Это было не объяснить отцу и матери, созданиям света — так же в три года ты не умел объяснить им, как запасное одеяло в ногах кроватки превращается в клубок змей, которые лежат, уперевшись в тебя равнодушными, лишенными век глазами. “Ни один ребенок еще не побеждал эти страхи, — подумал Мэтт. — Если страх нельзя облечь в слова, его нельзя победить. А запертые в маленькой головенке страхи слишком велики, чтобы пройти устье рта. Рано или поздно находится тот, с кем можно пройти мимо всех заброшенных молитвенных домов, стоящих на пути от усмехающегося детства к ворчливой зрелости. Но вот приходит такой вечер, как этот. Вечер, когда выясняется, что ты вовсе не проткнул давние страхи осиновым колом, а всего лишь засунул подальше, уложив в крохотные детские гробики с дикой розой на крышке.”

Мэтт не зажигал света. Он поднялся по ступенькам, пропустив шестую, скрипучую, а ладонь, сжимавшая распятие, была скользкой от пота. Добравшись до верха лестницы, он бесшумно повернулся, чтобы оглядеть коридор. Дверь в комнату для гостей, которую он захлопнул, теперь была приоткрыта. Внизу безостановочно журчал голос Сьюзан.

Осторожно ступая, чтобы не скрипеть, Мэтт подошел к двери и остановился перед ней. "Основа всех людских страхов, — подумал он. — Приоткрытая дверь.”

Мэтт протянул руку и толкнул. Дверь распахнулась.

На кровати лежал Майк Райерсон. Лунный свет лился в окно, серебря комнату, превращая ее в лагуну грез. Мэтт тряхнул головой, будто пытался прояснить мысли. Казалось, он перенесся во времени назад, в прошлую ночь. Он сойдет вниз и позвонит Бену, ведь Бен еще не попал в больницу…

Майк открыл глаза Они коротко блеснули в лунном свете — серебряные с красной каймой, пустые, как вымытые классные доски. В них не было ни человеческих мыслей, ни человеческих чувств. «Глаза — окна души», — сказал Вордсворт. Если так, эти окна смотрели в пустую комнату.

Майк сел. Простыня свалилась с груди, и Мэтт увидел грубый шов — это медицинский эксперт или паталогоанатом зашил Майка после вскрытия, и, может быть, насвистывал, зашивая.

Майк улыбнулся, обнаружив белые, острые резцы. Улыбка, простое сокращение мышц вокруг рта, не затронула глаз. Они сохраняли свою исходную мертвую пустоту. Майк очень отчетливо произнес:

— Посмотри на меня.

Мэтт посмотрел. Да, глаза были абсолютно пустыми. Но очень глубокими. В них можно было разглядеть серебряные камеи собственного изображения, сладостно погружающиеся в глубину, тонущие, отчего теряла значение жизнь, теряли значение страхи…

Мэтт отступил и выкрикнул:

— Нет! Нет!

И вытянул вперед руку с распятием.

То, что когда-то было Майком Райерсоном, зашипело, словно ему плеснули в лицо кипятком, и вскинуло руки, будто защищаясь от удара. Мэтт шагнул вперед.

Райерсон попятился.

— Убирайся отсюда! — каркнул Мэтт. — Я отменяю приглашение Райерсон пронзительно крикнул —высокий улюлюкающий звук был полон боли и ненависти. Четыре неверных шага назад — и он уперся в подоконник. Окно было открыто. Райерсон качнулся, теряя равновесие.

— Я позабочусь, чтобы ты уснул как убитый, учитель.

Существо закинуло руки за голову и вывалилось в ночь спиной вперед, как спортсмен, ныряющий с трамплина. Бледное тело мраморно поблескивало, резко контрастируя с черными стежками, буквой "У" пересекавшими торс.

Издав безумный, полный ужаса вой, Мэтт ринулся к окну и выглянул. Там он увидел только позолоченную луной тьму и рой танцующих пылинок, висевший под окном, повыше лужи света, обозначившей гостиную. Пылинки крутились, слипаясь в фигуру, ужасающе похожую на человеческую, а потом разъединились в ничто. Мэтт повернулся, чтобы бежать, и тут пошатнулся от заполнившей грудь боли. Он схватился за сердце и сложился пополам. Ему казалось, что боль безостановочно поднимается по руке пульсирующими волнами. Перед глазами покачивался крест.

Он вышел за дверь, прижимая к груди скрещенные руки. Правая еще сжимала цепочку распятия. Перед глазами стоял образ Майка Райерсона, висящего в ночном воздухе подобно некому бледному ныряльщику.

— Мистер Бэрк!

— Меня лечит Джеймс Коди, — выговорил Мэтт ледяными губами. — Телефон на карточке у аппарата. По-моему, у меня сердечный приступ.

