Опуская недоступные женскому уму подробности, а больше упирая на грядущие доходы казны, изложил планы по железу. Елизавета, при любой неясности, оборачивалась к стоящему подле трона Шувалову — и Петр Иванович, заранее сговоренный мною в компаньоны, давал подобающие объяснения.

— Значит, Шифнеру и Вульфу надобно отказать?

— Как будет угодно Вашему Величеству. Скажу только, что готов платить за вывозную привилегию вдвое против англичан, оставаясь при том в надежде на изрядный барыш.

— Ладно. Внесите сие в Коммерц-коллегию и Сенат. С Нашей стороны препон не будет.

Изящно закруглив наскучившую беседу, Елизавета высочайше изволила прошествовать в придворную церковь. Я следовал за нею. Высшие сановники империи уже ожидали в храме: то был день памяти св. Андрея Первозванного, а для обладателей голубой ленты — орденский праздник. По окончании литургии императрица пожаловала кавалерство трем генералам и свеженазначенному вице-канцлеру Бестужеву. Четверым давним кавалерам даны были золотые цепи ордена: Головину, Куракину, мне; ну, и куда же без него — Ушакову. Кто-то явно заботился, чтоб ни один из нас не получил решающего перевеса над соперником: обоих сделали сенаторами, а влияние Вашего покорного слуги, основанное на деньгах, более чем уравновешивалось наличием в руках Андрея Иваныча такого опасного оружия, как Тайная канцелярия. Что противник при первом же удобном случае не погнушается пустить сей инструмент в ход — сомнений не было. Что случай (если оный замедлит возникнуть) можно, в конце концов, и создать — тоже. Требовалась диверсия, призванная отвлечь внимание старого врага и обременить его иными заботами.

Преображенские гренадеры, решившие судьбу престола, были тогда подлинными хозяевами города. Заваливались без доклада к любому вельможе, как должное принимали угощение, вели политические разговоры… В меру своего разумения, конечно. И вот однажды целая их компания, сидя в трактире, приметила за соседним столом невзрачного человечка, внимательно слушающего пьяно-дерзкие речи, а самые яркие перлы красноречия — даже записывающего. Взяли ярыжку за шкирку, тряхнули. Поднесли под нос здоровенный гвардейский кулак. Бить — не били, затем что не потребовалось. Он и без этого сознался, что шпионит для Тайной канцелярии.

В Петропавловской крепости, где у Андрея Иваныча главная квартира, на страже стояли их же приятели-преображенцы. Да и никто не посмел бы заступить дорогу людям, кои свергают и возводят на престол императоров. Вломились буйно: «А где тут ваш набольший?! Подать его сюды!» Ушаков то ли спрятался, то ль его впрямь на службе не было. На другой день скандал разбирала уже сама императрица. Обе стороны — из вернейших ее сторонников; желательно никого зря не обидеть. Глава «тайных» заверил, что не приказывал своим людям следить за гвардией. Вчерашний трактирный шпион, оказавшийся отставленным за пьянство подьячим, клялся и божился, что сию комиссию поручил ему некий человек, назвавшийся служителем Канцелярии. Хотел Андрей Иваныч его попытать, да гвардейцы ярыжку не отдали. «Все ты врешь, Твое Превосходительство! Знаем, тут есть много персон, что нашему приближению завидуют. Да только нас матушка-государыня не выдаст!».

Закончилась эта история на первый взгляд, вроде бы, ничем. Елизавета заставила всех помириться, и на том дело затихло. Но трещина в ее ближнем кругу пробежала знатная, шиш заклеишь. Самозванца, выдающего себя за ушаковского служителя, так и не нашли (а как найдешь, если я сразу перевел его из русской конторы в лондонскую?), посему неясным осталось: то ли Ушаков затевает Бог весть какую интригу, то ли он, как старый пес, нюх потерял, и от его имени невозбранно действуют чуждые силы. Да и сам по себе случай, в ходе которого начальнику Тайной канцелярии едва не начистили рыло, развеял суеверный страх перед ним — а уж врагов-то он нажил довольно. И все они зашевелились, ободренные. Когда извлекли из забвения (вновь не без моей подсказки) дело бывшего смоленского губернатора князя Александра Андреевича Черкасского, Ушакову пришлось выслушать много нелицеприятных укоров. Это ведь он вел розыск с самого начала, однако до истины не докопался. Отчасти — из-за нездорового пристрастия к напрасному мучительству, ибо Черкасский, убоясь пыток, сознавался во всем подряд: что было и чего не было. За мнимую измену князя приговорили к смерти, но Анна в виде милости сослала в Жиганск. Теперь открылась его полная невиновность.

