— Ничего, ничего, это может быть просто от усталости, от дорожной пыли.
Торта смотрит на императрицу «влюбленными глазами», как он сам рассказывает, добавляя: «У этой славной государыни было очень глубокое декольте, она отличалась красотой и особенно грациозностью».
Теперь по комнате дефилируют власти. Жозефина, со своей стороны, расспрашивает посетителей, обещая вручить императору адресованные на ее имя прошения и походатайствовать перед ним. Наступает черед местного кюре аббата Бюора, который извиняется, что не встретил высоких гостей благовестом:
— Увы, нам не на что купить колокола.
— Один у вас будет: расходы я возьму на себя.
Вот почему колокол в Монтегю до сих пор украшен двумя именами — Наполеона и Жозефины.
В час ночи — бедная Жозефина! — императорский поезд отбывает в Нант, куда путешественники прибывают в три часа утра под звон колоколов и орудийные залпы. После поднесения ключей и неизбежной речи мэра наконец-то постель в особняке О! Но наступает день, а с ним адская карусель визитов, представлений, кантат и триумфальных арок. 10 августа, пока уехавший в 4 часа утра Наполеон посещает Пембеф и Сен-Назер, Жозефина принимает сто городских дам и сорок девушек. Для каждой она находит любезное слово, а вечером, вместе с вернувшимся верхом со своей вылазки императором, отправляется в цирк «Красная шапочка», где состоится большой бал.
Прежде чем вернуться в относительный покой Сен-Клу, Жозефина и Наполеон, ошалев от фимиама, пушечных салютов, речей, приветствий, кликов толпы и празднеств, пересекают Анжу и Турень. Ночь с 13 на 14 августа, перегон от Блуа до Сен-Клу, они проводят в экипаже, но вечером в день приезда им тем не менее приходится присутствовать на празднестве, устроенном в Тюильри.
Жозефине нездоровится — не из-за утомительной поездки, потому что в этом смысле у нее редкая сопротивляемость: она расплачивается за тревоги прошлой зимы. 2 2 сентября, в день отъезда Наполеона в Эрфурт, она объясняет Евгению: «Ты знаешь, сколько горестей я испытала; это отразилось на моей голове. Из-за всего, что мне пришлось вытерпеть прошлой зимой, в моем теле скопились вредоносные соки, которые, к счастью, нашли выход наружу, хотя это причиняет мне ужасные боли. В этих обстоятельствах император выказал свою привязанность беспокойством обо мне: он вставал ночью, часто по четыре раза, и шел меня навестить. Вот уже полгода он безупречен со мной. Поэтому я проводила его сегодня утром с огорчением, но без всякой тревоги за себя. Это не значит, что у меня нет врагов, хоть я и удивляюсь им, так как никогда никому не делала зла; но, к счастью, их мало, и многие из них далеко отсюда, как, например, принц Мюрат. Его, по всей справедливости, я могу считать своим недругом: он так страстно ненавидит меня, что даже не пытается этого скрывать, и ты не представляешь себе, какие разговоры обо мне он позволяет себе вести, выставляя напоказ свое желание добиться моего развода. А я, как и другим, мщу ему, высокомерно презирая его, но отнюдь не пытаясь ему вредить: император слишком справедлив, чтобы не усмотреть различия между его поведением и моим».
В последние месяцы Наполеон, видимо, меньше прислушивался к вечным советам клана, подбивавшего его бросить «старуху». «Положение» Жозефины — она пишет об этом Евгению — «сильно изменилось после первой поездки Мюрата в Испанию, которая сорвала повязку с глаз императора. Эта семья ненавидит мою, хотя видела от меня только добро. У Мюрата есть здесь кое-какие горячие сторонники, и события, имевшие место еще больше года назад, помогли мне понять многое и многих. Обо всем этом я храню полнейшее молчание, и в моем положении часто приходится жить бок о бок с врагами, но знать их — всегда хорошо. Я ни во что не вмешиваюсь, ничего не прошу…
Что до моих долгов, то я приняла новые меры к наведению порядка и экономии, на которые возлагаю большие надежды».
Император, без сомнения, будет доволен! К тому же из Германии он пишет ей: «Скоро увижусь с тобой. Будь здорова, я хочу найти тебя свежей и в теле».
