— В прежнее русло? Вы действительно так думаете? — недоуменно проговорил священник с обиженным видом. — Ведь ни для кого не секрет, дитя мое, что вас здесь не любят. Для деревенских вы навсегда останетесь чужой… а для большинства кумушек еще и той, что довела семейство Леурланов до полного краха. Не стану напоминать, какие чудовищные преступления вам приписывают. Вас обвиняют в том, что вы делили ложе с несколькими мужчинами… этой семьи. Я-то не верю в эти сплетни, но признаем, что вам они причинили немало вреда. Не хотите же вы воспитывать ребенка в атмосфере, отравленной подобными подозрениями?

— Но ведь прошло столько времени… — вздохнула Клер с потухшим взглядом. — В сравнении с войной все это такая ерунда! Не могли бы вы нам помочь, сделать что-нибудь, что заткнуло бы всем рты? Например, показать, что вы на нашей стороне? Что, если вы освятите наши земли, организуете шествие…

Борневан отшатнулся, лицо его исказилось гримасой отвращения.

— Вы окончательно потеряли голову, дочь моя? — промямлил он, и щеки его еще больше побагровели. — Или вы забыли, что ваш свекор покончил с собой прямо здесь, использовав эту землю в качестве орудия самоубийства!

— Но… может быть, это просто несчастный случай, — жалобно пробормотала Клер. — Старый человек… он мог…

— Не обманывайте ни себя, ни других! — резко остановил ее кюре. — Ни за что не стану благословлять я эту землю. Нет, и речи быть не может! На ней полно непогребенных мертвецов — все эти террористы, бандиты, явившиеся сюда, чтобы мародерствовать. Души их, оставшись без покаяния, будут вечно витать над этими местами. Дурные места — с незапамятных времен они связаны с насильственными смертями, издавна их облюбовали душегубы, разбойники с большой дороги. Не может вырасти ничего хорошего на такой земле, она отмечена печатью злого рока. Даже когда ее обрабатывал ваш свекор, и года не обходилось, чтобы во время жатвы кто-нибудь не покалечился, чтобы не зацепило машиной поденщика и он не попал под нож. Так было всегда, что с этим поделаешь? А все из-за Разбойничьего леса! Слишком уж много там пролито невинной крови.

Он бормотал не умолкая, а временами, когда ему не хватало дыхания, его речь переходила в глухой хрип. Правда ли верил он в то, что говорил? Или его услуги оплатили те, кто задался целью посеять семена отчаяния в душе Клер? Кто мог убедить его в полезности этой проповеди? Горжю? Нет, Горжю — деревенщина, простофиля, не искушенный в таких делах. Так все-таки кто? Нотариус Одонье? Почему бы и нет? Это как раз в его духе — скупить земли Леурланов за кусок хлеба. Что, интересно, пообещал ему нотариус? Пожертвование? Статую Пречистой Девы? Новый колокол?

— Представим даже, что вам удалось вырастить овощи, — не унимался священник, — покупать их никто не станет. Земля усеяна телами покойников — кто, скажите, захочет есть ее плоды? В здешних краях люди суеверны, головы их забиты дикими предрассудками. Нет, выбросьте эту мысль из головы. Но я готов пойти вам навстречу. Могу использовать все свое влияние и помочь вам устроиться на работу. Нет, конечно, не здесь, а, к примеру, в городе, на консервном заводе. Там постоянно требуются чистильщицы рыбы. Там вас никто не знает. Хотите, замолвлю за вас словечко? Если продадите землю и дом, у вас появятся кое-какие средства, чтобы начать все заново. Не так много, но вполне достаточно, чтобы содержать себя в чистоте, вести честную жизнь и вам, и мальчику. Нелегко будет найти покупателя, но я постараюсь вам пособить, пущу в ход весь свой авторитет. Мэтр Одонье, кстати, может позволить себе сделать доброе дело в память о прошлом, хотя земля ваша ему без всякой надобности.

И тут Жюльен вдруг вспомнил предостережение Антонена: в ближайшие недели после войны новое правительство обязательно проведет денежную реформу, с тем чтобы спекулянты не смогли воспользоваться своими кубышками. Не опасался ли этого и нотариус? Не хотел ли он вложить денежки в недвижимость, чтобы не разориться?

