Настроения московские переменились в один момент. Старики-генералы, подвинутые от трона статскими краснобаями, расправили плечи. Канцлер, со своим alter ego, разом притихли: по общему мнению, они чрезмерно увлеклись европейскими делами, упустив из виду Восток. Тироули перестал требовать вспомогательный корпус. Елизавета, совсем забывшая государственные заботы ради семейных, почтила своим присутствием Сенат. Дело шло, в первую голову, о финансах. Ну, как и впрямь придется воевать?! До конца в это не верили. Османам, иной раз, случалось объявить войну как бы для испуга враждебному государству, чтобы выбить у неверных желаемые уступки, — а потом дипломаты все улаживали. Вот и теперь они представили свои требования Вешнякову (которого не посадили в Семибашенный, а содержали под домашним арестом). Прежние владения за Перекопом и на Кубани крымскому хану отдать, российских магометан силою не крестить, принадлежащие им мечети не рушить, а разрушенные — дозволить к возобновлению. По совести, я охотно бы со всеми пунктами согласился в обмен на пропуск торговых судов через проливы. Но о свободном мореплавании даже речи не шло. Пока не собьешь с турок спесь, толковать с ними бесполезно.

Сенаторы пол-дня рассуждали, какую еще придумать подать, или которую бы увеличить из существующих. Я молчал, даже не особо и слушая: читал в это время лондонскую почту. Пусть выговорятся. Когда поймут, что денег взять негде, тогда и надо предлагать свое мнение. Никак не раньше.

Наконец, императрица подозвала взглядом Никиту Трубецкого, шепнула ему что-то на ушко. Все замолчали, притомившись. Генерал-прокурор оборотился ко мне:

— Александр Иванович, может, хоть ты чего придумаешь?

Я отложил очки для чтения и взглянул на толстячка с легкой усмешкой:

— Все давно придумано, Никита Юрьевич. Сейчас в Европе никто не воюет за наличные деньги. Разве кроме Фридриха Прусского, которому покойный батюшка двадцать миллионов талеров оставил. Но он их скоро профинтит, и будет как все. Вот, погляди на англичан: лорд Тироули нам предлагал полтора миллиона рублей субсидии, за помощь королеве венгерской. Ты думаешь, у них эта сумма есть в казне? Там не то, что пусто — там гораздо меньше, чем ничего. Пятьдесят один миллион фунтов долга. Если точно, на тридцать первое декабря минувшего года — пятьдесят один миллион сорок три тысячи триста сорок семь фунтов, шестнадцать шиллингов и девять пенсов. Свыше двухсот пятидесяти миллионов, ежели в рублях.

— Так что же, они нас обмануть хотели?

— Ни в коем случае. Заняли бы еще немножко, и нам дали. Миллионом больше, миллионом меньше — при таком долге вовсе незаметно. Дают королю охотно, щедро и под очень низкий интерес.

— Предлагаешь просить у короля английского?

— Нет. Зачем его вмешивать? Лучше взять у тех, у кого сам король берет. Напрямую у его подданных. Или, еще лучше, у голландцев: у них денег больше, а власть рыхлая. Меньше помех будет.

— Что, вот так просто и дадут?

— Под залог, естественно.

— Как обыкновенные ростовщики? Так среди сих заимодавцев, наверно, и евреи будут?

— Ну и пусть. Монеты у них не обрезанные.

— Отчего ж тогда государь Петр Великий даже в крайней нужде взаймы не брал?

— Залога подходящего не было. Сейчас мы можем поставить на кон факторию Банкибазар в Восточной Индии и порт Святой Елизаветы в Капской земле. Голландским ост-индцам эти два пункта — как две занозы в чувствительных местах. Они непременно на сию наживку клюнут, денег дадут и постараются что-либо учинить, чтобы заклад им остался. Дальше — кто кого перехитрит. Надеюсь, старый венецианец голландцам не по зубам окажется. Если Сенат приговорит и Ея Императорское Величество одобрит — готов этим делом заняться.

Елизавета одобрила. А что ей еще, при сей оказии, было делать? Только на будущий год требовалось, сверх ординарных расходов, от трех до пяти миллионов. Это по моему плану войны, который, бывши рассмотрен в узком кругу доверенных лиц императрицы, удостоился высочайшей апробации. Касательно займа, в том же совещании я счел возможным приоткрыть карты чуть побольше.

