Впрочем, не у всех отроков любопытство преобладает над здравомыслием. Даже не у большей их части. Ну, и слава Богу: надо же кому-то пахать и сеять, оставаясь в крестьянском звании! Но есть и такие, коим обыденная сельская работа кажется нестерпимо скучною рутиной, зато возможность хоть одним мизинчиком прикоснуться к делам «нашего графа» — честью и наградой. Целый выводок подобных отщепенцев захороводился вокруг меня. Была бы их немалая толпа, да только я сразу прогнал всех, кто слаб в учебе. Школьный учитель здешний (достойный человек, а не драчун и пьяница, что был когда-то: их с той поры четверо сменилось) благодарил и кланялся, дескать, представить себе не мог, чтобы у детей единым разом столько усердия прибавилось.

Спастись от ребячьей назойливости было два способа: либо приказать слугам гонять мальчишек, либо найти им занятие. Собственно, искать долго не пришлось: опыты по строению артифициальных птиц, незлонамеренно прерванные инквизиторами Венецианской республики более десяти лет назад, могли быть возобновлены в любое время. Требовалась лишь свобода моя от важных и не терпящих отлагательства дел, да команда старательных помощников. То и другое оказалось налицо; к тому же Семен Крутиков, приехавший со мною помощником секретаря, когда-то принимал самое тесное участие в далматских опытах и охотно взял на себя непосредственное руководство, избавив мое сиятельство от малозначительных забот. Еще один умелец нашелся тут же, в селе: бывший корабельный плотник и парусный мастер, списанный по старости и болезни, однако в наставники ребятам годный. К сожалению, бамбук и шелк, припасенные некогда для постройки летучей машины, затерялись или пропали, доставка же новой партии требовала времени. Пришлось на первое время заменить их сосновыми рейками и тонкой парусиной, а вместо горы Велий Верх использовать берег Черной речки, сильно уступающий высотою, но для «птичек» саженного размера вполне пригодный.

За пару месяцев новосозданная артель пробежала хоженную ранее часть пути, подойдя к созданию полноразмерной машины. Наступившая зима заставила перенести работы в пустой овин, снятый незадорого у соседа. Печь для сушки снопов плохо справлялась с декабрьскими морозами — иной раз приходилось дожидаться оттепели. Из детишек остались самые упрямые, которым и стужа нипочем, дай только интересным делом заняться. Впрочем, русский климат оказался не только помехой: мягкий, пушистый снег позволял по-новому решить проблему возвращения на земную твердь, исполнив нижнюю часть машины в виде салазок. Взлет, при такой конструкции, я тоже предполагал возможным с крутого и достаточно высокого склона.

К Рождеству диковина была готова. На святочном гуляньи мальчишки, прокатив полотняную птицу, поставленную на легкие полозья, по всей деревне, под смех и прибаутки веселящегося народа пустили с горки, с которой прежде сего детвора каталась на ледянках. Самый тощий и легкий — Алешка Новоселов — забрался в плетеную из лозы люльку, взялся за шкоты, позволяющие изгибать и растопыривать хвост артифициального монстра наподобие паруса, но… Пташка не взлетела. Трехсаженные крылья, забирая ветер, сообщали всем эволюциям устройства необыкновенную плавность. Где ледянки мчались стрелою, там наше изделие скользило с вальяжностью парусника. Разогнаться до требуемой быстроты никак не получалось. Хватившие браги мужички принялись насмешничать:

— С крыльми, а не летает… Што ж то за птица така получилась? Неначе, курица!

— Мож, она у них и яйца несет?

— Да не, в ентой корзинке токо пару яиц найдешь, у ейного птенчика — и те мелкие!

Достоинства сиятельного графа крестьянские шутки вроде бы не касались: делали-то все ребята, я же лишь изредка давал советы, снисходя с невообразимой высоты. Но парней задело. Поглядывая на меня украдкой, они явно ждали генеральского рыка, в отпор веселящимся глупцам. Еще мне не хватало святочную потеху людям портить! Велел измерить крутизну и протяженность склона, засек время скатывания, рассчитал скорость. По миновании праздничной недели, бурмистр Андрон выгнал тех самых крестьян работать в счет летней боярщины: расчищать и выравнивать склон Телятиной горы, самой высокой в округе и с южной стороны переходящей в отвесный речной обрыв, издырявленный ласточьими гнездами. Прежде безымянная, возвышенность эта обрела название благодаря недавнему приключению, когда с кручи свалился отбившийся от стада телок. Мясо, рассказывают, оказалось отбито не хуже, чем бифштекс у повара-англичанина. Алексей, птичий наездник, взирал на сии труды с видимой опаской.

