Жюльену захотелось запустить в птиц камнем, но он этого не сделал из страха задеть мину. Он мало что о них знал и боялся взрыва. Стараясь производить как можно меньше шума, мальчик достал ведро воды. Сразу же заныли натруженные мускулы, он поморщился, потом снял рубашку, встряхнул ее, чтобы слетели травинки, и плеснул немного воды на лицо и грудь. Сопротивляясь противному ознобу, Жюльен стал думать об охотниках Аляски, которым для умывания приходилось пробивать лунку прикладом ружья, стоя на коленях возле огромного ледяного озера.

Мальчику нравился окружавший его безбрежный простор и нравилась тишина. Только небо, ветер, лес, а чуть дальше — море. Невольно приходит мысль, что ты один на всем белом свете. Сутолока городов, война, кинотеатры, кафе, автомобили, велотакси, сигналы воздушной тревоги, бомбоубежища, очереди у продуктовых магазинов — все становится далеким, нереальным.

Громко чихнув, Жюльен в то же мгновение услышал приглушенный смешок, доносившийся из зарослей кустарника. Смешок, в котором сквозило что-то недоброе, заставившее мальчика вспомнить о лесной нечисти из сказок — фавнах и леших. Он насторожился: так смеяться мог лишь единственный человек на свете — Этьен по прозвищу Рубанок, сын скотобойщика, его бывший товарищ по играм, друг детства. Смех Рубанка забыть было невозможно. Да и мать наверняка не забыла — она не любила паренька, его нагловатую веселость с оттенком презрения. Никогда не одобряла она их дружбы и с первых же дней старалась предостеречь сына:

— Держи с ним ухо востро, он обязательно будет подбивать тебя на всякие глупости. Есть в этом малом что-то отталкивающее. Не могу избавиться от ощущения, что за его ухмылкой скрывается желание укусить побольнее. Недаром в народе говорят: «Если собака показывает зубы — берегись!»

Но Жюльен тогда не понимал материнских опасений. Рубанок был отличным товарищем, он знал места в лесу, где в норках прячутся веселые гномы, он слышал, что повозка с путешествующим Анку [19] проехала в сторону Бретани, чтобы собрать на ее землях щедрый урожай мертвецов. Небылицы он плел с самым серьезным видом, уверяя Жюльена, что нечего, мол, бояться, пока он находится под защитой приятеля.

Боже, как давно это было!

Мальчик надел рубашку и пятерней пригладил волосы. Со стороны леса вновь раздался смех, на сей раз более громкий — одновременно зазывный и ядовитый, знак приязни и пренебрежения. Теперь уж сомнений не осталось — смех принадлежал Рубанку. При рождении ему дали имя Этьен, но, оставленное без употребления, оно в конце концов позабылось. Для всех он был Рубанком, сыном Горжю — бывшего работника скотобойни, который себя именовал не иначе как Королем маски Брюно.

Маска Брюно, использовавшаяся в 1920-е годы, состояла из кожаного приспособления, полностью закрывавшего морду животного — узнав об этом, Жюльен испытал приступ тошноты, — оснащенного на уровне лба большим и острым металлическим шипом. После того как ремни намордника застегивались на затылке будущей жертвы, достаточно было точным ударом молота вогнать шип так, чтобы он пробил лобную кость и вошел в мозг. Методика имела то преимущество, что маска «ослепляла»: не видя, откуда наносится удар, животное не пыталось увернуться и ожидало приговора, погруженное в апатию, в полудреме, словно находилось ночью в своем стойле.

Горжю со скотобойни давно ушел, однако в кухне на гвозде у него висела маска смертника, которую он использовал для устрашения не в меру расшалившихся детей. Несколько раз он застегивал зловещий реквизит на голове собственного сына, дабы научить его послушанию. Ручищи у Горжю были мускулистые, ладони огромные, как у каменотеса, он легко, с трех ударов молотом, полностью вгонял в землю кол. С сыном он обращался грубо, но тот не держал на отца зла, а воспринимал все как должное.

Не чувствуя уколов шипов и колючек, весь во власти тревожного возбуждения, Жюльен со всех ног бросился к кустарнику. Очень уж он любил Рубанка, когда был ребенком, — тот часто болтался у них на конюшне. Сыну отставного палача тогда было лет десять. Грязный как поросенок, он знал лес как свои пять пальцев — ему были известны все его тайны.