— Ваше Величество, Ваши Высокопревосходительства. Будучи уверен, что все, сказанное в этой комнате, за ее пределы не выйдет, могу вполне откровенно сообщить: под выставленные в заклад фактории мы сможем занять в Голландии не более трети необходимой суммы. Поэтому считаю необходимым прибегнуть к способам весьма рискованным и, по мнению амстердамских банкиров, не вполне безупречным. Вот один из них. На заемные деньги приобретаются реальные ценности, которые, в свою очередь, закладываются, потом все повторяется снова — столько раз, сколько позволит дисконт, установленный заимодавцами при закладе. Это самый простой, ныне почти не употребляемый. Сейчас в ходу более изощренные приемы. Все они сходны в одном: даже малейшее сомнение в платежеспособности заемщика способно вызвать обрушение всей системы и непоправимую потерю финансовой репутации. Казне российской сим заниматься не надлежит ни в коем разе. Только приватным лицам: оных, при нужде, можно будет обвинить в самоуправстве. Через свои английскую и неаполитанскую конторы я подберу коммерческих агентов…

Императрица поморщилась:

— Граф, стоит ли входить в аферы, кои губительны для репутации?

— Безусловно стоит, Ваше Величество. Воинские хитрости — неотъемлемая часть марсова искусства. Война за деньги, которая каждый день идет на бирже, тоже не бывает без них. Если для одоления турок надо сделать чуточку беднее толстопузых амстердамских менял, не вижу в этом греха.

— Ладно. Делайте, что считаете нужным, но я ничего знать об этом не желаю!

— Благодарю, Ваше Величество. Теперь еще одна нижайшая верноподданная просьба. Решительный успех может быть обеспечен лишь в том случае, когда все начальствие войною, на суше и на море, будет находиться в одних руках. Лучше, если эти руки будут моими.

«Чьи деньги, того и девки», — говорят в Венеции завсегдатаи непотребных домов. Престарелый фельдмаршал Долгоруков покачал головою с видом сомнения. Румянцев глянул — а черт его знает: может, и с завистью. Разумовский — пожалуй, с одобрением. Бестужев — с оценивающим прищуром видавшего виды игрока. Возражать никто не стал. Все согласились. Елизавета помедлила — и с важностию заключила:

— Быть по сему.

Что ж, ставки сделаны. Козыри я себе сдал. Но если карта все-таки будет бита, граф Читтанов окончит жизнь в нищете и позоре.

Выдав мне carte blanche в турецкой войне, мужи государственные принялись уговаривать Ее Величество не ездить в Киев, по причине опасности от магометан. Особенно старался канцлер, не потерявший, видимо, надежды разойтись с турками без выстрелов и вернуться к европейским хитросплетениям. Императрица вновь повернулась ко мне:

— Граф Александр Иванович, подлинно ли сие опасно?

— Нисколько, государыня. А вот ободрение войску будет великое.

— Тогда я еду! Извольте следовать к армии вместе со мною.

Бестужева аж перекосило. За такую-то длинную дорогу, каждый день встречаясь и разговаривая, чем только не наполнит восприимчивый женский ум оставшийся без надзора соперник?! Сам он к Москве прикован службой. Воронцов, который будет при государыне, собственных взглядов на иностранную политику не имеет и нуждается в поводыре, за коим пойдет, как теленок на привязи. А ну, как сим поводырем сделается для него граф Читтанов?!

Несколько дней спустя наш с Ее Величеством караван выполз через Калужскую заставу. По всей империи шло неторопливое движение: маршировали к югу войска, тянулись партии рекрут и работных людей, шли обозы с провиантом и амуницией. То же самое, наверно, происходило у турок. Две могучих державы готовились померяться силой. Которая окажется крепче?

Теперь это зависело от меня.

Диспозиция наша на южных границах выглядела следующим образом. Я получил под непосредственное командование полки, прошлый год ходившие к Суджу-кале и ныне размещенные вдоль старой линии от Азова до Таванска. Корпус сей состоял из трех дивизий: одну возглавил многоопытный Левашов, другую — генерал-поручик принц Гольштейн-Бекский, на третью мне сумели-таки навязать мало пригодного к делу Степана Апраксина. Фридрих фон Штофельн (отзывавшийся, впрочем, и на Федора) восприял должность генерал-квартирмейстера: при его педантизме и работоспособности, это был идеальный штабист. Войсками, стоящими на Гетманщине и по Днепру, от Киева до Богородицка, распоряжался Румянцев; товарищем у него — шотландец Кейт; дивизиями правили генерал-поручики Тараканов, Измайлов и Бахметев. Согласно данным императрицей предписаниям, главное начальство над обоими корпусами принадлежало мне — однако, в силу удаленности, вмешательство в дела Румянцева ограничивалось лишь самыми общими указаниями. Мелочная опека была бы неуместна: профанов в военном деле здесь не обреталось.