующий, тот, что тебе нужен, будет двадцать седьмой. А вот фиг! Следующий тридцать пятый. А твой номер двадцать семь где-то в микрорайоне затерялся — ищи его…

Так я и шатался — искал адрес этой самой Инны Васильевны. И думал, и время тянул: не годится даже ради самой шикарной статьи прибегать минута в минуту, как мальчишка на первое свидание, цену себе знать надо.

Наконец, нашел я этот дом — классическая хрущевка, подъезд с вечным кошачьим ароматом. Дверь самая обыкновенная, звонок, правда, приятный.

В глазке что-то мелькнуло. Дверь приоткрылась.

Да! Вот это впечатление! Все равно что встретить в крошечной прихожей памятник Шевченко в натуральную величину. Только монумент этот почему-то не серый, а в турецкий костюм втиснут, улыбается, приговаривает, сюсюкает.

Я представился. Она, конечно, сказала, что все-все мои статьи читала и вообще в восторге. Я тактично улыбнулся.

С трудом разминулись в коридорчике, и меня пригласили в «залу». Это, значит, самая большая комната, где людей не стыдно принять.

Сижу я в зале, по сторонам осматриваюсь — декорации изучаю. С каждой секундой все лучше девчонку эту понимаю: здесь не то что до восемнадцати дожить, здесь один день пробыть невозможно. А ведь придется.

Появилась в комнате Инна Васильевна, от неё хлестко пахнуло знакомой, но уже подзабытой «Красной Москвой». А следом потянулся целый шлейф ароматов, один другого слаще и увесистей: корица, ваниль и мед. Это она домашнее печенье и торт к чаю подала.

Ну, слово за слово, начала она свою опупею излагать. И почему-то с самого детства доченьки своей ненаглядной, с предъявлением подтверждающего материала девять на двенадцать и тринадцать на восемнадцать. Девчушка крохой действительно была чудненькая, в активном возрасте — тоже вполне, но что-то я в мамашкином голосе особо острой любви не услышал. И гордости за дочку тоже.

Зато она все печеньем этим тошнотворным меня пичкает и чайком поит. А чаек-то прозрачный, как слеза… Нет на вас, обожаемая Инна Васильевна, жены моей. Янка чай заваривает крепче кофе — черный, терпкий. А последние крохи сахару из нашего дома исчезли, по-моему, ещё до свадьбы. Присоленные домашние крекеры — вот это вещь! Особенно если сравнивать с этим чудовищным тортом…

Так, наконец-то мамочка к текущему моменту перешла. Пора записывать. Нет, на память я не жалуюсь, но бумага помнит лучше. Я не взял с собой диктофон, боялся, моя собеседница с непривычки при технике зажмется, слова из неё не вытащишь. Как же, остановит эту собеседницу техника! Разве что в глотку ей диктофон заткнуть…

Слушал я её эмоциональное повествование и все пытался понять, зачем мамашке-то статья нужна. Дочку жалко, конечно. Влипла Ирочка, прямо скажем, основательно. Но статья-то моя её из Махдена не вытащит! И в голосе слишком много яду, когда про фирму говорит.

Кстати, а название-то у фирмы знакомое… А-а, вспомнил. Янка из-под палки сыночка нашего, оболтуса, языку французскому учит. Так она в этой фирме пару адресочков купила — мальчишки его возраста ищут друзей по переписке… И что бы вы думали — теперь Ромка сам в словарях копается, старается лицом в грязь не ударить перед иностранными дружками…

Наконец все стало по местам: мамулька возжелала отомстить. Ну, будем говорить правду — история сенсационная. Не обмануло тетушку чутье. А если в фирме этой такие номера сознательно устраивают, то крутенько им придется. А если не сознательно, если они просто ничего не знают? Не потребуешь же у тамошних женишков справку о благонадежности?

А какая разница? В конце концов, не мое это дело кого-то отмазывать и оправдывать. Мое дело — написать и продать. А из этой истории я смело могу затеять журналистское расследование. Ну, это ещё как пойдет, но первую публикацию с руками оторвут, сам буду выбирать покупателя покруче…

Мысли эти у меня шли как-то параллельно с разговором. Я мамашку слушаю, головой киваю, чаек, будь он неладен, попиваю, в нужных местах активно реагирую — а в голове уже складывается строчка за строчкой…

Наконец в пятом часу вечера удалось откланяться. Но милейшая Инна Васильевна мне и с собой печенья насыпала, чтобы не обижать, значит, племянника «миленькой Клавочки Гавриловны».

До самого дома меня преследовал жуткий запах этого печева — жирный и приторный…

Значит, сейчас у нас — вечер субботы. До утра понедельника статья должна быть готова. А с понедельника начнем искать крутого покупателя. В «Вечерку» можно зайти, «Для тебя» тоже с руками оторвет — только им платить нечем… «Мэ и Жо»? Ну их, эти начнут требовать побольше клубнички, а то и сами накрутят, у нас нынче времена вольные и редакторы лихие. «Зебра»? Те любят скандалы, но надо подумать — стоит ли связываться с такой одиозной газетенкой…