Они достигли площадки, и вдруг руки, державшие мальчика, исчезли. Он тяжело грохнулся на пол, ударившись головой.

— Тебе не пришло в голову, что я понимаю, когда меня водят за нос, молодой человек? — спросил Стрейкер. Глядя с полу, легко было дать ему все десять футов роста. Лысая голова поблескивала в сгущающемся полумраке с неброской элегантностью. Марк с растущим ужасом понял, что плечи обвивает веревка.

Он схватился за карман, где раньше лежала ракетница.

Стрейкер расхохотался, запрокинув голову.

— Я взял на себя смелость изъять пистолет, молодой человек. Мальчиков не следует допускать к оружию, в котором они не разбираются… и равным же образом не должно водить барышень в дома, куда вас не приглашали.

— Что вы сделали со Сьюзан Нортон?

Стрейкер улыбнулся.

— Я доставил ее туда, куда она желала отправиться, мальчик мой. В погреб. Позже, когда солнце зайдет, она встретится с тем, ради кого пришла сюда. Ты и сам сведешь с ним знакомство — может быть, сегодня вечером, попозже, или завтра ночью. Конечно, он может отдать тебя девчонке… но мне кажется, он предпочтет заняться тобой сам. У девчонки найдутся свои друзья, среди которых, может статься, есть и такие же, как ты, любители лезть не в свое дело.

Марк выбросил вперед обе ноги, целясь Стрейкеру в промежность, но тот текучим шагом балетного танцовщика отступил в сторону. Одновременно он сам дал Марку пинка, угодив точно по почкам.

Закусив губу, Марк скорчился на полу.

Стрейкер посмеивался. — Давай, молодой человек. Ножками.

— Я… я не могу.

— Тогда ползком, — неумолимо сказал Стрейкер. Второй пинок пришелся по крупной бедренной мышце. Было страшно больно, но Марк стиснул зубы и поднялся на колени, потом — на ноги.

Они прошли по коридору к двери в его дальнем конце. Острая боль в почках унялась до ровной, ноющей.

— Что вы собираетесь со мной сделать?

— Спеленать, как индейку по весне, молодой человек. Позже, когда мой Хозяин пообщается с тобой, получишь свободу.

— Как остальные?

Стрейкер улыбнулся.

Марк толкнул дверь, шагнул в комнату, где покончил с собой Хьюберт Марстен, и тут с его сознанием случилось что-то странное. Страх не исчез, но словно бы перестал действовать на мысли Марка как тормоз, заклинивая все плодотворные сигналы, однако вместо слов в голове поразительно быстро замигали символы, напоминающие стенографическую запись. Мальчик почувствовал себя лампочкой, внезапно получившей приток энергии из неизвестного источника.

Сама комната оказалась совершенно прозаичной. Под свисающими полосками обоев виднелись белая штукатурка и щитовой камень. Толстый слой пыли на полу (чему виной были время и побелка) пересекала только одна цепочка следов, позволяющая предположить, что кто-то когда-то зашел сюда, осмотрелся и снова вышел. Обстановка складывалась из двух кип журналов, железной кровати без матраца и пружин и маленькой жестяной пластинки с вытершейся надписью «Кэрриэр энд Айвз», некогда служившей печной заслонкой. Окно загораживали ставни, но пыльного света, сочившегося сквозь сломанные доски, хватило, чтобы Марк подумал: наверное, еще час будет светло. Комнату окутывала аура застарелой злобы.

На то, чтобы открыть дверь, увидеть все это и пройти в центр комнаты, где Стрейкер велел Марку остановиться, ушло, наверное, секунд пять. В этот короткий период мысль мальчика, бешено работая в трех направлениях, нашла три возможных выхода из создавшегося положения.

В одном варианте Марк, как герой киновестерна, внезапно мчался через комнату к закрытому ставнями окну, делал попытку проломиться сквозь стекло и ставень сразу и, ведомый слепой надеждой, прыгал вниз навстречу неизвестности. Одним мысленным оком мальчик видел, как с треском вываливается наружу только для того, чтобы рухнуть на груду ржавой бросовой сельхозтехники и последние несколько секунд жизни провести в корчах, наколовшись на косо срезанные ножи бороны, как жук на булавку. Вторым — как со звоном пробивает стекло и врезается в ставень, который сотрясается, но не ломается. Одежда рвется, тело, изрезанное в дюжине мест, кровоточит, а Стрейкер оттаскивает его от окна.