Жюльен резко остановился. Перед ним выросла фигура человека, одетого в лохмотья, на плечах — две здоровенные котомки, туловище перепоясано толстым кожаным ремнем. Рубанок…

Сколько ему теперь? Должно быть, уже шестнадцать. Не очень-то он вытянулся, но тело развилось, стало мускулистым, что придавало ему вид взрослого мужчины. Куда девалась звериная гибкость членов, стройность маленького фавна, отличающая некоторых детей, выросших на природе! Рубанок прочно стоял на ногах, слегка откинувшись назад, словно держал в руках невидимые поводья. Распахнутый ворот рубахи открывал мощную грудь, исполосованную резкими линиями мышц. Жесткие, непокорные волосы цвета спелой пшеницы напоминали горсти соломы, кое-как посаженные на клей, который Рубанок использовал для ловли птиц. Очень белая кожа была сплошь усеяна рыжеватыми пятнами, квадратное лицо казалось шкатулкой, грубо вытесанной из дерева твердой породы, надежно скрывающей от посторонних глаз свое тайное содержимое. Смотрел он на Жюльена исподлобья, чуть скривив губы в равнодушной ухмылке, — словно по шкатулке прошелся резец и слегка соскользнул вниз.

Мальчику отчего-то пришло в голову, что Рубанок кажется не просто неподвижным, а вросшим в землю, ноги его уходят глубоко в почву сильными розовыми корнями. В нем было что-то незыблемое — толкни его в плечо, и он не сдвинется ни на дюйм.

— Вернулся, значит? — произнес Рубанок. — Не скажешь, что возмужал. Все тот же городской мальчик-с-пальчик: хиляк с тощими руками, невзрачный, как репа.

— Что у тебя в котомках? Уж не гномы ли? — поинтересовался Жюльен, усаживаясь на пенек.

Не стоило отвечать на провокацию. Девчонки после долгой разлуки обнимаются и рыдают, парни же начинают с оскорблений — таково неписаное правило.

— В этой гриб-трутовик, — снизошел до объяснений Рубанок, — счищаю его с деревьев, а потом продаю на фабрику, где делаются зажигалки, или в аптеку на лекарства. Во второй — конский помет. Ты-то, конечно, не знаешь, но лошадиное дерьмо на вес золота: лучшего удобрения не существует. Оценишь, если будешь выращивать картошку на своем огороде. У меня собственная клиентура — я кое-что с этого имею, ведь мой папаша все такой же скупердяй.

Они продолжали рассматривать друг друга, ноздри их слегка дрожали, как у принюхивающихся собак. От Рубанка пахло нестираной одеждой и влажными босыми ногами, чмокающими внутри грубых башмаков.

— Несет от тебя, как от парикмахера, — захихикал парень. — Черт! Уж не стал ли ты педерастом? В пансионах это обычное дело. Ведь признайся, наверняка тебя приучили ко всякому скотству в твоем вонючем Париже? К примеру, заставляли переписывать сотню строчек, если утром тебе случалось не намылить задницу. Так или нет?

Рубанок был напряжен, готов к обороне, и Жюльен это почувствовал. Он пожалел, что пошел в лес. Как поведет себя мать, если, проснувшись, не найдет его рядом?

— Какого черта вы сюда вернулись? — выпалил вдруг Рубанок, словно ему пришлось долго сдерживаться, прежде чем заговорить о главном. — Здесь вам не место. Вы с матерью городские и никогда не привыкнете к нашей жизни. Старик Шарль — да! Тот был слеплен из другого теста. Хотя и мерзавец, но настоящий сеньор. И я таким же стану: заведу себе блестящие сапоги и буду всеми командовать!

Сбросив с плеч котомки, Рубанок провел ладонью по щекам. Жюльен подумал, что сделано это намеренно: показать начинающую отрастать щетину — вот, мол, как она поскрипывает, если провести против шерсти.

— Жалко мне вас, — покачал головой парень. — Вчера я наблюдал, как вы хозяйствовали. Сожгли матрасы, глупее ничего придумать нельзя! Да вы локти будете кусать зимой, когда не останется соломы. На что надеетесь? Заняться землей? На это не рассчитывайте — поля заминированы от края до края. Я спрятался в дупле дерева, когда немцы закапывали мины, и все видел. Если не хочешь расстаться с головой, не вздумай и соваться за колючую проволоку. Существует много разновидностей мин. Взять хотя бы мины индивидуального пользования — противопехотные, величиной с консервную банку. Они начинены шрапнелью — немцы предпочитают их всем остальным. Когда они в земле, наружу торчат лишь два крохотных усика, не больше кошачьих. Но достаточно давления в три килограмма, чтобы произошел взрыв — выскакивают из земли, точно в заднице у них пружина, подпрыгивают на высоту человеческого роста и только тогда взрываются, выплевывая кучу металлических шариков, которые делают из тебя решето. Мне это объяснил сельский полицейский. Вроде как тебя расстреливают свинцовыми пульками величиной с булавочную головку. Сколько животных перебило, если б ты знал! Собак, лисиц, кабанов… И коров. Три килограмма — это же почти ничего. Разве что для птиц они не опасны.

вернуться

19

Анку — в бретонском фольклоре персонификация смерти, ее вестник или орудие; один из популярных героев сказок и легенд.