— Ах ты, мерзавец! — воскликнул Удалов, который был прямым человеком и гонял этого Гаврилова крапивой, еще когда тот был в нежном возрасте.

Но Гаврилов уже мчался дальше по улице и, увидев впереди милую девушку Клару Анапко с швейной фабрики, направил машину прямо на нее, перепугав девушку до полусмерти. А Удалов уже так отстал, что догнать и высказаться был не в состоянии.

Во дворе дома Удалов снова увидел псевдомерседес Коли Гаврилова. Тот стоял посреди двора, подмяв и поломав любимый всеми сиреневый куст, а самого Гаврилова нигде не было видно.

Удалов заходить домой не стал, а постучал в окно Саше Грубину и, когда тот выглянул, предложил:

— Двинем?

Грубин так давно дружил с Удаловым, что понижал его с четверти слова. Он вышел во двор и присоединился к Корнелию. Рядом уже стоял пенсионер Ложкин.

— С Колей надо что-то делать, — сказал Ложкин.

— Он стыд потерял, честь и всякие человеческие качества.

Из окна второго этажа высунулась мама Гаврилова и громко прошептала:

— Это я виновата. Я попросила Льва Христофоровича у Коли лишние качества отменить, чтобы ему в современной жизни легче было.

— Ты своего не защищай, — махнул рукой Грубин.

— Тшш! — Гаврилова захлопнула окно, видно, испугавшись, что услышит сын.

Удалов обернулся к окну Гавриловых и сказал громко, зная, что через летнюю раму его слова проникнут в квартиру.

— Николай, я тебя предупреждаю! Мы сейчас твой «мерседес» отодвинем, и это тебе будет первое предупреждение. Сирень оберегается законом и экологией.

Удалов поплевал на ладони, и они втроем взялись за задок «Москвича» и оттащили его в сторону. Правда, в этой операции мерседесовский кружок, что был прикреплен к самому носу машины, упал и покатился по земле.

И тут, подобно пулеметной очереди, раздался стрекот каблуков Николая по лестнице, хлопнула дверь, и тот выскочил на улицу, сжимая в руке газовый баллончик и сверкая глазами, как Александр Македонский.

— Да я вас сейчас! — закричал он. — Да я вам сейчас…

— Обратите внимание, — заметил Грубин, — одно чувство Лев Христофорович снять забыл — чувство собственности.

— И чувство злости, — добавил Ложкин.

— Это не чувство, а постоянное состояние людей, у которых других чувств не осталось, — поправил его Корнелий.

Коля грозно махал газовым баллончиком, а Удалов сказал ему:

— Коля, ты случайно не нажми, а то выпорем тебя по-соседски!

Открылось окно, и Гаврилова стала умолять соседей:

— Пожалуйста, не надо! Он еще фактически мальчик и обязательно исправится. Вот как разбогатеет, так сразу исправится.

Коля пробежал на корточках по двору, подхватил мерседесовское кольцо и, ругаясь сквозь зубы, стал прилаживать его к «Москвичу». Взрослые соседи бить его не стали. Поглядели, покачали головами, имея в виду общее падение нравов, и разошлись.

В четыре часа ночи вдребезги разлетелось окно Грубииа. Была повреждена и недостроенная машина времени. На следующий день кто-то разбил стекло у Ложкиных. При этом пострадал аквариум, и бесценных рыбок пришлось срочно депортировать в трехлитровые банки. В машине Васи-Ахмета были проколоты шины. Вася-Ахмет пошел к Гаври-лову. Но не дошел. Его остановили два приезжих «качка» в камуфляже, и остаток недели Вася провел в больнице.

Город был встревожен, на Колю смотрели косо, а он все ждал, когда же у него будет настоящий «мерседес». Для этого недоставало лишь двадцати тысяч баксов.

Южные корейцы посетили мастерскую Удаловой «Ателье-молния». Манекенщицы Тамарка Томи-Томи и Клара Анапко демонстрировали одежду, которая сама себя подгоняла по заказчику. Более того, они поделились с корейцами некоторыми задумками, полученными для перспективных разработок от Льва Христофоровича. Больше всего потенциальным заказчикам понравилась модель «Сними-наденься» «для тех, кто всегда спешит». Сначала модель вела себя как обычная — подгонялась по фигуре, но потом, если нужно, сама снималась с тела и возносилась на вешалку или возвращалась к заказчику по условному сигналу. Ты ее кликнешь, а она отзовется коротким птичьим посвистом, как иномарка, стоящая на электронной охране, — и летит к тебе большим крылом.