Вариант номер два: Стрейкер связывает его и уходит. Перед глазами Марка встала картина: он лежит на полу, связанный, дневной свет убывает, он все лихорадочнее (но не менее тщетно) пытается освободиться и, наконец, слышит на лестнице мерные шаги того, кто в миллион раз хуже Стрейкера.

В третьем варианте Марку представлялось, что он прибегнул к трюку, о котором прошлым летом читал в книжке про Гудини. Известный иллюзионист Гудини сбегал из тюремных камер, опутанных цепями ящиков, банковских сейфов, пароходных трюмов и выбирался из наручников. В книжке говорилось, что помимо прочего Гудини проделывал вот что: пока доброволец из публики связывал его, он задерживал дыхание и напрягал сжатые в кулаки руки. Напрягите-ка мышцы бедер, предплечий и шеи —если они у вас немаленькие, при расслаблении останется небольшой зазор. Весь фокус, таким образом, состоит в том, чтобы полностью расслабиться и заняться медленным, но верным высвобождением, не позволяя панике подгонять себя. Мало-помалу ваше тело покроется вместо смазки потом, и это тоже поможет. Если верить описанию в книжке, это легче легкого.

— Повернись, — сказал Стрейкер. Сейчас я тебя свяжу. Пока буду связывать, не двигаться. Шевельнешься — выколю тебе правый глаз вот этим, — он сунул Марку под нос большой палец, словно голосовал на шоссе . — Понятно? Марк кивнул. Он глубоко вдохнул, задержал дыхание и напружинил все мускулы Стрейкер перекинул веревку через балку.

— Ложись.

Марк лег.

Стрейкер крепко стянул веревкой скрещенные за спиной руки мальчика. Потом сделал петлю, накинул Марку на шею и завязал скользящим узлом.

— Ты, молодой человек, привязан к той самой балке, на которой повесился друг и спонсор моего Хозяина в этой стране. Ты польщен?

Марк что-то промычал, и Стрейкер рассмеялся. Он пропустил веревку между ногами мальчика, зверским рывком затянул, и Марк застонал. Стрейкер хохотнул с добродушием монстра.

— Что, больно любимым местам? Ну, это ненадолго. Тебе предстоит жизнь аскета, мальчик мой… долгая-долгая жизнь.

Он обмотал веревкой напружиненные бедра Марка, сделал тугой узел, еще раз обмотал колени, а потом — щиколотки. Теперь Марку позарез требовалось подышать, но он упрямо стоял на своем.

— Дрожишь, молодой человек, — насмешливо сказал Стрейкер. — Ты весь превратился в сплошные твердые узелки. Белое тело… но оно станет еще белее! И все же не стоит так бояться. Хозяин способен на доброту. Что далеко ходить — его очень любят здесь, в твоем родном городе. Просто легкий укольчик, как докторской иголкой — и станет приятно. А позже тебя отпустят, ты пойдешь навестить маму с папой, да? Они уснут, и ты навестишь их Он поднялся и добродушно взглянул на Марка.

— А теперь я ненадолго попрощаюсь с тобой, молодой человек. Твою очаровательную спутницу устроят удобно. Когда мы увидимся снова, я понравлюсь тебе больше.

Стрейкер вышел, захлопнув за собой дверь. В замке лязгнул ключ. Шаги Стрейкера спустились по лестнице. Тогда Марк сделал глубокий протяжный выдох и расслабил мышцы.

Державшие его веревки ослабли самую малость.

Марк лежал неподвижно, сосредотачиваясь. Мысли проносились в голове с прежней неестественной, веселящей скоростью. Из своего положения мальчик видел железную раму кровати на другом краю неровного, вспученного пола, а за ней — стену. Обои в этой ее части отклеились, слезли и лежали под спинкой кровати, как сброшенная змеиная кожа. Марк сосредоточился на небольшом участке стены и тщательно изучил его, выкинув все прочее из головы. В книжке про Гудини говорилось, что все дело в концентрации. Нельзя поддаваться ни страху, ни малейшей панике. Тело должно быть расслаблено полностью, а до того, как хоть пальцем шевельнешь, освобождение должно произойти в уме. Каждый конкретный шаг должен существовать в сознании.