— Ты хочешь все бросить? Ты этого хочешь?

— Нет. Но одним сегодняшним днем не обойтись, Бен. Прежде, чем мы расправимся со всеми — если вообще сможем — пройдет несколько недель… Ты выдержишь? Сможешь тысячу раз сделать то, что сделал со Сьюзан? Вытаскивать их, визжащих и сопротивляющихся, из шкафов и вонючих дыр только для того, чтобы загнать кол в грудную клетку и размозжить сердце? Ты выдержишь до ноября и не чокнешься?

Задумавшись над этим, Бен уперся в голую стену: полная неясность.

— Не знаю, — сказал он.

— Ну, а как насчет пацана? Ты думаешь, он вынесет это? Да он десять раз рехнется, мать твою! А Мэтт отправится на тот свет, это я тебе гарантирую. А что мы станем делать, когда фараоны из полиции штата примутся повсюду совать нос, чтобы выяснить, кой черт побрал Салимов Удел? Что мы им скажем? «Прошу прощения, я сейчас — вот только вгоню кол в этого кровососа»? Как с этим, Бен?

— Почем я знаю, черт возьми? По-твоему, есть возможность остановиться и обдумать, что да как?

Оба разом осознали, что стоят нос к носу и орут друг на друга.

— Эй, — сказал Джимми, — эй! Бен опустил глаза.

— Прости.

— Да нет, я виноват. На нас давят… Барлоу, несомненно, назвал бы это эндшпилем. — Джимми прочесал пятерней свою морковную шевелюру и бесцельно огляделся. Вдруг глаза у доктора загорелись, и он поднял что-то, лежавшее возле синьки Питри. Это был черный стеклограф. — Может быть, это лучший выход.

— Что?

— Оставайся тут, Бен. Начинай делать колья. Если мы решили покончить с этой нечистью, без научного подхода не обойтись. Ты — производственный сектор. Мы с Марком — изыскательский. Обойдем город, поищем их — и найдем, так же, как нашли Майка. Я могу обозначить их укрытия стеклографом. А завтра — колья.

— А если они увидят метки и переберутся еще куда-нибудь?

— Не думаю. По миссис Глик не скажешь, что она очень хорошо связывает одно с другим. По-моему, ими движет инстинкт, а не рассудок. Немного погодя они, может, и поумнеют, начнут прятаться лучше, но мне кажется, что поначалу это будет рыбная ловля в бочке.

— Почему я не иду?

— Потому что я знаю город, а город — меня, как знал моего отца. Сегодня те, кто еще жив, прячутся по домам. Если постучишься ты, тебе не откроют. Если приду я, мало кто не отворит двери. Я знаю часть мест, где можно прятаться. Я знаю, куда алкашня ходит перепихнуться на Болота и куда ведут проселочные дороги. А ты — нет. Умеешь работать на токарном станке?

— Да.

Конечно же, Джимми был прав. Но Бен почувствовал себя виноватым из-за облегчения, какое испытал от того, что не нужно выходить наружу, к ним.

— Ладно. Давай, начинай. Уже первый час. Бен повернулся к токарному станку, потом помедлил.

— Если подождешь полчасика, дам тебе с собой полдюжины кольев.

Джимми после короткой паузы опустил глаза:

— Э-э.., я думаю, завтра.., завтра было бы…

— Лады, — сказал Бен. — Иди. Слушай, почему бы тебе не вернуться часам к трем? К тому времени в школе станет достаточно тихо, и мы сможем разузнать, что там.

— Хорошо.

Джимми вышел за пределы рабочей зоны Питри и двинулся к лестнице. Что-то — обрывок мысли или, может быть, наитие — заставило его обернуться. На другом конце подвала он увидел Бена, работавшего в ярком свете висящих аккуратным рядком ламп.

Что-то.., но оно пропало.

Джимми вернулся.

Бен вырубил станок и поглядел на товарища.

— Что-нибудь еще?

— Ага, — сказал Джимми. — Вертится на кончике языка, а дальше — никак.

Бен поднял брови.

— Я оглянулся с лестницы, увидел тебя, и что-то щелкнуло в голове. А теперь ушло.

— Важное?

— Не знаю. — Джимми бесцельно повозил ногами, ему хотелось, чтобы мысль вернулась — она была как-то связана с картиной, какую являл Бен, склоненный в свете ярких ламп над токарным станком, — но тщетно. Чем больше он думал об этом, тем дальше оно ускользало.

