— Разумеется, такая концепция потрясает куда сильнее, чем краснохвостые буки или черти с такими чувствительными носами, что стоит страдающему запором служителю церкви как следует пернуть — и их как не бывало.

— Конечно, она потрясает гораздо сильнее. Но такая концепция безлична. Безжалостна. Неприкасаема. Изгнать фрейдова дьявола так же невозможно, как торговаться с Шейлоком — нельзя вырвать фунт плоти, не пролив ни капли крови. Католическую церковь вынудили полностью заново истолковать свой подход ко злу: бомбардировщики над Камбоджей, война в Ирландии и на Ближнем Востоке, убийства полицейских и бунты в гетто, миллиарды зол помельче, ежедневно выпускаемых на свободу в мир подобно полчищам москитов. Сейчас она сбрасывает старую кожу — обличье лекаря — чтобы вновь явиться социально активным конгломератом, наделенным социальным сознанием. В городскую дискотеку ходят гораздо активнее, чем к исповеди. Причастие играет вторую скрипку, а первую — движение за права человека и обновление городов. Еще совсем недавно церковь училась твердо держаться на ногах в нынешнем мире.

— Где нет ни ведьм, ни инкубов, ни вампиров, — подхватил Мэтт, — только избиение детей, кровосмешение и насилие над окружающей средой.

— Да.

Мэтт не без умысла сказал:

— И вам это ненавистно, да?

— Да, — спокойно отозвался Каллахэн. — Отвратительно. Таким образом католическая церковь объявляет, что Господь не умер, только немного выжил из ума. На верное, это и есть мой ответ? Что нужно сделать?

Мэтт объяснил.

Каллахэн подумал и сказал:

— Вы понимаете, что это противоречит всему только что изложенному мной?

— Напротив, по-моему, это шанс подвергнуть церковь — вашу церковь —испытанию.

Каллахэн глубоко вздохнул.

— Хорошо, я согласен. При одном условии.

— А именно?

— Все, кто собрался в эту маленькую экспедицию, сперва сходят в магазин, которым управляет этот мистер Стрейкер. Наш представитель, мистер Мирс, откровенно поговорит с ним обо всем этом. Чтобы все мы получили шанс пронаблюдать реакцию Стрейкера. И чтобы, в конце концов, тому представилась возможность рассмеяться нам в лицо Мэтт хмурился.

— Тогда он насторожится.

Каллахэн покачал головой.

— Полагаю, если мы трое — мистер Мирс, доктор Коди и я — не изменим своему уговору не останавливаться, что бы ни происходило, никакая настороженность не поможет.

— Ладно, — сказал Мэтт. — Если Бен и Джимми Коди дадут «добро», я согласен.

— Отлично. — Каллахэн вздохнул. Вы обидитесь, если я признаюсь: надеюсь, все это — лишь плод вашего воображения? И этот Стрейкер действительно рассмеется нам в лицо, на что у него будут веские причины?

— Нимало.

— Надеюсь, что так. Вы не до конца понимаете, на что я согласился. Меня это пугает.

— Я тоже боюсь, — тихо сказал Мэтт.

Но, шагая назад к Святому Андрею, Каллахэн вовсе не чувствовал страха. Он был в приподнятом настроении, ощущая себя родившимся заново. Впервые за многие годы Каллахэн был трезв и не жаждал напиться. Войдя к себе, он поднял телефонную трубку и набрал номер пансиона Евы Миллер.

— Алло? Миссис Миллер? Можно попросить мистера Мирса?.. Нету. Да, понимаю. …Нет, передавать ничего не нужно. Я позвоню завтра. Да, до свидания. Каллахэн повесил трубку и подошел к окну.

Что, Мирс пьет пиво где-нибудь на проселочной дороге или, может статься, все, рассказанное стариком-учителем, правда?

Если так… если так…

Оставаться в четырех стенах было невозможно. Каллахэн вышел на заднее крыльцо, вдохнул свежий, тугой октябрьский воздух и вгляделся в шевелящуюся тьму. Может быть, дело не в одном только Фрейде. Может быть, многое можно отнести на счет изобретения электричества, которое убивает тени в человеческом сознании куда успешнее, чем кол, пробивший сердце вампира… и сопряжено это с куда меньшими неприятностями.