И упал прямо в коридоре, лицом вниз.

Сьюзан набрала номер, возле которого стояла пометка: «Джимми Коди, толкач пилюлек». Надпись была сделана слитно, аккуратными заглавными буквами, которые она так хорошо помнила со школы. Ответил женский голос. Сьюзан сказала:

— Доктор дома? Это очень срочно. — Да, — спокойно сказала женщина. Пожалуйста.

— Доктор Коди слушает.

— Говорит Сьюзан Нортон. Я — дома у мистера Бэрка. Ему плохо с сердцем. — Что? Мэтту Бэрку?

— Да. Он без сознания. Что мне… — Вызовите скорую, — распорядился Джимми. — Звоните в Камберлендскую больницу, 841-400. Оставайтесь возле него. Закройте одеялом, но не трогайте. Вы поняли?

— Да.

— Я буду через двадцать минут.

— А вы…

Но в трубке щелкнуло и Сьюзан осталась одна.

Она позвонила в скорую, а потом опять оказалась в одиночестве. Ей предстояло вернуться к Мэтту, наверх.

Сьюзан уставилась на лестничную клетку с трепетом, который изумил ее. И обнаружила — ей очень хочется, чтобы ничего не случилось. Не потому, что Мэтт пострадал, нет — чтобы не чувствовать болезненный страх и потрясение. Она абсолютно ничему не поверила. Восприятие Мэттом прошлой ночи виделось ей как нечто, определяемое в понятиях усвоенных ею реалий, ни больше, ни меньше. Теперь же это непоколебимое неверие ушло у Сьюзан из-под ног и она чувствовала, что падает.

Она слышала голос Мэтта, слышала жуткое невыразительное заклинание: я позабочусь, чтобы ты, учитель, уснул как убитый. В голосе, выговорившем это, человеческого было не больше, чем в собачьем лае.

Шаг за шагом Сьюзан принудила себя вернуться наверх. Даже горевший в коридоре свет не слишком-то помогал. Мэтт лежал там, где она его оставила, повернув голову набок, так, что правая щека прилегла к вытертому ворсу дорожки, и резко, надрывно дышал. Она нагнулась и расстегнула ему две верхних пуговки сорочки. Кажется, Мэтт задышал чуть свободнее. Потом она пошла в спальню для гостей за одеялом.

В комнате было прохладно, окно раскрыто настежь. На голой постели —только матрас, но на верхней полке шкафа лежала стопка одеял. Когда Сьюзан возвращалась в холл, на полу под окном что-то блеснуло в лунном свете. Она нагнулась поднять это и немедленно узнала. Колечко, какие носили в объединенном классе Камберлендской средней школы. Изнутри были выгравированы инициалы "М.К.Р.”

Майкл Кори Райерсон.

И на миг, в темноте, Сьюзан поверила. Поверила всему. К горлу подступил крик, который она задушила, не позволив облечься звуком, но кольцо выпало из пальцев девушки и легло на пол у окна, поблескивая в свете луны, оседлавшей осеннюю тьму.

Город знал, что такое тьма.

Он знал, что такое тьма, спускающаяся на землю, когда вращение скрывает ее от солнца, и что такое тьма души человеческой. Город — это объединение трех составляющих, значащее больше, чем просто сумма частей. Город — это живущие в нем люди, здания, возведенные ими под жилье или для ведения дел, а еще — земля. Люди — англо-шотландцы и французы. Есть, конечно, и горстка других, напоминающая щепотку перца, брошенную в горшок с солью, где она никогда особенно не разваривалась. Почти все дома сделаны из простого дерева. Много двухэтажных старых домов с двускатными крышами, а едва ли не все магазины декорированы фальшивыми фасадами, хотя зачем, никто не скажет. Горожане знают, что за этими фальшивыми фасадами ничего нет, так же, как ни от кого не секрет, что Лоретта Старчер носит накладной бюст. Здешняя земля —гранитный массив, прикрытый тонким, легко разрушающимся слоем почвы. Возделывать ее — сущее безумие, дело неблагодарное, которое стоит фермеру многих мучений и пота. Борона выворачивает из-под дерна здоровенные куски гранита и ломается о них. В мае, как только земля просохнет настолько, что колеса перестают в ней вязнуть, вы приезжаете на своем грузовике и вместе с сыновьями раз, наверное, двенадцать загружаете кузов камнями — только тогда можно боронить. Камни отправляются в большую, опутанную травой кучу, как повелось аж с 1955 года, когда вы в первый раз взяли быка за рога. А натаскавшись так, что грязь навсегда забьется под ногти, пальцы же онемеют и начнут казаться огромными и до странности крупнопористыми, вы прицепите к трактору борону.