Читая эти строки, Жозефина улыбается, и надежды ее оживают. Она снова воскресает. Нет сомнения: она и впредь останется императрицей! Ее счастье не рухнет как карточный домик! И раз она вновь живет, проживем с нею день и мы.
— Светло ли у императрицы?
Иными словами, открылись ли ставни у ее величества? Таков вопрос, который с восьми утра перелетает из уст в уста по всему дворцу.
Иногда вам с понимающей улыбкой сообщают, что императрица провела ночь у императора. Это известно от Констана, который, отправившись между семью и восемью утра будить своего господина, застал Жозефину спящей рядом с мужем.
— Ты уже встаешь? — спросила она. — Полежи еще чуть-чуть.
Он притворился удивленным:
— Как! Ты не спишь?
«Затем, — рассказывает лакей, — он закатал ее в одеяло, смеясь, целуя ее и выбивая пальцами дробь на щеках и плечах жены».
Он оставил ее хохочущей. Затем в чепце «à la Наполеон» и «баварской косынке» она ушла к себе.
Камеристки вносят к ней в спальню чашку отвара или капельку лимонада, который она пьет прямо в постели. Вскоре, сразу после появления любимого песика, на этот раз венской болонки черного окраса, начинается долгий туалет. Первые ее камеристки, г-жа де Сент-Илер, состоящая при ней с августа 1804, и г-жа Бассан с годовым окладом в 6000 франков, присутствуют при этом, но отнюдь не входят в число личной прислуги Жозефины, как, впрочем, и четыре дамы-докладчицы. Их обязанности состоят в том, чтобы докладывать императрице о появлении императора, или кого-нибудь из гофмаршалов, или камергера, имеющего права входа в апартаменты монархини. М-ль Фелисите Лонгруа, одна из хорошеньких «придверников в юбке», как окрестила г-жа де Ларошфуко этих красных дам, привлекла к себе «внимание» императора, но подобная интрижка в передней недостаточно серьезна и длительна, чтобы встревожить Жозефину.
Особняком стоят конфидентки и настоящие «служанки» Жозефины: хранительница уборов г-жа Малле и четыре черные дамы, или гардеробщицы, — г-жа Шарль, бывшая горничная принцессы Аделаиды Орлеанской, а потом Гортензии; г-жа Обер, кастелянша; м-ль д'Аврийон, состоявшая сначала на службе у м-ль Таше, и, наконец, г-жа Фурно. Все они получают 1200 франков в год. Есть еще Черная Мальвина, занимающаяся всем сразу и ничем в особенности. Этот мирок суетится вокруг Жозефины во время ее туалета, который, после ежедневной ванны, растягивается у креолки до трех часов. На столиках и этажерках — счета, сохранившиеся в Мальмезоне, свидетельствуют об этом — выстроились тысячи баночек с кремами и помадами, а также хрустальные флаконы с туалетной водой из Португалии, Неаполя, Кельна, с цветами апельсина, двойной черносмородинной и бальзамическим эликсиром.
Папка из Национального архива осведомляет нас о том, что императрица берет с собой в дорогу и чем каждодневно пользуется: большое зеркало, кувшин для воды и миска к нему, горшок с миской для той же цели, две трехлепестковые жирандоли, две большие туалетные шкатулки с крышкой на шарнирах, две маленькие — с катушками ниток для вышивания, две золотые пудреницы с крышками, горшочек для протираний с крышкой к нему, два горшочка зубной пасты с крышками, чашка для полоскания рта, чашка для бульона, крышка и поднос к ней, две коробочки для мушек и крышка к ним, а также золотые предметы: два футляра, две пары ножниц, лопаточка для пудры и лопаточка для очистки языка.
На туалетном столике лежит также куча румян: Жозефина, как требует мода, расходует их в умопомрачительных количествах — на 3348 франков 10 сантимов в 1808, судя по счетам только двух из четырех парфюмеров. В 1809 расходы императрицы на румяна еще более возрастают: 3599 франков 7 2 сантима, выплаченные м-ль Мартен и г-же Шомтон, не говоря о двух других поставщиках — Жерве-Шардене и вдове Фаржон.
Наполеону нравится эта мода. Как-то вечером он любезно приказывает одной даме:
