Наибольшую трудность вызвал не подбор достойнейших генералов, а исключение некоторых персон, состоящих в более высоких чинах и уже по этой причине в действующей армии мне ненадобных. Ладно, Василий Владимирович Долгоруков: фельдмаршалу семьдесят семь лет, здоровье подорвано тюрьмою, и он сознает, что поле — не для него, а президентство в Военной коллегии — самое подходящее в сем возрасте занятие. Ладно, все понимающий Петр Петрович Ласси: я не мешал его триумфу над шведами, он оказал взаимность в отношении осман. К тому же, какой бы малой ни выглядела вероятность атаки на нас прусского короля, в полную беспечность впадать не следовало. Сия опасность остается малой лишь до тех пор, пока мы готовы ее отразить. Опытный военачальник с довольным количеством войск, стоящий в Ливонии — то, что нужно для безопасности на севере. Ладно, наконец, Миних: сидит себе в Пелыме и не брыкается… Вот кто доставил хлопот, так это принц Людвиг Гессен-Гомбургский. Имея генерал-фельдмаршальский ранг, сей бесцеремонный невежда нагло претендовал на высшее командование — и урезонить его смогла только сама императрица, по секрету шепнувшая строптивцу, что лишь его усердию и верности соизволяет доверить Петербург.
Если мой корпус состоял в полном комплекте, совершенной готовности и был основательно практикован, то румянцевский только еще формировался, неторопливо вбирая подходящие из глубины России воинские команды. Пока пределом его возможностей была оборона Малороссии от вражеских набегов; полную готовность к наступательным действиям он мог обрести не ранее будущей весны.
Флотом, насчитывающим шестнадцать кораблей, два фрегата, кучу всякой парусной мелюзги, а также огромное количество гребных судов, распоряжался вице-адмирал Бредаль, приехавший на юг вместе со мною. Стоило изрядных трудов спасти его из-под розыска за неисполнение адмиралтейских приказов, подведя под помилование, объявленное государыней по поводу обручения наследника. Был ли он в том случае виновен — судить не берусь; но из ныне живущих адмиралов наших Бредаль единственный имел опыт действий против турок. Морские офицеры и матросы съезжались в Анненхафен из Санкт-Петербурга и Архангельска: команды корабельные обыкновенно делили пополам, одну половину оставляя на старом месте, другую же отсылая на Азовский флот. Поскольку корабли азовские были, как правило, меньше размером и ниже рангом — разбавлять опытных моряков рекрутами, если и требовалось, то совсем немного. Шесть кораблей и четыре фрегата балтийских счастливо избежали этой дележки, бывши отправлены в Медитерранию. Командовал сею эскадрой сам глава Адмиралтейств-коллегии Николай Федорович Головин. Во время шведской войны он снискал много нареканий за нерешительность, а минувшей весной просился в отставку по нездоровью, — но получил отказ, поскольку в предстоящем плавании заменить его было некем. Сия экспедиция отправлялась для совместных действий с британским флотом, Головин же в ранней юности учился морскому делу именно в Royal Navy, прослужил там шесть лет и в совершенстве знал язык и обычаи союзников. Что до чрезмерной осторожности — в предстоящих адмиралу обстоятельствах это качество казалось, пожалуй, уместным.
Казалось до тех пор, покуда Порта нам войну не объявила. Новые условия требовали человека деятельного и безудержно храброго, способного отбросить любые опасения — но менять адмирала было поздно. Да и не было в нашем флоте такого. В адмиральских чинах не было. В лейтенантских — сколько угодно. Читая отчеты путешественников по Сибири, я не уставал восхищаться молодыми флотскими офицерами, бесстрашно уходившими в неизведанное. Проходит год или два, и в жилые места выбирается измученный оборванец — последний, кто остался изо всей партии. Тогда вослед погибшим, по зову сурового отечества и указу немилостивой императрицы идут, презрев холод, голод и цингу, другие — такие же юные… Когда выжившие из этого поколения накопят опыт и дорастут до больших чинов, Россия будет совсем иначе выглядеть на море.
А пока — приходилось довольствоваться теми, кто есть. Ко всему прочему, гребной флот (в отличие от корабельного) оказался у нас разделен надвое: одна часть в Азове, другая — на нижнем Днепре. В свете задач, возложенных на него планом войны, сие было совершенно нетерпимо.