Джимми стал подниматься по лестнице, но еще раз задержался и оглянулся. Картина была мучительно знакомой, но не давалась. Он прошел через кухню, вышел из дома и направился к машине. Дождь уже не лил, а моросил.

Машина Роя Макдугалла стояла на подъезде к стоянке трейлера на Бенд-роуд. Увидев ее там в будний день, Джимми волей-неволей заподозрил самое худшее.

Они с Марком вылезли из бьюика. Джимми нес черную сумку. Они поднялись по ступенькам, и молодой человек нажал кнопку звонка, но тот не сработал. Джимми постучал. На стук никто не отозвался ни в вагончике Макдугаллов, ни у соседей, двадцатью ярдами ниже по дороге. Там на подъездной дороге тоже стояла машина.

Джимми попробовал аварийный выход. Заперто.

— В машине на заднем сиденье молоток, — сказал он.

Марк принес. Джимми разбил стекло аварийного выхода возле ручки, просунул руку внутрь и щелкнул задвижкой. Внутренняя дверь оказалась незаперта, и они вошли.

Мигом распознав запах, Джимми почувствовал, как сжимаются ноздри, пытаясь не впускать этот смрад, не такой сильный, как в подвале дома Марстена, но по сути столь же противный — запах гнили и мертвечины. Воняло сыростью и тухлятиной. Джимми обнаружил, что вспоминает, как в детстве во время весенних каникул отправился на велико с приятелями собирать вылезшие из-под растаявшего снега бутылки из-под пива и лимонада. В одной из бутылок (из-под апельсиновой шипучки) он увидел разложившийся трупик полевки, которая позарилась на сладкое и потом не сумела выбраться. Нечаянно нюхнув, Джимми сразу отвернулся и его стошнило. Здешняя вонь была такой же убойной — смесь тошнотворно-сладкого с тухло-кислым, которая бешено ферментировалась. Он почувствовал, что желудок подкатывает к горлу.

— Они где-то здесь, — сказал Марк.

Они методично взялись прочесывать дом — кухня, столовая, гостиная, обе спальни, — открывая по дороге шкафы. Джимми думал, что они что-нибудь найдут в гардеробе большой спальни, но там оказалась лишь кучка нестиранной одежды.

— Подвала нет? — спросил Марк.

— Нет, но, может быть, есть место, куда заползти. Они обошли фургон и увидели вделанную в дешевый цементный фундамент трейлера небольшую дверку, открывающуюся внутрь. На ней висел старый амбарный замок. Джимми сбил его пятью сильными ударами молотка, толкнул полулюк, тот открылся и на них накатила полновесная волна смрада.

— Они тут, — сказал Марк.

Заглянув внутрь, Джимми разглядел три пары ступней, напомнивших лежащие на поле битвы трупы. Одна пара ног была обута в рабочие башмаки, другая — в вязаные домашние тапочки, а третья пара поистине крохотных ножек — босая. «Семейный портрет, — мелькнула у Джимми сумасшедшая мысль. — „Читательский дайджест“, где же ты, когда ты нам нужен?» Его накрыла волна нереальности. «Дитенок, — подумал он. — Как же нам так обойтись с малышом?».

Пометив люк черным восковым карандашом, Джимми поднял сломанный замок.

— Пошли к следующей двери, — сказал он.

— Подождите, — сказал Марк. — Дайте, я вытащу одного наружу.

— Вытащишь?.. Зачем?

— Вдруг дневной свет их убьет, — объяснил мальчик. — И не придется делать это кольями. Это обнадежило Джимми.

— Ага, ладно. Которого?

— Только не малыша, — немедленно сказал Марк. — Дядьку. Поймаете его за ногу.

— Хорошо, — согласился Джимми. Во рту пересохло. Он сглотнул, и в горле пискнуло.

То, что последовало, оказалось просто невыносимым. Стоило Рою Макдугаллу целиком оказаться на свету, он заворочался, как потревоженный во сне человек. Кожа пожелтела, обвисла, покрылась влажной испариной. Глазные яблоки под тонкой кожей сомкнутых век закатились. Ноги медленно, сонно задрыгались в сырой опавшей листве. Верхняя губа поджалась, показав клыки, не уступавшие по величине клыкам большой собаки, немецкой овчарки или колли. Руки медленно затрепыхались в воздухе, одна мазнула рубашку Марка, и мальчик с криком омерзения рванулся в сторону, большой собаки, немецкой овчарки или колли. Руки медленно затрепыхались в воздухе, одна мазнула рубашку Марка, и мальчик с криком омерзения рванулся в сторону.