Глупо было бы пользоваться столь удобным моментом только для сведения старых счетов. Ситуация позволяла сделать больше. И действительно, удалось без особого сопротивления провести в Сенате судебно-розыскной регламент, дозволяющий применение пытки лишь к заведомым злодеям, уже и без того уличенным. Надо, к примеру, пойманного «на горячем» вора допросить о сообщниках, либо места притонов у него вызнать — пожалуйста, с дозволения судейских тащите на дыбу. А отдавать сие на усмотрение полицейских служителей, разрешив им хватать и мучить обывателей по малейшему подозрению — значит вводить слабые души в адский соблазн.

Андрей Иваныч, прекрасно понимая, что сия мера нарочно придумана для ограничения его власти, заспорил было — но, увидав, что другие сенаторы в значительном большинстве против него, смирился с неизбежным и махнул рукою. Только я не хотел отпускать его так легко и попросил слова.

— Досточтимые господа! Позвольте указать еще на одну опасность для государства, почему-то доселе пренебрегаемую. Речь об иностранных влияниях, не всегда благотворных и даже не всегда законных. Что все значительные державы почитают нужным держать послов при российском дворе — это хорошо и правильно; что некоторые из сих персон для достижения своих целей не гнушаются прибегать к заговорам, интригам, шпионству и подкупу — не может быть признано допустимым. Еще менее терпимым считаю положение, при котором любые наши действия становятся известны иноземным агентам прежде, нежели мы о них договоримся.

— Как это может быть?! — Кто-то из присутствующих почувствовал себя задетым (очевидно, зная о подкупах не понаслышке) — Нельзя ли без намеков, граф?

— Извольте. Возьмем, наприклад, французов. Сейчас мы, как бы, пытаемся подружиться — но ведь бывают секреты и от друзей. Между тем, только лакейского звания французских подданных в Санкт-Петербурге более трехсот. Повара, куаферы, портные… Все вхожи в лучшие дома, а многие просто-напросто в них служат. Скрыть что-либо от собственной дворни… Не скажу, что вовсе невозможно — однако никто не считает нужным это делать. Слишком утомительно ходить плац-парадным шагом даже у себя дома.

— Вы полагаете, все эти люди на жалованьи у маркиза? Прямо поголовно?

— Не совсем так. Они зарабатывают своим ремеслом, а не королевскою службой. Но по мере надобности… Если, скажем, посольский секретарь или повар — самому послу якшаться с простолюдинами невместно — заглянет в гости к земляку и между делом попросит об услуге… Услуге совсем нетрудной и хорошо оплаченной… Как думаете, хоть один откажет?

— Вздор! Много ли может понимать в военных и политических делах какой-нибудь кондитер?!

— Гораздо больше, чем обыкновенно думают. Беспокоит же меня то, что канцелярия Его Высокопревосходительства генерала Ушакова совершенно из этой сферы устранилась и предпочитает трактирных болтунов. А кто государственные секреты хранить будет?

— Александр Иваныч! — Начальник Тайной канцелярии не стерпел упрека — Иностранные шпионы Коллегии иностранных дел подведомственны. Мое дело внутренних врагов ловить.

— А коллегия штат и средства имеет, чтобы столь непростым делом заниматься?

Я поискал глазами вице-канцлера Бестужева (канцлер в тот день, как часто бывало, сказался больным). Алексей Петрович ответил заинтересованным взглядом. Обмен чуть заметными улыбками… Мы явно поняли друг друга. Дескать, у каждого своя игра, но сейчас я сыграю вам на руку. Подхватывайте, и оба окажемся в прибыли.

Бестужев секунду помедлил — и заговорил, видимо сочтя свою позицию безопасной.