Девушка подошла к резному шкафу, открыла дверцы и надолго залезла в него, сосредоточенно начав там рыться. Когда эльфийка наконец вынырнула из темных глубин, то она держала в руках толстенный том, покрытый пылью.

— Еле нашла, — она положила его мраморный столик, и страницы зашелестели, перелистываясь без посторонней помощи — боги помогали нам, зная, что час все-таки настал. — Вот, — она ткнула пальцем в длинное и витиеватое заклинание, занимавшее пол-листа. Его нужно произнести, а чтобы оно подействовало, нужно действительно поверить в то, что миру нужен этот город. Канва города, сплетенная из эмоций и воспоминаний, должна понять, что порыв искренен, и тогда он вырвется из любой клетки. Но, конечно, при всем этом нужна еще и подпитка силой. Ясно?

Я кивнула, Роллон тоже. Жестом попросив эльфийку, не обладающую магической силой на должном уровне, отойти в угол, он повернулся ко мне. Сплелись руки, словно мы давали друг другу клятву на крови, повисла тишина.

И в ней зазвучали слова…

Древние, как сам мир, письмена, казавшиеся волшебными. Я не знала божественного языка, на котором было написано заклятье, но слова произносились безошибочно — я чувствовала это, чувствовала каждой клеточкой тела, каждым нервом, каждой эмоцией и чувствами, натянутыми до предела… Мы говорили одновременно, словно диалогом, и по мере того, как количество произнесенных фраз увеличивалось, голоса крепли, становились тверже и увереннее, а простое заклинание переросло в песню, в музыку ветра, в шум капели и тонкую мелодию мирозданья. Мы говорили, и в каждое слово, каждую букву, каждый звук — вливали силу, подтверждая сказанное. Слова летели, оплетая город, играя на солнце бликами и расцветая гравировками, которых никто не видел… Сплетенные руки начали немного дрожать от напряжения, но остановиться и разомкнуть крепкое рукопожатие мы были уже не в силах — да и, признаться, совсем не хотели этого.

Мне не хотелось прерывать эти минуты, когда я сама как никогда чувствовала себя всем миром, когда я чувствовала себя наравне с богами, на секунду поверив, что так может быть… Мне казалось, что я лечу, парю над миром, и пою… и я почти физически чувствовала, как рвутся и опадают со стеклянным, да нет, хрустальным звоном границы, до сих пор сдерживавшие время, как рвется эта петля, столько лет затянутая на этом месте… Я ощущала все это, и не переставала говорить, глядя и не видя лицо человека, застывшего прямо передо мной. Я знала — он испытывает то же самое. Он действительно поверил, и он так же, как и я, ощущает это все. И верила я…

И мы летели…

Когда резерв маны окончательно истощился, а заклинание завершилось, я словно бы вынырнула из воды. Было такое ощущение, как будто меня на несколько минут вырвали из этого мира, а потом вернули — через несколько тысячелетий. Какое-то странное чувство… но от этого не менее прекрасное.

Я с трудом разогнула онемевшие от долгого нахождения в одном положении пальцы, и огляделась. Девушка, замершая в углу, улыбалась, глаза Роллона светились жизнью.

Значит, получилось.

10

Всю дорогу до замка он нес меня на руках, не обращая на слабые возражения и просьбы поставить меня на землю, дав пойти по-человечески. Собственно, просьбы говорились исключительно для проформы, и по-человечески пойти я бы не смогла — ноги дрожали от пережитых ощущений и от всей той гаммы эмоций, которую пришлось испытать за достаточно малый промежуток времени.

Если честно, я так толком и не поняла, что именно мы сделали и как нам удалось выдернуть город из временной петли, вернув его в Нить времени. Но главное ведь результат, правильно?

Правильно. Дело осталось за малым — всего лишь снять с города паутину, никого не впускающую и никого не выпускающую, а потом жить спокойно. Вопрос был в том — как ее снять, поскольку об этом, как выяснилось, не знали даже боги (Роллон честно пытался до них достучаться и спросить, но получил в ответ лишь неопределенное молчание). Но сейчас это было не главным, и мы решили отложить решение этой проблемы хотя бы до завтра, поскольку после проведения этого не слишком сложного обряда магических сил даже у Роллона не осталось вовсе, и мы были совсем не в состоянии колдовать, даже на бытовые темы. О глобальном снятии с города явно кем-то наведенной защиты на сегодня не могло быть и речи, так что Роллон никуда не спешил, неторопливо шагая по мощеным улицам со мной на руках, а я уж тем более была не против спешки, хотя уже за полпути отдохнула настолько, что смогла бы встать на ноги и побежать, причем шпильки служили бы при этом незначительной помехой.

