— Коней крестьянских нанять, или в гарнизонном обозе найдутся?

— Да какие у гарнизонных кони?! Клячи последнего разбора; иные только потому и живы, что своими ногами до живодерни дойти не способны. Крестьянских тоже много не надо: по одной лошадке на трое саней, чтобы порожняком сюда доставить. А тут на руках: дальше двухсот сажен езды не будет. Отвозы артиллерийские взять вместо упряжи, коли сыщутся. Если нету — сами навяжем. Бревен пятивершковых, досок, гвоздей — как на помост, что в деревне ставили. Помнишь, наверно, чего сколько?

— Помню.

— Вот, столько же и напиши. Как закончишь, возьми Алешку и еще кого хочешь, поставьте вешки на склоне. Чтобы к приходу солдат все уже размечено было.

— Слушаюсь!

Рабочие команды от московских полков явились довольно скоро и по моим распоряжениям, не мешкая, принялись за дело. Когда стемнело, зажгли факелы. Выбранные от солдат кашевары разожгли костры еще раньше; через час-другой над огородами села Воробьева поплыл густой приманчивый дух вареного пшена с мясом. Одетые в рванье крестьянские дети голодными зверьками смотрели из-за дырявых плетней. Пожилой секунд-майор с нездоровым цветом лица и красными глазами пропойцы, приведший один из отрядов, хотел было их прогнать, но я остановил:

— Скажи, пусть помогут, коли хотят. До ужина, за кормежку.

Не то, чтоб их слабые руки были мне позарез нужны… К старости мы делаемся сентиментальны, хочется всех облагодетельствовать — а раздавать деньги либо припасы даром означает портить людей. Только за работу, никак иначе.

Вечером дал полтора часа на еду и небольшой отдых. Притомившиеся солдаты подходили к котлам, доставали из-за пазух щербатые деревянные миски… Бедно мы все-таки служивых содержим, оловянная посуда не так уж дорога. Может, начать из белой жести делать? Еще дешевле выйдет, и намного.

Всю ночь работали, словно на войне. Впрочем, я не следил: сил не было бодрствовать сутки напролет, как в молодые годы. Распорядил уроки, да и лег почивать в избе бурмистра. Однако ж, обещание «не обидеть» и две заветные бочки, поставленные на виду для пущего соблазна, сотворили чудо. Мутный февральский рассвет открыл взорам прямую, как ружейный ствол, и достаточно широкую полосу мерзлого грунта, ниспадающую с высокой кручи к Москве-реке. Гарнизонные с ленцой дробили редкие комья, алмазно поблескивающие на изломе кристаллами льда. Я собрал офицеров.

— Господа! Последнее усилие: двести возов снега свалить в желоб, раскатать волокушей и полить москворецкой водичкой. Семен покажет, как выгладить поверхность. Главное — не медлить, а то морозец нынче крепкий.

— Люди измучились, Ваше Высокопревосходительство! Передохнуть бы…

— Пустяк остался — против того, что сделали. Как окончим, стройте народ к раздаче винной порции, каши и хлеба. Вина — двойная чарка, еды вволю. Деньги… Артельщики надежные у вас, не воруют?

— Как можно, Ваше…

— Ну, вот и славно. Как секретарь мой работу примет, пусть к нему подходят с мешками.

Слава Богу, что государыня с перины раньше полудня не встает! Иначе б ни за что не успели. Шкоты, изгибающие хвост, натягивали под звон бубенцов и топот копыт подъезжающего императорского кортежа. Коли по уму, еще бы надо, самое меньшее, дня три на проверку всех сочленений и на привыкание наездника к новой машине. А ежели не спешить — так и неделю. Да где ж ее, неделю-то, взять?! Великий Пост начнется, все забавы — прочь, дабы от благочестивых мыслей не отвлекали!

Два красивых лакея в мгновение ока раскатали перед золоченою дверцей поставленной на полозья кареты персидский коврик, милый друг Ваня Шувалов протянул ручку вальяжно, дабы самолично поддержать августейшую любовницу… Как-то Елизавета отяжелела, в ней появилась нездоровая полнота. Конечно, она всегда была, что называется, «в теле», но прежде сие неплохо сочеталось с природной красотою и крепким сложением, унаследованными от матери; теперь же, за неполный год, что мы не виделись, заметно сдала…

— Желаю здравствовать Вашему Императорскому Величеству!

