На этот раз в ее тусклом взгляде мелькает намек на раскаяние. Но это длится недолго. Она смотрит мне прямо в глаза и говорит с непоколебимой убежденностью.

— Я не хочу туда возвращаться.

— Хоро-ш-ш-о, … — я растягиваю это слово. — Но разве ты не можешь ей позвонить? Дать ей знать, что с тобой все в порядке?

— Она не поймет, — отвечает Талия. — Мак никогда не понимала. Она захочет вернуть девушку, которую потеряла. Только вот я больше не та девушка. Я никогда больше не буду ею.

— Значит, ты просто позволишь ей думать, что ты мертва? — недоверчиво смотрю на нее. — Она была твоей лучшей подругой.

Талия не отвечает. Ее броня непробиваема, и ни одно из моих слов не проходит сквозь нее.

— Я расскажу ей, — говорю я. — Она ведь тоже моя подруга. И я не могу позволить ей продолжать думать, что ты мертва, когда это не так. Это неправильно.

— Делай, что должна, — отвечает Талия.

Ее тон пренебрежителен, и у меня нет сил продолжать спорить. Она закончила этот разговор, и я тоже. Я крадусь обратно к двери, но прежде чем уйти, спрашиваю ее о единственном, что сейчас имеет значение.

— Тебе здесь хорошо? Ты в безопасности?

Ее лицо немного смягчается, а голос звучит искренне: «Да. Алексей очень добр ко мне. Я не хочу с ним расставаться».

— Хорошо, — отвечаю я. — А мой номер тебе не нужен? На всякий случай?

Она отрицательно качает головой.

Поэтому я выхожу за дверь.

Прошло уже больше трех часов с тех пор, как доктор встретил меня на лестнице.

Магда залатала мои раны, как и обещала, а потом позволила мне прокрасться сюда и ждать. Я не слышала ни звука из комнаты Ронана, кроме мягкого бормотания голосов и звука кардиомонитора. Это единственное, что меня успокаивает, этот звук. Иногда Франко выходит из комнаты, чтобы что-то взять. И я, честно говоря, поражена тем количеством медицинского оборудования, которое у них здесь имеется. Раньше он катил по коридору капельницу вместе с другими аппаратами, назначения которых я не знала.

Я чувствую себя немного лучше, но все равно не успокоюсь, пока мне не скажут, что с ним все в порядке. Пока я не смогу посмотреть ему в лицо и увидеть взгляд его теплых карих глаз. Человека, стены которого я и не надеялась сломать. Того, кто сказал мне сегодня, что любит меня. Отца моего ребенка.

Сижу, прислонившись головой к стене, когда дверь открывается и, наконец, выходит Рори. Он протягивает руку, чтобы помочь мне подняться.

— С ним все будет в порядке, Саш, — говорит он. — Ты можешь пойти и повидаться с ним.

— Ты уверен? — спрашиваю я, идя рядом с ним. — Ты уверен, что они сделали все, что должны? А как насчет антибиотиков? Он может подхватить инфекцию, или ему может понадобиться больше анализов…

Рори останавливается и хватает меня за руки, чтобы посмотреть на меня.

— Вон тот доктор-настоящий хирург. Она работает на Алексея и мастер своего дела. О Ронане здесь хорошо позаботились. Даже лучше, чем о нем позаботились бы в больнице.

— У них тут много всяких медицинских штучек, — замечаю я.

— Да, — соглашается он. — Как ты, наверное, можешь предположить, это нужно им время от времени.

Дверь открывается перед нами, и Алексей, Франко и доктор выходят из комнаты. Рори смотрит на меня и жестом приглашает войти.

— Я оставлю тебя с ним наедине, — говорит он.

— Спасибо.

Я подхожу к дверному косяку и замираю. Я боюсь смотреть. Боюсь того, что увижу. Я знаю, они сказали, что с ним все будет в порядке, но я так волнуюсь, что ничего не могу с собой поделать.

Но когда я вижу Ронана, лежащего там в стабильном состоянии, мои плечи расслабляются от облегчения. Я подхожу и сажусь рядом с ним на кровать. Он открывает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом, затем его рука находит мою рядом с ним.

— Саша, — произносит он.

То, как он произносит мое имя, исполнено благоговения. В ответ я отрывисто киваю, и по моему лицу катятся крупные слезы. Он жестом предлагает мне лечь рядом, и я сворачиваюсь калачиком у него на боку, окружая себя его теплом.

— Ты меня напугал, — говорю я ему. — Не нравится мне это, Ронан.

— Мне жаль, — отвечает он.

