Они вернулись к грузовику, и Фрэнклин ощутил, как сквозь защитную оболочку хмеля медленно просачивается, наползает ощущение, которое позже он не вспомнит и не захочет вспоминать: здесь что-то пошло жутко наперекосяк. Как будто у свалки появилось сердце, бьющееся медленно, но с ужасающей жизненной силой. Фрэнклину внезапно захотелось очень быстро убраться отсюда.
— Чтой-то я не вижу крыс, — вдруг сказал Вирджил.
И немудрено: на свалке были только чайки. Фрэнклин попытался вспомнить, когда это он привозил «говнюшки» на свалку и не видел крыс.
И не сумел.
Что ему тоже не понравилось.
— Не иначе, он отраву раскидал, а, Фрэнк?
— Давай, двигай, — сказал Фрэнклин. — Сваливаем отсюдова к чертовой матери.
После ужина Бену позволили сходить наверх, навестить Мэтта Бэрка. Визит оказался коротким: Мэтт спал. Кислородную подушку уже убрали, и старшая сестра сказала Бену, что завтра утром Мэтт почти наверняка проснется и будет в состоянии недолго принимать посетителей.
Бен подумал, что лицо учителя выглядит изможденным и чудовищно состарившимся. Мэтт впервые показался ему стариком. Из больничной распашонки выглядывала дряблая шея, учитель лежал неподвижно и казался ранимым, беззащитным. "Если все это правда, — подумал Бен, — не ждите от этих людей никаких одолжений, Мэтт. Если все это правда, тогда, значит, мы в цитадели неверия, где с кошмарами расправляются лизолом и скальпелем, а не кольями, Библией и диким горным тимьяном. Здесь счастливы своими бригадами реаниматоров, своими шприцами и кружками Эсмарха, заполненными сульфатом бария. Если в колонне истины есть дыра, тут этого не знают и не хотят знать.”
Бен прошел к изголовью кровати и осторожно повернул голову Мэтта. На шее никаких отметин не было: безупречная кожа. Он помедлил еще минуту, потом подошел к шкафу и открыл его. Там висела одежда Мэтта, а изнутри на ручке — распятие, которое было на учителе, когда к нему пришла Сьюзан. Оно свисало с филигранной цепочки, мягко блестевшей в приглушенном освещении палаты. Бен отнес распятие к кровати и надел Мэтту на шею.
— Эй, эй, что это вы делаете?
В палату с кувшином воды и судном, отверстие которого было благопристойно прикрыто полотенцем, вошла сиделка.
— Надеваю ему на шею крест, — сказал Бен — Он католик?
— Теперь — да, — мрачно ответил Бен.
Спустился вечер. У дверей черного хода дома Сойеров на Дип-Кат-роуд тихонько и быстро постучали. Бонни Сойер, едва заметно улыбаясь, отправилась открывать. На ней был только короткий гофрированный передник, подвязанный к талии. Когда она отворила, Кори Брайант вытаращил глаза, а челюсть у него отвалилась.
— Бо… — сказал он. — Б… Бо… Бонни?
— Что такое, Кори? — Бонни не без задней мысли оперлась рукой о косяк, так, чтобы выставить обнаженную грудь самым аппетитным образом. Одновременно она скромно скрестила ноги, красуясь ими перед Кори.
— Бог ты мой, Бонни, а что, если бы это был…
— Телефонный мастер? — спросила она и хихикнула. Она взяла ладонь Кори и приложила к твердой плоти своей правой груди. — Хотите снять показания моего счетчика?
Со стоном, в котором звучала нота отчаяния (в третий раз уходящий под воду утопающий ухватился вместо соломиники за молочную железу), Кори притянул ее к себе. Ягодицы Бонни легли ему в ладони, а стиснутый их телами накрахмаленный фартучек коротко хрустнул.
— Ах, батюшки, — сказала Бонни, извиваясь подле него. — Вы проверите мою телефонную трубку, Мистер Телефонщик? Я весь день жду важного звонка… Кори подхватил ее на руки и пинком захлопнул за собой дверь. Указывать ему дорогу в спальню не требовалось — он знал, куда идти.
— Ты уверена, что он не вернется домой? — спросил Кори.
Глаза Бонни светились в темноте.
— Что? О ком это вы, Мистер Телефонщик? Не о моем ли красавчике-муженьке?.. Он в Бэрлингтоне… в Вермонте.
Он положил ее поперек кровати.
Ноги Бонни свисали с края.
— Включи свет, — сказала она неожиданно медленным и тяжелым голосом. Я хочу видеть, что ты делаешь.
