Поэтому я решила проверить это сама.

— Почему ты не знаешь, Ронан?

Он ест картофелину и обдумывает свой ответ, прежде чем ответить.

— Там, где я вырос, еда иногда издавала какой-то странный запах. Я точно не знаю, что это было. Но нас от этого тошнило. Поэтому я всегда проверяю, на всякий случай.

— А?

В комнате снова воцаряется тишина, пока я набираюсь смелости для следующего вопроса.

— Это ведь было в лагере, верно?

Он кладет вилку на стол. И я не могу прочесть выражение его лица. Я никогда не знаю, о чем он думает. Но я знаю, что никогда не смогу этого понять, если не буду пытаться.

— Лаклэн сказал мне, что ты вырос в каком-то тренировочном лагере, — добавляю я, надеясь, что он объяснит мне все подробнее.

— Да, — отвечает он. — Так и было.

— Может быть, ты мне расскажешь об этом? — тихо спрашиваю я.

Он хмурится, а потом говорит:

— А что бы ты хотела узнать?

— Твои родители жили там вместе с тобой?

— Может быть, — говорит он. — Я видел своего отца только один раз. Никогда не встречал свою маму.

Его голос безэмоционален. Как будто он говорит мне, что на улице холодно. Или что сегодня понедельник. Для него это просто факт. Ничего больше. И это опустошает меня.

— Так кто же тебя вырастил?

— Дама, — говорит он. — Я не знал, как ее зовут. Она воспитывала нас, пока нам не исполнилось восемь лет, а потом началось наше обучение.

— Тренировка для… убийства, верно?

— Да, — кивает он. — Но в основном только для военных целей. Они верили, что грядет война. И они превращали нас в солдат.

— Так как же ты познакомилась с Лаклэном?

— Я встретил его в церкви, — объясняет он. — После того, как покинул лагерь. Его мама забрала меня домой и заботилась обо мне, пока не умерла.

На этот раз в его голосе сквозит теплота. Хотя он этого и не говорит, но совершенно очевидно, что она ему очень нравилась. Его отношения с Лаклэном проясняются благодаря этим простым словам. И я ловлю себя на том, что хочу, чтобы его мать была еще жива, чтобы я могла обнять ее и поблагодарить за помощь Ронану. За то, что воспитала его таким, какой он есть сегодня.

— Может быть, ты расскажешь мне, что именно они заставляли тебя делать в лагере?

Он молчит, и его глаза снова темнеют, он закрывается от меня. Это вопрос, на который он не хочет отвечать. И я должна понять, что есть некоторые вещи, которые я, возможно, никогда не узнаю. Пусть он сам мне скажет, если захочет. Но я разрушу его барьеры, один за другим.

— Ты мог бы мне показать, — предлагаю я вместо этого.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он.

Я оставляю тарелки на столе и встаю, беря его за руку. Ронан мгновение смотрит на наши сцепленные пальцы, потом расслабляется в моей хватке и следует за мной, куда я его веду. В спальню.

Я отпускаю его руки и встаю перед ним, нервничая.

— Я хочу почувствовать тебя, — объясняю я. — Всего тебя, Ронан. Я хочу почувствовать тебя кожей. Узнать тебя полностью. Ты позволишь мне это сделать?

Он хмурится. Его глаза опущены вниз, и я не могу ничего прочесть в них. Поэтому я протягиваю руку и касаюсь его лица, пробуждая магию, которая возникает между нами всякий раз, когда мы вместе. Я хочу, чтобы он тоже это почувствовал. Чтобы успокоился, зная, что он в безопасности со мной. Что я никогда не причиню ему вреда и не буду осуждать его. Потому что в этот момент я больше не могу отрицать, что мы связаны на каком-то странном уровне. И я знаю, что не могу быть единственной, кто чувствует эту связь.

— Скажи мне, что тебя беспокоит, — говорю я.

— Не знаю, — отвечает он.

— Но тебе нравится, когда я прикасаюсь к тебе?

— Да, — говорит он.

— Ты мне доверяешь?

Он кивает без малейшего колебания. Я встаю на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам, даря ему нежнейшие поцелуи. Его тело расслабляется, и он пытается притянуть меня ближе, но я останавливаю его.

— Я хочу почувствовать тебя, — настаиваю я.