— У нас будет ребенок, — говорю я. — Я не могу проходить через это все время. Мне нужно знать, что ты будешь приходить ко мне домой каждый вечер. А вопрос о том, будешь ты жить или умрешь, это слишком, знаешь ли.

Ронан прижимается носом к моей щеке, а затем целует меня в лоб. Для человека, который никогда в жизни не был привязан ко мне, он довольно быстро учится меня утешать.

— Саша, я не могу уйти из Синдиката, — отвечает он. — Но я никогда не покину тебя. Ты все для меня.

— Я люблю тебя, — говорю я ему. — Я чертовски люблю тебя, Ронан. Я просто не знаю, как мне это сделать. Не знаю, смогу ли я с этим справиться.

Он обнимает меня крепче и сжимает, его дыхание касается моего лица, когда он шепчет единственную вещь, в которой по-настоящему уверен:

«Я всегда буду возвращаться к тебе. Ничто не сможет удержать меня от этого».

Затем его рука скользит по моему животу, и что-то меняется в его чертах. Там, где раньше царил панический ужас, теперь читается гордость.

— К тебе и нашему ребенку.

Я наклоняюсь и касаюсь его губ своими, а его рука запутывается в моих волосах, пока он углубляет поцелуй. Этот поцелуй передает все слова, которые он не может произнести вслух. Например, как он боялся потерять меня. И как без тени сомнения я теперь принадлежу ему. Когда он отрывается от моих губ, он смотрит на меня открытым, нежным взглядом.

— Я понятия не имею, каково это быть отцом, — признается он. — Боюсь, я испорчу все до того, как пойму, как все делать правильно.

— Не испортишь, — уверяю его я. — Я знаю, что не испортишь, Ронан. Мы будем учиться делать это вместе.

— Я плохо переношу громкие звуки, — тихо говорит он. — Я беспокоюсь об этом, если ребенок будет плакать…

Его слова обрываются, а выражение лица становится отстраненным.

— Ты привыкнешь, — заверяю я его. — Все будет по-другому, когда это будет твой собственный ребенок, Ронан. И мы это выясним, хорошо? Мы сделаем все, что нужно.

Он кивает, но я вижу, что он все еще беспокоится. По общему признанию, есть еще миллион вещей, которые нужно выяснить. Огромная сволочь все еще ждет нас в Бостоне с федералами и арестом всего «Слейнта» и Лаклэна в том числе. Информатор, ребенок, будущее. Сейчас все висит на волоске. И я не должна чувствовать спокойствие.

Но когда я здесь, в его объятиях, а он жив, и смотрит на меня так, как будто сейчас, все в порядке.

Следующие три дня мы отсиживаемся в доме Алексея. Парень невзлюбил меня после того фортеля, что я выкинул с Мак, и того пустяка, что я выстрелил в его машину. Но он помогал мне, когда я в этом нуждался, несмотря ни на что. Я понятия не имею, из-за альянса это или из-за Саши.

Я заметил, что он часто смотрит на нас. Как будто он пытается разлучить нас, понять, что происходит между нами. Понятия не имею, почему. Кроу всегда говорил, что этот парень ведет себя странно, когда дело касается женщин. Что он питает к ним необъяснимую слабость. И я видел его достаточно много раз, чтобы понять, что это правда. Не думаю, что он положил глаз на Сашу, но мне все равно не нравится, как он на нее смотрит. Мне вообще не нравится, когда на нее смотрят.

Потому что она моя.

Я смотрю на ее спящую фигуру рядом со мной и удивляюсь, как, черт возьми, мне посчастливилось заполучить ее. Чтобы такая, как она, видела мои проблемы и заботилась обо мне несмотря ни на что. Я еще не все до конца осознал, но одно знаю точно: Саша добрая, у нее огромное сердце. По какой-то причине она считает, что во мне есть что-то, что стоит беречь.

Я не отношусь к этому легкомысленно. Только я боюсь, что если не буду действовать осторожно, то со всей этой ситуацией окажусь в тупике. Когда я думаю о ребенке, во мне все еще живет страх. Я понятия не имею, как ухаживать за ребенком. Но когда я смотрю на Сашу и понимаю, что она носит моего ребенка, у меня голова кружится от радости. Мне нравится мысль о том, что я ставлю своеобразное клеймо на нее таким образом. Что у нее никогда не будет никого, кроме меня, и что мы могли бы создать семью вместе. Как там говорил Кроу о той картинке, что засела в моей башке. Я хочу этого с Сашей. Только сначала мне нужно разобраться со всей этой ерундой.