Ксения с Ложкиной перед сном остались в мастерской, чтобы договориться, как они завтра будут требовать деньги — франками на текущий счет или сразу оборудованием для роддома? Тут в ателье ввалился Коля Гаврилов и заявил:

— Слушайте, бабки! Чтобы завтра подготовили в пакете двадцать тысяч баксов. Иначе ваши уши будут доставлены вашим мужикам, усекли?

— Каких баксов, Колечка? — спросила Ксения, которая с детства привечала этого мальчонку.

— Молчать! — рявкнул Коля. — Двадцать тысяч. Или уши.

Первой опомнилась старуха Ложкина.

— Коля, а тебя давно никто не порол? — спросила она. — Постыдись!

— Чувства стыда я не знаю, — ответил Коля. — Я теперь, как Терминатор-3. Такой вот я человек.

Ксения Удалова очень осерчала и пошла гнать Колю из мастерской. Но Коля словно ждал этого. Он швырнул женщину на диван, оттолкнул старуху Ложкину к стенке, свистнул — ив ателье вошли два мужика в камуфляже и с мешками, куда они стали складывать, срывая с вешалок, международные туалеты.

— Дурак, — сказала Ксения, опомнившись, — если ты платья возьмешь, за что нам деньги заплатят? — это означало, что жена Корнелия уже пришла в себя и принимала меры.

Ее аргумент подействовал. Они взяли по костюму себе да Риммке пару платьев, потому что Риммка теперь сошлась с Колей, несмотря на превышение в возрасте.

— Двадцать тысяч завтра — как стемнеет, — приказал Коля, — у памятника Первопроходцам. И если кому-нибудь проговоритесь, хоть вздохом, тетя Ксения, то вашему Максимке не жить, а Корнелию Ивановичу тоже, не говоря о Николае Николаевиче.

Стеная и хромая, несчастные предпринимательницы поплелись домой. Уже на подходе они услышали отдельные дикие крики: во дворе их ждали мужчины, встревоженные долгим отсутствием. Сразу хотели звонить в милицию, арестовывать Колю, но потом Удалов увел всех к себе, чтобы обсудить вопрос.

Дома Удалов сказал так:

— Нам его сейчас не достать. Доказательств — никаких. А вот положим ему деньги, тут его и возьмем с поличным.

Утром Удалов дал факс на остров Пасхи, и с острова ответили, что профессор Минц в последние дни был задумчив, встревожен, на статуи почти не смотрел. А вчера он сел на попутный самолет и вылетел в Дели с пересадкой в Джакарте.

В тот же день для корейцев упаковали контейнер, а они выписали чек на швейцарский банк и генеральное соглашение. А меж тем из разных концов города в дом № 16 стекались неприятные новости. Преступная троица сожгла табачный киоск у станции, угнала и бросила трактор, устроила драку в станционном буфете.

Когда стемнело, то на «Москвиче» с мерседесовским кружочком рэкетиры подъехали к памятнику Первопроходцам.

Надо сказать, что к тому времени все уже знали, что в городе завелись собственные жестокие рэкетиры, и сегодня возможна разборка. Сержант Пилипенко взял бюллетень по поводу катара верхних дыхательных путей, но не от страха, а потому что так попросил его Удалов.

— Дело соседское, — сказал он. — Чего нам стрелять. Ты же понимаешь.

Пилипенко понимал.

Многие люди, которые в это время гуляли по набережной й площади Первопроходцев, на этот раз отошли подальше к домам или выглядывали из-за старых лип у гостиного двора. А у памятника стояли лишь Удаловы — так было решено — Корнелий и Ксения. А между ними на постаменте лежал пакет. В синей пластиковой обертке.

В девять часов «Москвич» с мерседесовским кружком выехал на площадь и, сделав круг, остановился у памятника, представляющего собой нос ладьи землепроходцев. На носу, прислонив ладошки к козырькам шлемов, стояли Ермак, Дежнев и Крузенштерн, уроженцы этих мест.

— Давай «капусту», — приказал Коля Гаврилов, спокойно вылезая из машины и подходя к Удаловым.