— Но и вам нужно проявить добрую волю, — резко изменил тон кюре, вплотную пододвигаясь к Клер. — Не считаете ли вы, что вам стоит принести публичное покаяние, вместо того чтобы делать вид, будто ничего не происходит? Публичное, именно публичное! Вполне вероятно, что таким путем вы сможете заслужить прощение или по крайней мере снисходительное отношение большинства односельчан.

Он приблизил свою пурпурную физиономию к лицу молодой женщины и выпалил на одном дыхании:

— Помиритесь с людьми, прошу вас, иначе может произойти непоправимое. Вы ведь знаете крестьян. Если они вобьют себе в голову, что у вас дурной глаз, жизнь ваша станет адом. Ведь вы не Адмирал, они вас не боятся, и вам не удержать их на почтительном расстоянии. В епископство уже поступило несколько жалоб на вас. Гнуснейшие обвинения, можете мне поверить! Если бы немцы не ушли, у вас могли появиться серьезные неприятности.

Еще с полчаса священник излагал свои аргументы. От непрестанной болтовни у него пересохло в горле, время от времени он проводил по губам кончиком мясистого языка, но Клер так и не предложила ему что-нибудь выпить. У мальчика не выходило из головы: «Вот бы узнать, какие комиссионные пообещал нотариус, если ему удастся склонить Клер к сделке?» В конце концов утомившийся от бесполезного разговора кюре оседлал велосипед и укатил, даже не затруднив себя тем, чтобы изобразить на лице прощальную улыбку.

После отъезда Борневана мать какое-то время оставалась неподвижной, словно пребывая в замешательстве, и Жюльен догадался, что она размышляет, а не стоит ли ей в самом деле пойти в церковь для отпущения грехов? Мальчик тут же представил, как она бредет по главной улице в черной шали, смиренно потупив глаза под осуждающими взглядами кумушек, наблюдающих за ней из-за занавесок. «Гляди-ка, — зашепчут они мужьям, — шлюха Леурланов явилась на исповедь!» Он задрожал, ногти его впились в деревянную ручку лопаты — до того невыносимо мерзкой была эта картина.

— Ведь ты не пойдешь, правда? — осторожно обратился он к матери, когда они вечером сидели возле костра. — Не станешь унижаться?

— Мне страшно, — чуть слышно призналась Клер, и ее губы тронула грустная улыбка. — У меня такое чувство, что кто-то все время находится рядом, наблюдает за нами. С тех пор как мы сюда приехали, мне кажется, что за нами шпионят, что в лесу притаились люди и не спускают с нас глаз. Теперь, когда я умываюсь, мне хочется спрятаться, и я ничего не могу с этим поделать. Вот чем плохо жить возле леса: ты уверен, что один, а потом выясняется — за кустарником неведомый, враждебный тебе мир.

— Перед смертью, — проговорил Жюльен, — Адмирал говорил о воронах…

— Неудивительно, — вздохнула Клер, отводя глаза. — Действительно создается впечатление, что они за нами следят.

— Ты ведь не пойдешь в деревню? — еще раз спросил мальчик.

— Нет, — твердо сказала Клер. — Бесполезно. Проклятие Леурланов так легко не смыть.

Еще немного, и Жюльен принялся бы умолять мать рассказать ему всю правду. Темнота была им на руку — можно краснеть сколько угодно, другой все равно ничего не заметит. Его нестерпимо жгли вопросы: «Кто все-таки мой отец? Твой муж Матиас или Адмирал? Ну скажи! Это ты убила отца? Ответь, ради Бога! Знаю, он был свирепым, полупомешанным. Пойми, я хочу знать правду! Где ты скрывалась все эти годы? Неужели на самом деле хотела обо мне забыть и начать новую жизнь? Да, наверное, так оно и было: ты не захотела больше иметь дело с Леурланами, с их дурным семенем. Так чья же все-таки кровь течет в моих жилах — Матиаса или деда?»

Лицо мальчика пылало, огонь костра обжигал щеки, искры от горевших веток акации разлетались и падали ему на ноги, но он ничего не делал, чтобы избавить себя от этих укусов. Он чувствовал: стоит ему открыть рот, и он завоет на луну, как волк. Вопросы кипели в нем, рвали его душу на части. Клер встала, лицо ее в темноте оставалось невидимым. «Однажды ты все-таки у меня заговоришь!» — захотелось крикнуть Жюльену в немом приступе отчаяния. Он был рад, что она ушла. Теперь он мог как следует выплакаться.