Не прошло и недели по прибытии, как я уже насел на Бредаля:
— Петр Петрович, доложи о готовности.
— Рановато, Александр Иванович! Половина команд еще в пути.
— Ждать нельзя. По докладам шпионов, неприятели еще менее готовы. Но восполнить свои нехватки могут очень быстро, быстрее нашего. Сам знаешь, от Крыма до их столицы с попутным ветром всего три дня пути. До Трапезунда — не более, а турецкое войско, против персиян стоящее, там совсем рядом. Ежели канониров взять сухопутных, матросов же так разделить, чтоб только парусами занимались — сколько кораблей сможем вывести?
— Восемь — хоть завтра. Через неделю — пожалуй что, дюжину… Только хватит ли артиллеристов на все?
— На которые не хватит, те снарядим «en flûte» для перевозки войск. Неделю дать не могу. Половину того, не больше.
В результате сей спешки, иные корабли держали курс не лучше пьяного мастерового, идущего домой из кабака, — однако Бог миловал, до пролива дошли без столкновений. Четыре румба к зюйду, руины Еникале по правому борту, и вот она, вожделенная Керчь! Проломы стен заросли молодым кустарником. Денег на починку крепости османы то ли не нашли, то ли нашли, да разворовали. Сопротивления не было, малочисленный гарнизон бежал. О чем они там думали, во дворце Топкапы? Что французскую субсидию надо брать, а воевать с русскими не обязательно?! Или уверены были, что мы не рискнем первыми ударить? Если чужая душа — потемки, то души султанских приближенных — мрак беспросветный. Во всяком случае, ни малейших приготовлений к защите сей важнейшей позиции обнаружить не удалось.
Ссадив на берег два полка для необходимых фортификационных работ, двинулись дальше. Турецкие суда, стерегущие выход, не рискнули препятствовать явно превосходящим русским силам и ретировались в открытое море. Возле Кафы стали на якорь, дебаркировали остальные войска — тут предстояло малость повозиться. Ногайский мурза, полгода просидевший пленным в Азове, получил от меня оседланного жеребца и был отпущен, под обязательство передать несколько писем. Тем временем, свезли на берег часть орудий нижнего дека для разрушения турецких укреплений.
Тридцать лет назад я этот город уже брал. Шесть лет назад его брал Ласси. Пора бы, вроде, османам привыкнуть, что их красавицу-Кафу русские то и дело ставят «лошадкой». Так нет же, вздумали сопротивляться! К выстроенным генуэзцами стенам с прошлого визита прибавились кое-где низкие каменно-земляные бастионы, прикрывающие основания старинных башен, сделавшихся в отношении новых укреплений подобием кавальеров. Фортификационная идея интересная, но воплощение никудышное. Или уж бастионы следовало сделать выше и просторнее, или башни срезать на пару сажен — а так выбитые при бомбардировке камни сыпались прямо на головы турецким топчиларам. Отрикошетившие или лопнувшие ядра падали туда же. А когда одна из башен рухнула, обороняющихся засыпало к чертовой матери. Если я уделил осаде больше недели — то единственно потому, что ожидал подкреплений. Идти на штурм, не имея должного превосходства и подставив спину крутящимся в степи татарам было бы слишком опрометчиво.
Наконец, полки второй очереди приплыли из Азова. Еще сутки сильного обстрела (не просто сильного, но и точного) — и мы ворвались в город сразу с двух направлений. Апраксинская дивизия — через Кайгадорские ворота, принцева — через пролом неподалеку от Троицкой башни. Упрямый Керим-ага, комендант турецкий, даже теперь не стал просить милости, а бросил свои резервы в бой на улицах. Вооруженные жители, из магометанской части народонаселения, почти не уступали в стойкости янычарам. Продвижение наше застопорилось. Но ненадолго: на сей вражеский ход у меня заранее был готов ответ. Штурмовые партии, числом до роты, с одной или двумя легкими пушками, не давали туркам установить прочную оборону. Заборы и стены домов проламывались ядрами, улицы и крыши очищались картечью. Артиллерия в городе, при умелом использовании оной, прямо-таки творит чудеса. К вечеру за неприятелем осталась одна лишь цитадель.
