Казаки приволокли «языка», взятого в стычке с вражеским авангардом. Тот поведал: флотилия насчитывает полторы дюжины каторг, четыре мавны и бесчисленное множество мелких судов, а ведет ее сам бейлербей силистрийский Дамад Касым-паша, губернатор важнейшей провинции, женатый на родственнице султана. По артиллерии у него превосходство почти полуторное. Чином паша мне равен. Искусством — надеюсь, что нет. И еще есть причина не сводить план баталии к арифметике. Важное различие меж нами и турками заключается в том, что у нас на веслах солдаты, а у них большей частью — невольники. Поэтому в абордажном бою мы их задавим, несмотря на известный талант восточных народов к рукопашной. В перестрелке — Бог знает. Канониры у нас, уверен, превосходнее вражеских — но лучше не искушать Фортуну лишний раз. Ну, а главная ставка — на минное оружие. Зря, что ли, я целую зиму трудился над обучением нарочно для сего набранных команд?! Да, в открытом море оно бесполезно: там бочонок с порохом под днище корабля не подведешь. Зато в речных узостях или на якорных стоянках — вполне действенно. Керченскую баталию двадцатилетней давности османы не забыли. От самого мелкого суденышка с палкою на баке, опущенной в воду, их галеры должны шарахаться, как черт от святого креста.

Бейлербей не заставил себя ждать: уже на следующее утро по получении известия юркие турецкие челны высунули остренькие носы из поросших камышом проток. Вражеские дозорщики осмотрели наш строй — и дали деру от готовых атаковать казаков, чтобы уступить место более крупным судам. В авангарде Касым-паша пустил легкие десятибаночные полугалеры, подобные по боевой силе казачьим чайкам; дюжина более крупных каторг составила вторую линию; а еще дальше виднелись шестидесятивесельные монстры с пушками такого калибра, который сделал бы честь перворанговому линейному кораблю.

— Распоряжайся, Петр Семеныч. — Повернулся я к Салтыкову. — Действуй, как вчера уговорились.

На фалах «Единорога», нашего с генерал-поручиком флагмана, побежали сигнальные флаги. Казаки, накануне получившие строгий наказ не своевольничать, отошли за линию галер. На ходу ровняя строй, флотилия широким фрунтом двинулась навстречу врагу. Теперь главное — не спешить… Но и опаздывать нельзя. Первый залп чрезвычайно важен. С трудом унимаю душевный зуд, побуждающий отстранить Салтыкова и начать командовать самому. В тот самый момент, когда я уже готов нанести подчиненному тяжкую обиду, он взмахивает рукою:

— Огонь!

Левая погонная пушка яростно плюет картечью. Гром выстрелов волною катится по всей линии, более не умолкая: стрелять прежде флагманской галеры я запретил под великим штрафом, после же — предоставил на разумение капитанов. Как только дым слегка рассеивается, пламя изрыгает правая двадцатичетырехфунтовка — а левую тем временем пробанили и уже заряжают! Отменная быстрота, молодцы! Несколько минут частой пальбы, и вражеские легкие суда ретируются через интервалы между каторгами; в сии промежутки вступают догнавшие строй тяжеловесы. Все предсказуемо: дабы сберечь свои главные силы от русских лодок с минами на шестах, Касым-паша выставил впереди фор-линию; когда же бой обратился в артиллерийский — убрал ее, чтоб не маячила перед жерлами собственных пушек и не сбивала топчиларам прицел.

Начальник флотилии вопросительно смотрит на меня. Одобрительно киваю:

— Давай!

Если б сигналы не назначены были заранее, шиш бы кто из капитанов их понял. В корабельном флоте красный и синий флаги никогда не поднимаются одновременно, ибо передают команду повернуть один направо, другой налево. А галерам я эту пару предписал для команды «табань!» Русская флотилия недружно, вразнобой (из-за порохового дыма, закрывающего обзор) останавливает движение и начинает пятиться. Но пушечную пальбу не прекращает. Дыма становится все больше, и не только от пушек: с галер на воду спускают многочисленные плотики с охапками сырого камыша, политого кашицей из нефти с мелко растертою селитрой. Горит эта дрянь или же тлеет — черт ее разберет, однако клубы дыма извергает чудовищные. Выглядит, будто русские под эгидом сей тучи хотят безопасно отступить. По крайней мере, турки поняли именно так и продолжали атаку. Когда увидели, что ошибаются — было поздно.