Зло не останавливалось, но теперь в жестком бездушном свете фонарей на автостоянках, неоновых трубок, стоваттных лампочек его творили миллиарды. В трезвом свете переменного тока генералы планировали стратегические воздушные бои, и все это вышло из-под контроля — так летит вниз с холма гоночная машина без тормозов, сооруженная ребенком из мыльницы: «я выполнял данный мне приказ». Да, вот истинная правда, правдивее некуда. Все мы —солдаты, исполняющие свои письменные предписания, вот и все. Но откуда в конечном итоге исходят приказы? Отведите меня к вашему руководителю. Но где его контора? «Я просто выполнял приказы. Меня избрали.» Но кто избирал избирателей Над головой что-то захлопало, и Каллахэн, выпугнутый из своих запутанных раздумий, посмотрел наверх. Птица? Летучая мышь? Уже улетела. Неважно.

Он прислушался к городской тишине, и услышал только тонкое гудение телефонных проводов.

В НОЧЬ, КОГДА КУДЗУ ПРИХОДИТ К ВАМ НА ПОЛЯ, ВЫ СПИТЕ, КАК УБИТЫЕ.

Кто это написал? Диккей?

Ни звука. Единственный свет —флюоресцентный фонарь перед церковью (где так и не сплясал Фред Эстэйр) да слабое мигание желтого предупредительного огонька на перекрестке Брок-стрит и Джойнтер-авеню. Даже детский плач не нарушал тишину.

В НОЧЬ, КОГДА КУДЗУ ПРИХОДИТ К ВАМ НА ПОЛЯ, ВЫ СПИТЕ КАК…

Ликование — больное эхо гордости — растаяло. В самое сердце кулаком ударил ужас. Каллахэн страшился не за жизнь, не за честь, не того, что экономка может узнать о том, что он пьет. Такой ужас не снился ему даже в мучительные дни отрочества.

Каллахэн до смерти боялся за свою бессмертную душу.

Из “КАЛЕНДАРЯ СТАРОГО ФЕРМЕРА”

Воскресенье, пятое октября 1975 года. Закат — 19:О. Восход в понедельник, 6 октября 1975 года, в 6:4. На данном витке Земли, через тринадцать дней после весеннего равноденствия, темновой период в Иерусалимовом Уделе составляет одиннадцать часов сорок семь минут. Новолуние. Стишок, публикуемый «Старым фермером» каждый день, на этот раз гласил: "Деньки теперь короче стали, мы урожай почти собрали.”

ИЗ СООБЩЕНИЙ ПОРТЛЕНДСКОГО МЕТЕОЦЕНТРА:

Максимальная температура воздуха в темновой период была зарегистрирована в 19:О5 и составила 62 градуса. Самая низкая, сорок семь градусов, отмечена в 4:О6 утра. Переменная облачность, без осадков. Ветер северо-западный, от пяти до десяти миль в час.

ИЗ РЕГИСТРАЦИОННОЙ КНИГИ ПОЛИЦЕЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ОКРУГА КАМБЕРЛЕНД:

Ничего.

Утром шестого октября никто не объявил Иерусалимов Удел мертвым — никто не знал об этом. Город, как и появившиеся накануне тела, сохранял всяческое сходство с живым.

Рути Крокетт, которая весь уикэнд провела в постели больная и бледная, в понедельник утром пропала. Исчезновение прошло незарегистрированным. Мать Рути лежала в подвале возле полок с домашними консервами, закутавшись в кусок брезента, а Ларри Крокетт, который проснулся действительно поздно, просто подумал, что дочка ушла в школу. Сам он решил не ходить в контору. Он чувствовал слабость, измотанность и головокружение. Грипп, что ли? Было больно смотреть на свет. Ларри поднялся и задернул шторы, взвыв от боли, когда солнечный свет упал на руку. Позже, когда ему станет лучше, надо будет заменить стекло. Оконное стекло с изъяном — не шутка. Так, пожалуй, придешь домой в солнечный день и увидишь, что твое жилище ударными темпами пожирает пламя, а раздолбаи из страхового агентства при министерстве внутренних дел назовут это самовозгоранием и не заплатят ни гроша. Но когда Ларри почувствовал себя лучше, было уже довольно поздно. На мысль о чашечке кофе желудок отозвался приступом тошноты. Ларри смутно недоумевал, куда делась жена, но вскоре эта мысль ускользнула от него. Крокетт вернулся в постель, щупая непонятно откуда взявшийся порез под подбородком (наверное, неаккуратно побрился), натянул простыню до ушей и опять уснул.