Но я скромно молчала, даже не засыпая Зимнего волка огромным количеством вопросов — так, уточнила пару аспектов и с удовольствием погрузилась в пучину лени, позволив телу полностью расслабиться, а мозгу — не работать.

Уже на втором этаже, куда он не поленился меня доставить, я наконец слезла с Роллона, почувствовав под ногами твердую опору. Зимний волк, правда, порывался донести меня прямо до кровати, на что я высказала ему, что если он и считает меня больным инвалидом, то я о себе пока несколько другого мнения и вполне могу дойти сама.

По-моему, он обиделся, и я снова отругала саму себя за то, что не могу прожить ни дня без хотя бы маленького, но конфликта.

— Не сердись, — я провела кончиками пальцем по его щеке, ощутив гладкую кожу, а в следующий момент едва не отпрянула от неожиданности, когда он резко наклонился, ища мои губы. Нашел-таки.

Поцелуй вышел горячим и пряным, а еще, пожалуй, требовательным. Губы Роллона, казалось, не подчинялись мозгу и здравому смыслу, а также осознанию того, что мы стоим посреди коридора, где нас запросто могут увидеть слуги (а значит, уже к завтрашнему утру весь Гантрот будет обсуждать личную жизнь сиятельного тан вэна), и дарили осторожные, но жаркие поцелуи, опускавшиеся от моих губ ниже по шее.

Когда мы бочком протиснулись в ближайшую комнату, как раз таки оказавшуюся спальней, они спустились уже до ключиц. Махнув рукой на здравый смысл, я сама поцеловала Роллона, чуть отстраняясь и позволяя расстегнуть крючки на шелковом платье. Обидевшись, здравый смысл ушел, не попрощавшись, но мстительно пообещав вернуться, а я с разбега нырнула в горячую и ослепляющую волну, уже вздымавшуюся где-то внутри.

Рассудок вернулся чуть позже, когда пряжку на штанах Роллона заело, и она наотрез отказалась расстегиваться, мешая стянуть самый мешающий и не особенно важный предмет одежды. Промучившись с ней около минуты, я уже подумывала над тем, а не поддаться ли голосу разума, упрямо твердившему о том, что даже малейшим образом связываться с человеком, который вскоре должен будет уйти, глупо и неосмотрительно, но примерно на середине вдохновенного монолога разума пряжка все-таки поддалась, и я снова махнула рукой на трезвый и холодный разум. Я была словно пьяна, и не хотела думать, что, в сущности, мозг прав, говоря мне о том, что если бы это была просто постель — без любви и даже слабого намека на нее, он бы не возражал. Он говорил мне, что это глупо, что я зря влюбилась в Роллона, и что мне будет потом больно отпустить его в прошлое.

Я знала и это. И не слушала, делая то, чего хочу именно сейчас.

Просто знала, что никогда и ни за что не буду об этом жалеть.

— Согласен — ты не инвалид, — наконец-то справившись с дыханием, сказал Роллон, тупо глядя в потолок и рассеянно накручивая на палец рыжую прядь.

Я ничего не ответила, неопределенно махнув рукой и ощущая, что медленно проваливаюсь в дрему, укрывающую меня мягким сонным пологом. В комнате было хорошо — за окном уже стемнело, и помещение освещалось теплым золотисто-оранжевым шариком жидкого огня, трепыхавшегося над бронзовой статуэткой дракона, застывшего на небольшом мраморном столике с распахнутой и направленной вверх пастью. Правда, выражение морды у дракона было какое-то страдальческое, словно с небес только что низвергнулся ливень, а дракон оказался огненным, не переносящим воду на дух — при всех своих преимуществах над остальными существами, огненные драконы не подлетали даже к озерам и рекам, непонятно как обходясь без питьевой воды. Я искренне не завидовала жителям Восточной Отмели — государства, где небольшие драконы являлись основным средством передвижения. Особенно там любили именно огненных драконов, обладающих великолепными характеристиками, но каждый дождик воспринимающих как личную трагедию и в эти дни отказывающихся не то что летать, а даже вообще выползать из ангара. К счастью, в Ателлене мода на драконов только начала распространяться, не достигнув пока своего апогея. Если честно, я надеялась, что не достигнет никогда — эти существа очень отрицательно относились к оборотням, не любя их и делая мелкие гадости при любом случае.