Он включил лампу на ночном столике и посмотрел вниз, на Бонни.
Фартук сбился на сторону. Глаза под тяжелыми веками были теплыми, зрачки — большими и блестящими.
— Сними-ка это, — он показал на фартук.
— Сам сними, — ответила она. — Можете просчитать узлы, Мистер Телефонщик.
Кори послушно нагнулся. При Бонни он всегда чувствовал себя пацаном, у которого пересохло во рту, и каждый раз, как руки Кори оказывались вблизи ее тела, они начинали трястись, словно Бонни выделяла в окружающий воздух мощные токи. Теперь Кори постоянно думал о ней. Она застряла в мыслях паренька, как болячка на внутренней стороне щеки, которую постоянно ощупываешь и проверяешь языком. Бонни даже проносилась через его сны — золотистая кожа, возбуждавшая, как большая доза анаши. Изобретательность Бонни не знала границ.
— Нет, на колени, — сказала она. Стань для меня на колени.
Кори неуклюже упал на колени и подполз к ней, пытаясь дотянуться до завязок передника. Бонни поставила ему на плечи ноги, обутые в туфли на высоком каблуке. Он нагнулся, чтобы поцеловать внутреннюю поверхность ее бедра — тело под его губами оказалось твердым и чуть теплым.
— Вот так, Кори, вот так, давай, да…
— Да-а, здорово придумано, верно?
Бонни Сойер взвизгнула.
Кори Брайант поднял глаза, смущенно моргая.
В проеме дверей спальни к косяку привалился Реджи Сойер.
Через руку свисала переломленная двустволка, стволы смотрели в пол.
Кори почувствовал, как по ногам потекло что-то теплое.
— Стало быть, это правда, — изумленно сказал Реджи. Он перешагнул порог. На губах играла улыбка. — Как вам нравится? Я проиграл этому пьянчуге Мики Сильвестру ящик «Будвейзера». Черт.
Бонни первая обрела дар речи.
— Реджи, послушай. Это вовсе не то, что ты думаешь. Он вломился в дом, он был как ненормальный, он, он…
— Заткнись… — Реджи по-прежнему улыбался. Улыбка была нежной, а Реджи — очень крупным. В том самом костюме стального цвета, который был на нем пару часов назад, когда Бонни поцеловала его на прощанье.
— Послушайте, — слабо выговорил Кори. Рот у него был полон слюны. Прошу вас. Пожалуйста, не убивайте меня. Даже если я того заслуживаю. Вы же не хотите пойти за решетку. Ну, не за это же. Излупите меня, я сам напросился, но пожалуйста…
— Подымайся-ка с коленок, Перри Мейсон, — сказал Реджи Сойер, по-прежнему ласково улыбаясь. — У тебя штаны расстегнуты.
— Послушайте, мистер Сойер…
— Да зови ты меня Реджи, — ласково улыбался Реджи. — Мы ж почти что лучшие друзья. Я ж тебя даже в самой грязной ситуевине видал, разве не так?
— Реджи, это не то, что ты думаешь, он меня изнасиловал…
Реджи взглянул на жену с ласковой, доброй улыбкой.
— Еще слово скажешь, я впихну тебе внутрь вот это и устрою специальную авиапочту.
Бонни принялась стонать. Лицо стало мучнисто-белым.
— Мистер Сойер… Реджи…
— Тебя Брайант звать, верно? Твой папаша — Пит Брайант, так, что ли? Голова Кори бешено запрыгала в знак согласия.
— Да, правильно. Совершенно верно. Послушайте…
— Когда я шоферил у Джима Веббера, то не раз продавал ему второй бензин, — сказал Реджи, с улыбкой пускаясь в сложные воспоминания. — Было это лет за пять до того, как я тут встретил эту суку. Твой папаша знает, что ты здесь?
— Нет, сэр, это разобьет ему сердце. Можете сделать из меня отбивную, я сам напросился, но если вы меня убьете, папа узнает, и, честное слово, это сведет его в могилу, а тогда на вашей совести будет две…
— Нет, держу пари, старик не знает. Ну-ка, вали в гостиную сию же минуту. Надо поговорить. Давай. — Он ласково улыбнулся Кори, показывая, что не собирается обижать его, после чего быстро перевел взгляд на Бонни, не сводившую с него вытаращенных глаз. — А ты, кошечка, оставайся тут, или тебе никогда не узнать, как прошел дебют «Тайной Бури». Пошли, Брайант, — он шевельнул ружьем.