Из вонючей хмари выскочили навстречу легкие струги, у каждого на носу — нечто вроде длиннющего бушприта, только опущенного в воду. При нормальной видимости османы бы их просто не подпустили, перетопив пушечными ядрами либо закрывшись такою же мелочью, а капитальные суда сохранив. Но если глаз не проникает в дымное облако и на полсотни сажен — что тут сделаешь?! Даже и заряженную-то пушку навести не всегда успеешь. Глухими утробными раскатами звучат подводные взрывы. Невольники падают с банок от чудовищного сотрясения. Теряют ход и глубже оседают в воду пораженные каторги и мавны.

Весь эпизод занял минут десять, не более. Прогорели камышовые кучи; легкий весенний ветерок сдул пахнущий нефтью удушливый дым; дунайская гладь снова открылась людским взорам. Однако же картина, на ней представленная, разительно отличалась от прежней. Ровный фрунт неприятельских галер обратился в царство хаоса. Не так уж много их, не более трети, было поражено в ходе внезапной атаки, потому как часть стругов или не дошла, или наткнулась на частокол из весел. Зато впавшие в испуг турецкие рулевые много добавили к ущербу. Две каторги столкнулись, переломав весла у обеих и проломив борт у одной. Кто-то из турок, уклоняясь от мин, развернулся боком; кто-то затабанил и попятился; у правого берега полдюжины галер сбились в кучу и не могли сразу разойтись, опасаясь повредить друг друга.

— Ваше Высокопревосходительство, позвольте атаковать!

— Позволяю и приказываю! Атаковать всем, кроме минеров. Минерам командуй отход и сбор. Мне приготовь шлюпку и дальше управляйся сам. Огневой бой, абордаж, потом преследование. Только не далее пяти верст вверх по реке. Поменьше азарта, побольше холодного расчета. Постарайся поймать бейлербея, но ежели не получится — черт с ним. Виктория у нас с тобою в руках. Осталось только сделать ее полной.

Пока Петр Семенович добивал и преследовал ошеломленного внезапным ударом неприятеля, у моего шатра, развернутого на берегу Дуная, ткнулись в берег уцелевшие после отчаянной атаки струги. Я обнял командира минной команды, артиллерийского поручика Никиту Селиванова, как родного:

— Спаси тебя Бог, сынок: утешил старика! Приготовь поименную роспись, кто чего сделал в сем бою. Деньги, чины — все вам будет. Но прежде еще одну службу сослужите. Турецкие галеры, кои сегодня уйдут, не должны уйти далеко. Иначе нам всю войну с ними маяться. Взгляни на карту: параллельно главному руслу идет Татарская протока. Мелкая и заросшая, для крупных судов не годится. Вот здесь, у Старой Килии, впадает в Дунай, а ответвляется двадцатью верстами выше. Обгонишь по ней османский караван и ночью поставишь здесь, в узком месте, рыбачьи сети с адскими машинами. Помнишь, как в Азове я вас учил?

— Конечно, помню! Ваше Высокопревосходительство, а ежели турки сегодня, до ночи, это дефиле проскочат?

— Значит, не судьба. Но, думаю, не успеют. И течение встречное, и гребцы утомленные… К сегодняшнему бою очень спешили. Салтыкову я не велел слишком усердно их преследовать. Всего скорее, остановятся на ночлег.

— Струги текут. После взрывов им только на дрова.

— Не у всех же мины сработали. Осечки были? Или кому-то подойти к галере не удалось…

— Есть такие…

— Вот их и возьми. Пусть отработают ночью за то, что днем пользы не сделали. Сети, крючья, мины с воспламенителями — всё имеется?

— Да!

— Бери весь запас и выступай немедля. Отдыхать некогда! Исполняй!

Едва отплыл поручик, привезли бейлербея. К сожалению, мертвого — когда абордировали флагманскую галеру, кинулся врукопашную и так рубился, что живым взять не удалось. Упрямый был паша. Не слишком дальновидный, но храбрый. Велел похоронить с почестями, как достойного противника и настоящего воина.