— И тебе доброго здоровья, Александр Иванович! Какими чудесами на сей раз изволишь удивлять?

Дружелюбным помаванием высочайшей главы государыня как плотину обрушила: вокруг меня сразу стало тесно от желающих выказать приязнь и расположение. Зная цену сей дружбе, ответил придворной толпе одним небрежным общим поклоном. Правда, самых первоклассных фигур в императрицыной свите как раз не было. Ни Бестужева, ни Шуваловых-старших. Зато наследник престола с женою — тут как тут. Высочеств поприветствовал отдельно. Впрочем, тоже наскоро: не дай Бог, государыня заскучает.

— Соблаговолите видеть, Ваше Императорское Величество: сия артифициальная птица сделана из легкого, но прочного китайского бамбука и обтянута наилучшим лионским шелком, пропитанным смесью шеллака и аравийской камеди, разведенных в горячем spiritus vini. Всего на крылья и хвост пошло свыше ста парижских локтей ткани…

— Теперь вижу, граф, что Вы точно ненавистник прекрасного пола. Это же полторы, а ежели на худосочных дам — так целых две дюжины шелковых платьев! И все это сейчас взмахнет крылышками, да и улетит?!

— Взмахнуть не получится. Даже у самого могучего богатыря силы не хватит, чтобы махать по-птичьи столь длинными и широкими крыльями. Посему, как можно узреть, они закреплены штагами и вантами, подобно мачтам с парусами на корабле. Собственно, крыло есть не что иное, как парус, положенный набок. Ну, а раз мускульной силой, потребной для подъема вверх, мы не располагаем, то лететь можем только сверху вниз, от макушки горы к подножию оной.

Ее Величество с видимым разочарованием покосилась на крутой, в начале чуть не отвесный, склон с проложенным по нему ледяным желобом. Похоже, в дурном настроении, да и выглядит… Пудра и румяна, конечно, многое могут скрыть, но только не глаза…

— Тогда что в этом занимательного? С обрыва кувырком любой дурак полетит, безо всякого искусства!

— А умный, да с искусством — не кувырком, но подобно птице, скользящей по воздуху. Сей отрок, именем Алексей, уже не раз такое проделывал.

Алешка застыл, как истукан, ладно хоть шапку догадался сдернуть. Бледный, глаза вытаращил… По виду, напуган до полусмерти. Шутка ли: сама царица изволила обратить на него взор! Черт бы побрал мальца, в таком параличе он ни на что не способен будет, кроме как убиться! Хоть самому на его место… Расшибусь, так хоть срама не обрету!

Елизавета еще раз, с явным неодобрением, глянула на крутопадающую гору. Протянула руку, милостиво потрепала парнишку по стриженым в кружок волосам:

— Не бойся, мальчик: я не разрешу твоему хозяину столкнуть тебя вниз. Граф Александр Иванович так увлекся наукой, что ради нее готов христианских детей бросать в пропасть.

Да, глаза… Нездоровые, с желтоватыми белками, с тонкими кровяными прожилками. Офицеров и мастеровых, склонных заменять ночной сон кутежами да выпивкой, мне довелось встречать гораздо чаще, нежели хотелось бы. У непохмеленных — примерно такое же обличье. И столь же непредсказуемые перепады настроения по утрам. Учитывая, что женская плоть слабее… Благо, Великий пост уже близок: пожалуй, государыне пойдет на пользу. А теперь-то что ей сказать?! Уф-ф-ф, слава Всевышнему! Алешка отмер! Заговорил, ослица Валаамова!

— Я не боюсь… И не ребенок я! Виноват, Ваше Императорское Величество: растерялся. Прошу Вашего высочайшего дозволения слететь с этой горы на артифициальной птице!

— А ну, как разобьешься?!

— Нет! У нас в Бекташеве горы не хуже, пробовал уже! Я умею!

Государыня в сомнении обратила ко мне утомленный ночными пиршествами лик. Ответил уверенно, с ободряющей улыбкой:

— Он справится. Нет ни малейшего сомнения.

Главное — чтоб царствующая особа не догадалась, как нагло ей лжет верный слуга. В душе моей уверенности не было вовсе. Внучок, Курций сопливый, страх перед царицей победил, однако не тем способом, каким нужно. Видно, что разозлился на себя, на свой испуг, да и кинулся в противоположную крайность: теперь хоть с колокольни вниз головой! Мне же требуются от него хладнокровие и сосредоточенность.