— Не забоишься? А то, давай, постарше кого посажу.

Парнишка дернул головою, глаза блеснули:

— Нет, Ваше Сиятельство! Лучше меня никто не сладит.

Сверкать на господина очами он, по правде говоря, имел кой-какие основания. Матушку его, Олену, родила через девять месяцев после одного из моих визитов в деревню молодая, вольного поведения, вдовушка, по доброте своей не отказавшаяся скрасить хозяйский досуг. Конечно, не пойман — не родитель; красавица и других привечала; но указание старосте выдать ей денег и снабдить всяческим припасом ввиду сей оказии было дано. Возможная моя дочурка, подобно всем крестьянским девушкам, рано вышла замуж, нарожала своих детей и умерла молодой от морового поветрия. Алеша и его сестренка жили при мачехе. Внуки? Бог знает. Возможно. Наверно, из-за моего сиротства — а может, по иной какой причине — я в смысле любви к потомству вышел калекой. Не знаю сего чувства, ну вот совсем! По крайней мере, не испытываю ни малейшего побуждения тех, кому дал жизнь, каким-то образом баловать, льготить и устилать их путь розами. Тем паче (отметим между прочим), балованные дети почти всегда вырастают либо не годными ни на что бездельниками, либо записными мерзавцами. Если младенец унаследовал мой дух, он сам сыщет дорогу из деревенской глуши в широкий мир: школа здешняя открыта для всех, а любой грамотный юноша принимается в Компании, как родной. Оттуда, по выслуге, можно уйти на вольные хлеба. Правда, желающих мало, но само наличие такой возможности весьма оздоровляет атмосферу. У других владельцев, конечно, иначе. Там крепостные подлинно в рабстве пребывают. Мне же удалось высвободить в русских людях, подаренных царем за службу, скрытые силы и таланты. Силы огромные, куда Гераклу! И обратить оные к своей корысти, что худого?! Все на принципах взаимности: я укажу вам путь к свободе и богатству, извольте лишь маршировать к заветной цели в моем полку; ежели нужно будет — пробиваться с боем!

А этот малец мне пока еще непонятен. Сдается, иной раз во взоре отрока мелькает обида: дескать, мог бы и признать, старый черт! И впрямь, парнишка-то похож. Не на меня нынешнего, конечно, а на виденное бездну времени тому назад назад отражение юного венецианца в стеклах библиотечных шкафов.

Долго ли, коротко ли, гору от кустарника расчистили. Кочки сровняли. Ямы засыпали. В крещенские морозы целую неделю возили наверх бочки с водой и заливали ледяную дорожку. Чуть желобом: края повыше. Опорные салазки летучей машины тоже наморозили льдом. Тоненько, чтобы вес не сильно увеличить. Дождались безветренного солнечного дня. От села до Телятиной горы далековато будет, так что птицу привезли на санях, нарочно для нее излаженных. Шестеро крепких парней нежно ее сняли с опор, поставили на край площадки. Наездник влез в корзину, перекрестился.

— Готов?

— Да!

— Не спеши выбирать шкоты. Если хвост поднять раньше времени, пока скорости нет…

— …То не взлетит, а подпрыгнет и опрокинется. На «воробьях» пробовали, знаю.

«Воробьями» ребята прозвали уменьшенные подобия машины, в сажень размером, коих они сделали штук пять. И все переломали, иные — не по одному разу.

— Ладно, с Богом!

Осеняю паренька крестным знамением. Даю знак юношам, держащим концы крыльев. Черт, неодновременно! Кто-то запоздал на мгновение, птица пошла с горки чуть наискось. Края желоба не дают ей выскочить из колеи, она виляет «змейкой», у самого низа словно встает на дыбы, подлетает сажени на две, сваливается вбок, цепляет сугроб крылом и с треском рушится наземь. Алешка летит кувырком: мелькнули тонкие ноги в латаных портах и больших, с чужой ноги, серых валенках — и все скрылось в искристом облаке мелкого снега.