Наши взгляды встречаются, и, наконец, он кивает. Этот скорбный взгляд снова появляется в его глазах, и часть меня ненавидит, что я заставляю его чувствовать себя неловко. Но другая часть меня, та, что хочет помочь ему понять, что беспокоиться не о чем, побеждает.

Я расстегиваю его пиджак и просовываю руки внутрь, кладя их на его широкую грудь. Я снимаю пиджак с его плеч и принимаюсь расстегивать пуговицы на рубашке. Как только я снимаю и ее, я хватаю его за руки и веду обратно к кровати. Он идет следом и садится, а я опускаюсь перед ним на колени, чтобы снять с него ботинки и носки.

Мои ладони скользят вверх по его обтянутым брюками ногам, впитывая всю мощь его напряженных мышц, прежде чем я добираюсь до пояса у него на брюках. Я расстегиваю его и расстегиваю молнию. Под ним черные трусы, оттопырившиеся от его набухшего члена. Мое инстинктивное желание — прикоснуться к нему. Ублажить его. Но сначала я хочу исследовать все, что он никогда не позволял мне видеть раньше.

Он приподнимает бедра и помогает мне снять брюки. Затем я встаю перед ним и снимаю свои. Я проделывала это сотни раз в клубе. Для других мужчин. Тогда это ничего не значило. Но теперь это значит все.

Ронан внимательно наблюдает, как будто он может что-то пропустить, если моргнет. Он много раз видел меня голой за последние два года, но все равно смотрит на меня так, словно видит впервые. Как будто я не грязная, неправильная и не сломленная, как мне зачастую кажется.

Его мышцы натянуты как струны от того, как сильно он хочет меня. Как сильно он старается сохранить самообладание. Так что я не затягиваю представление. Сегодня я не собираюсь устраивать для него шоу. Сегодня мы будем изучать рельефы его тела. Связь с ним более интимная, чем любая другая. От прикосновений к его коже. Эту историю может рассказать мне только его тело.

Мои пальцы горят от желания обладать им безраздельно.

Я заползаю на кровать и обхожу его сзади. Его спина напряжена, и мне приходится сдерживать резкий вдох, когда я понимаю, почему. При виде большой татуировки, сделанной на его коже, мой желудок сжимается от ужаса. За Ронана.

Слова вытатуированы уродливо, но я все еще могу их разобрать. Правила его воинствующего культа. Они выбиты на его коже, как постоянное напоминание об ужасах, которые, он никогда не должен забывать. Растянутые линии делают очевидным тот факт, что они были сделаны много-много лет назад. Когда он был еще совсем ребенком и даже не перестал еще расти.

Мои глаза щиплет от непролитых слез, но я не даю им пролиться и не издаю ни звука. Я сказала Ронану, что он может доверять мне, и теперь я понимаю его страх. Его страх, что я не смогу смотреть на это, не растеряв свое самообладание.

Одна мысль об этом побуждает меня прикоснуться к его плечам. Они теплые и мускулистые под моими ладонями — свидетельство того, как много часов он проводит, боксируя с Лаклэном.

Этот человек сам по себе является крепостью.

Нерушимый. Неудержимый. Грозный.

Он — именно то, для чего они его создали. Убийца. Машина. Но он еще и защитник. Человек, такой же, как и все. Я видела его истинную природу. И я никогда не чувствовала себя в большей безопасности, чем в его объятиях. Так что эти люди — те, кто причинил ему боль, — они не победили. Может быть, Ронан и не знает этого, но я знаю.

— Так нормально? — Мои пальцы двигаются по поверхности его спины в нежном ритме, слегка массируя его. По всему его телу пробегает дрожь, и когда он отвечает, его голос превращается в грубый шепот.

— Да,

— Тебе когда-нибудь делали массаж раньше? — интересуюсь я.

— Нет.

Мои глаза блуждают по коже на его спине, испещренной шрамами и целой жизнью, полной такой боли, какую ни один человек никогда не вынес бы. Похоже, что его били кнутом, кололи ножом, жгли и стреляли в него… среди прочих ужасов, которые мой разум, вероятно, даже не может осмыслить. Эти раны рассказывают историю, которую он сам не смог бы рассказать, и даже если я не знаю всех подробностей, я вижу тот кусочек Ронана, который он показывает только мне. И я не принимаю это как должное.